Последний солдат Третьего рейха - Сайер Ги (библиотека электронных книг .TXT) 📗
– Провалялся в госпитале в Кансее, это в Польше, – сообщил он. – Потерял столько крови, что два дня со мной ничего не могли поделать. Ни за что бы не подумал, что во мне столько жизни. Как просто, сделать последний вздох и упасть в дыру. Но не тут-то было. Дней десять я стонал. Первые два дня было особенно паршиво. Подхватил какую-то заразу, потом со мной долго возились. Но вот я с вами, и ожидаю новых боев, черт бы их подрал. Теперь от сырости мне плохо: оказывается, у меня ревматизм. А это неизлечимо. Старый шутник!
– Но тебе должны были дать отпуск!
– Да, Гальс. Я был в Германии. Побывал во Франкфурте – не в том, что на Майне, а на Одере. Мог бы и поглубже забраться, да зачем? Нас поместили в школу для девочек. Только девчонок там не было. Жрать не давали. Да ладно, хоть оставили в покое. Кстати, вы не заметили: у меня нет уха?
На его лице играла сардоническая усмешка.
Поглядев, мы увидели, что он действительно лишился правого уха. На этом месте был розовый шрам, который, казалось, вот-вот прорвется. Но у многих не хватало какой-нибудь части тела. Мы больше не обращали внимания на такие подробности.
– Да уж, – произнес Принц. – С этой стороны ты выглядишь как мертвец. Ветеран ухмыльнулся:
– Ты так привык общаться с покойниками, что теперь они тебе повсюду мерещатся.
– Хватит болтать, – вмешался Зольма. – Лучше расскажи: как там, в Германии?
– Ну, как сказать…
Наступило молчание. Оно длилось целую вечность.
– Как жизнь во Франкфурте? – Фельдфебель Шперловский растолкал нас и протиснулся поближе. Франкфурт был его родиной. Там, возможно, находилась его семья.
Ветеран опустил голову. Он погрузился в воспоминания.
– Школа была на восточном берегу Одера, на холме. Оттуда полгорода было видать. Все было серо – цвета мертвых деревьев. То тут, то там торчат стены, почерневшие от пожара. Люди живут как пехотинцы в окопе.
Лицо Шперловского задергалось. Его голос дрожал.
– А наши истребители? Артиллерия?.. Разве противовоздушная оборона не действует?
– Действует, конечно… Да что толку…
– Да не волнуйся ты, Шперловский, – сказал Воллерс. – Твою семью давно эвакуировали.
– Нет, – крикнул Шперловский. – Жена написала, что ее взяли на оборонительные работы. Поэтому она осталась в городе. Она не имеет права выезда.
Винер понимал, как подействовали на нас его слова. Ведь мы ожидали доброй весточки. Но ему было все равно.
– Идет война всех против всех, – повторял он, будто робот. – Не пощадят никого и ничего. Немецкие солдаты должны быть готовы ко всему.
Потрясенный Шперловский отошел. Он шатался, будто пьяный.
Немецкие солдаты должны быть готовы ко всему в этом мире. Ведь мы сами его создали. Мы подходим только для этого мира. В других условиях нам нет места. Ленсен застыл как вкопанный и слушал с каменным выражением лица.
– И что, так во всех городах? – спросил он. Наверное, думал о своем городишке.
– Откуда мне знать, – отмахнулся ветеран. – На войне чего только не бывает.
– Умеешь ты поднять настроение! – Гальс не скрывал досады.
– Ты же хотел услышать правду, а не сказки.
У меня возникло такое чувство, будто я пробираюсь сквозь туман и развалины. Я знал, что не переживу нового разочарования. Конечно, я первым делом подумал о Пауле. Но я так давно не получал от нее вестей, что не знал, смогу ли прочитать ее письмо, если придет почта. Столько плохих новостей доходило до меня, что я потерял способность их ощущать. Точно так же бочка заполняется дождевой водой до предела. Подведи к ней хоть все реки мира, она не сможет вместить больше воды, чем есть.
Вот мы переживаем третью зиму войны. А кто постарше – пятую, а то и шестую.
И снова в дорогу. Ночью мы ехали без света, опасаясь русских самолетов, занявших базы в Польше. Особенно активно они действовали днем. Мы прошли через Пруссию, Литву, Курляндию, в которой продолжали сражаться остатки нескольких немецких дивизий.
В темноте и тумане видны были потоки людей, пробиравшихся пешком. Вначале мы приняли их за пехотинцев, но вскоре поняли, что перед нами мирные жители. Мы легко представили себе, в каком они состоянии.
Пересекли границу с Пруссией. Попали на родину Ленсена и Смелленса. Ленсен привстал и высунулся через ограду вагона. Остальные не слишком интересовались пейзажем. Да он и не отличался от польского. Только прудов побольше, а так везде один лес.
– Побывать бы вам здесь под Рождество, – вздохнул Ленсен и улыбнулся. – А сейчас невозможно оценить здешнюю красоту по-настоящему.
Но красоты не слишком заинтересовали нас. Ленсен снова заговорил:
– Очнитесь, вы же в Германии! – воскликнул он. – Подумайте, сколько вы ждали этого момента!
– В Восточной Германии, – заметил Винер. – Почти на фронте. Не знаю, понимаешь ли ты, куда мы движемся. У меня есть компас. Мы едем на северо-восток, и в этом мало хорошего.
От бешенства Ленсен даже покраснел.
– Да вы просто сосунки! От таких пораженцев мы и страдаем. Подспудно вы уже проиграли войну. Просто вас заставляют сражаться, вот вы и воюете.
– Помолчи, – раздалось пять или шесть голосов. – Хотят, чтоб мы выиграли им войну, пусть обращаются с нами как с нормальными солдатами.
– Да вы только плакаться и способны. Ничего другого я и не вижу. Уже с Воронежа война для вас была проиграна.
– А что, разве нет? – спросил Гальс.
– Все равно вам придется воевать, это я вам говорю. У вас нет выбора. Выхода нет.
Ветеран поднялся.
– Да, Ленсен. Мы пойдем в бой. Мы, как и ты, не вынесем поражения. У нас действительно нет выбора. У меня точно нет. Я стал частью этого механизма, и не могу иначе: слишком долго я сражался.
Мы с удивлением смотрели на Винера. Мы-то думали, что он привык ко всему. А теперь он заявляет, что стоит жить только ради того, что и так дорого ему обошлось.
Ленсен не унимался. А мы думали о будущем, которое изобразил нам ветеран. Для меня, француза, Пруссия казалась такой далекой, такой ненужной. Но Винер говорил и о том, ради чего сражался я. Несмотря на все, я чувствовал себя с ним солидарным. Бои становятся все более кровопролитными, и в таких обстоятельствах мы должны сплотиться. Я был частью полка и без особой жалости думал о возможности своей гибели. Смерть покончит со страхами прошлого, настоящего и будущего, которые одолевают меня. В голове стоял какой-то туман, нет, не радость, а ощущение того, что я наконец пришел к пониманию своей судьбы.
Интересно, так ли думают мои товарищи?
Как знать. Но похоже, все испытывали что-то подобное.
Несколько часов мы ехали с небольшой скоростью. Наконец поезд остановился. Стояло туманное серое утро. Мы пошли к деревянным строениям, вид которых напоминал о недавно утерянных полках. Нам был дан час отдыха, чашка горячей воды с зернами сои.
– Вы только подумайте. Ведь кто-то записался в армию добровольцем, надеясь, что его будут бесплатно кормить, – произнес какой-то солдат.
– Сейчас добровольцев и не сыщешь, – сказал другой. – Теперь многие не мечтают даже о том, чтобы стать офицером. Знают, что даже погоны ефрейтора не успеют получить. Их раньше настигнет пуля.
Впрочем, кого-то пуля не настигла.
Перед нами выступил майор – наверное, начальник лагеря.
– Солдаты дивизии «Великая Германия». Ваше прибытие на позиции переполняет нас радостью. Мы знаем, как отважно вы сражаетесь, и рассчитываем на вас. Те же чувства испытывают и ваши товарищи по оружию, которые бьются сейчас в польских лесах близ наших границ. Ваше прибытие вселяет в нас новые силы. Перед нами встала сложнейшая задача – защита германской и европейской свободы от большевиков. Они хотят отнять ее у нас, и ради этого готовы использовать самые крайние средства. Сегодня, как никогда прежде, мы должны действовать как один человек. С вашей помощью нам удастся выстоять против русской орды. Считайте себя первопроходцами европейской революции. Гордитесь, что именно вас избрали для этой тяжелейшей задачи. Передаю вам поздравления фюрера и верховного командования. Специально для вас были выделены транспорты и продовольствие. Знаю: пока жив хоть один германский солдат, ни одному большевику не удастся ступить на землю Германии. Хайль Гитлер!
