Горизонты и лабиринты моей жизни - Месяцев Николай Николаевич (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
Время показало, кто был подлинным борцом за курс XX съезда КПСС и не на словах, а на деле, с кого снимали головы и загоняли туда, куда Макар телят не гонял, а кто по-прежнему был при вождях, писал заготовки к их речам, докладам и прочим документам, в которых был очевиден отход от курса XX съезда партии, и кто по-прежнему крутился в приемных вождей, а чаще в коридорах власти. Факт, что, только утратив совесть, из карьерных соображений можно перекрашиваться из одного цвета в другой, скакать после провала в ходе избирательной кампании в высший орган власти страны из одного избирательного округа в другой. «Советники при вождях» рвались поближе к новым вождям, изменяя ради этого своим прежним политическим привязанностям. Но политики-перевертыши никогда не были в чести у народа.
Простите, пожалуйста, меня, мой читатель, за столь непомерное внимание к Ф. Бурлацкому, но он представитель поколения, идущего вслед за поколением Великой Отечественной, его наихудший вариант. И последнее, чтобы закончить это незаслуженно для «советников» растянувшееся повествование: они считают себя учеными-обществоведами, но попирают этику ученых, заполняя свои воспоминания не документально перепроверенными данными, а коридорными слухами, — это тоже факт. Например, Арбатов в своих воспоминаниях (Знамя. 1990. №№ 9, 10), стремясь бросить тень на А.Н. Шелепина, пишет, что он, будучи первым секретарем ЦК ВЛКСМ, уже тогда имел свое «теневое правительство» и «теневое политбюро».
На кого рассчитывает академик, распространяя такого рода несусветную глупость?! Подобного рода перлов у академика, к сожалению, немало. Он пишет, что я, будучи Председателем Гостелерадио, «не имел никакого журналистского опыта, работал долгое время в милиции». В мире ученых в обиходе афоризм. Когда кто-то пытается доказать справедливость чего-то весьма сомнительного свойства, то ему говорят: «Так это же арбуз в профиль», — то есть чушь, нонсенс. Может быть, Г. Арбатов, академик при всех правящих дворах, его не знает? А жаль!
Однако не будем следовать примеру Бурлацкого и Арбатова и строить воспоминания на том из прошлого, что в конечном счете не стоит выеденного яйца.
Из всего разнообразия тем, которые могли бы стать предметом рассказа, характеризующего деятельность Отдела ЦК по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран, хотелось бы остановить внимание читателя на некоторых, как мне кажется, узловых вопросах, имеющих значимость и поныне.
Это прежде всего отношение к постановке XX съездом КПСС проблемы культа личности и преодоления его последствий. Среди сотрудников нашего отдела я не знаю ни одного, кто бы не разделял позиции съезда. Последовательным проводником ее был и Андропов. Но в самых верхах партии отношение к XX съезду было неоднозначным. Это чувствовалось по многим, казалось бы косвенным, обстоятельствам. Вместе с ними были и прямые тому свидетельства.
Мне в память врезалась встреча членов Политбюро ЦК КПСС во главе с Н.С. Хрущевым с членами Политбюро Центрального комитета Партии трудящихся Вьетнама, которую возглавлял тогда первый секретарь ЦК ПТВ товарищ Ле Зуан. Встреча состоялась по просьбе вьетнамских друзей. Проходила она в правом крыле Кремлевского Дворца съездов. Отдел тщательно готовил эту встречу, предложив такую повестку, которая охватывала обширный комплекс вопросов — политические, экономические, военные и другие.
Среди политических на первый план выдвигались взаимоотношения вьетнамских товарищей с китайским руководством в условиях обострения советско-китайских отношений. Уже в самом конце неоднократных рабочих напряженных встреч были найдены решения, удовлетворяющие вьетнамскую сторону. Н.С. Хрущев дал там же, в Кремлевском дворце, обед в честь Ле Зуана и его товарищей.
В назначенное время на третьем этаже, в небольших комнатах, лишенных каких-либо излишеств и тем более помпезности, собрались приглашенные, а Хрущева все нет. Андропов начал волноваться, сказал мне, чтобы я позвонил в приемную Хрущева узнать, выехал ли он на обед. Узнав от помощника, что Хрущев выезжает, я спустился на первый этаж, чтобы встретить Н.С. — так мы его между собой называли. Через короткое время подошла его машина, он быстро, без чьей-либо помощи вышел из нее, вошел в вестибюль, поздоровался, спросил, все ли в сборе.
«Все в сборе, ждут вас».
Предложил войти в лифт, чтобы подняться на третий этаж.
«Нет, пойдем пешком».
И так помчался вверх по лестнице, что я, гораздо моложе его, еле поспевал за ним — этим живым, энергичным человеком.
Я подробно рассказываю об этом обеде потому, что он примечателен во многих отношениях. К тому времени я побывал на разных приемах и у нас, и за рубежом — у глав государств и правительств, генерал-губернаторов; и у послов великих и малых стран, братских стран и государств, относящихся к моей Родине если не враждебно, то и не дружественно. Познал разные дипломатические протоколы — и чопорный английский, и строго торжественный французский, и церемонный восточный. Это же был товарищеский обед — обед единомышленников, вместе идущих по социалистическому пути, к тому же довольно регулярно встречавшихся (конечно, не в таком представительном составе высшего партийного и государственного руководства, как на сей раз).
Набор блюд был довольно скромным. Загодя от Н.С. позвонили и от его имени передали, чтобы «не шиковать, люди воюют, а вот в их резиденции вьетнамских друзей потчевать по их заказу, подавать что пожелают». Наши сидели по одну сторону стола, вьетнамцы по другую. В центре — первые лица — Хрущев и Ле Зуан, которые и подняли бокалы за братскую дружбу народов обеих стран, за здоровье присутствующих. Застольная беседа была оживленной, шутили. Затем, ни с того ни с сего, Хрущев стал характеризовать каждого из присутствующих за обедом с нашей стороны. Сквозь улыбку он говорил, следя за реакцией присутствующих:
— Вот Подгорный, секретарь ЦК партии, но толку от него мало. Как был сахарным инженером — так им и остался (Н.В. Подгорный окончил пищевой институт. — Н.М.). Мало чему научился в жизни. Смотреть вперед не может. Дело до конца не доводит.
Подгорный сидел красный как рак, губы вздрагивали, руки были сжаты в кулаки и лежали на коленях. Он откинулся от стола и, не глядя на Н.С., сдвинулся в сторону от Хрущева. Молчал и Суслов, он сидел по другую руку от Н.С. и с еле заметной иезуитской улыбочкой вытянулся в сторону говорившего Н.С. Другие наши тоже молчали, опустив головы.
Вьетнамские товарищи, как мне показалось, растерялись. Ле Зуан намеревался перевести разговор на сроки возможного приезда Н.С. в Ханой, но Хрущев «поехал» дальше:
— Или вот — Суслов. Я до сих пор не могу понять: он за разоблачение культа личности, за последовательную реализацию решений XX съезда партии или против? Ведь если его и сейчас в лоб спросить об этом, он ведь увильнет от прямого ответа?!
Суслов смотрел на Хрущева, на лице его блуждала угодливая улыбочка, словно отвечавшая Н.С.: «Пожури, пошути, если тебе это доставляет удовольствие», — и он потихонечку похихикивал.
Хрущев напирал:
— Ответь, Михаил Андреевич, наши друзья должны знать твою позицию, да и мы тоже.
В это время из-за стола поднялся Л.И. Брежнев, сидевший рядом с Сусловым, прихватил с собой А.Н. Шелепина, тот позвал меня, чтобы я тоже вышел вместе с ними из обеденной комнаты.
Брежнев — Шелепину: «Вот ведь с… как распустился. Меру во всем теряет…» Я сделал вид, что мне нужно поговорить по телефону, и отошел от них.
То, что говорилось за обеденным столом Хрущевым, долго стояло у меня в ушах. Да я и сейчас, когда пишу эти строки, вновь слышу голос Хрущева и вижу его, внимательно следящего за сидящими — и справа, и слева, и напротив — за своими товарищами по партии, по Политбюро, за вьетнамскими друзьями.
«Как мог Н.С., — думал я, — давать такие характеристики?! Зачем? Какие цели, интересы он при этом преследовал? Что за этим стоит?» Вопросов возникало много. А суть состояла, очевидно, в том, что своими характеристиками Подгорного, Суслова, да, наверное, и других, которые я уже не слышал, Хрущев хотел показать и показал, что он «хозяин» в Политбюро, в Центральном комитете и все сидящие за столом его товарищи по партии у него в «кулаке». Он — один-единственный, последняя партийная и государственная инстанция. И вы, дорогие вьетнамские друзья, покидая нашу страну, помните и знайте об этом!
