Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - Раппапорт Хелен (читать книги онлайн бесплатно полностью без TXT) 📗

Валентина чувствовала, что инстинкты Мити были «примитивными», но он был «честный человек». Татьяна тем временем оставалась трудолюбивой, скромной и «трогательно нежной». «Здесь все по-прежнему, как всегда, – писала она отцу в феврале, – никаких новостей» [998]. Как-то она пришла в госпиталь вечером, чтобы помочь простерилизовать инструменты и прокипятить шелковую нить, и «сидела одна в испарениях карболки», – вспоминала Валентина. Когда в другой раз Валентина попыталась заранее освободить ее от этой обязанности, «она поймала меня на этом. «Скажите, пожалуйста, что за спешка!.. Если вам можно дышать карболкой, почему мне нельзя?» [999] Татьяна проявила себя как отличная медсестра, и к осени ее назначили отвечать за анестезию пациентов на операциях. В то время как она чувствовала себя по-прежнему уверенно, ее все еще слабая и все более подверженная меланхолии сестра погружалась в депрессию. «Ольга уверяет [меня], что она останется старой девой, как ей кажется», – сделала запись Валентина, хотя они с Шах-Баговым «гадали друг другу по руке, и он предсказал ей, что у нее будет двенадцать детей». Рука Татьяны была «интересной»: «линия судьбы вдруг прерывалась и делала крутой поворот в сторону. Они уверяли ее, что она сделает что-то необычайное» [1000]. Пока же, однако, Татьянины дни были заполнены обязанностями и дома, и в госпитале, что почти не оставляло ей времени для себя. 16 января она описала свой обычный день:

Поскольку их мать по-прежнему не могла принимать участие в общественной деятельности, то Ольге и Татьяне, а также их бабушке, взамен матери, выпало представлять ее на одном важном мероприятии, состоявшемся в Петрограде 19 января, – официальной церемонии открытия англо-русского госпиталя. Его разместили на углу Фонтанки у Аничкова моста во дворце Дмитрия Павловича, который передал помещение для использования в качестве военного госпиталя. Госпиталь был рассчитан на 188 коек, там была своя операционная, перевязочная, лаборатория и рентгенкабинет. Госпиталь обеспечивали всем необходимым из Англии «Королевское общество рукоделия королевы Марии» и Склад снабжения госпиталей, восемь врачей и тридцать медсестер были британскими и канадскими волонтерами. Одна из них, Энид Стокер (племянница писателя Брэма Стокера), вспоминала, как они готовились к открытию:

Все в госпитале отметили, что девочки Романовы очень привлекательны. Ольга приложила все силы, чтобы казаться веселой и дружелюбной. Энид она показалась «самой хорошенькой, настоящей красоткой», она также написала, что сестры «выглядели так замечательно и естественно». Другие члены семьи позже тоже посещали госпиталь. Энид Стокер вспоминала появление Анастасии «с распущенными по спине волосами и гребнем, как у «Алисы в Стране чудес», и еще один «незабываемый» день, когда пришел «маленький царевич», «один из самых красивых детей, каких я видала» [1003]. Мэриэл Бьюкенен подметила подобную же реакцию, когда Ольга и Татьяна посетили больницу английской колонии, которая находилась под патронажем их матери. Там девушки прошли по палатам и пообщались с пациентами. «Они часто смеялись с Ольгой, у нее было необычайное чувство юмора, ее сестра говорила с ними мягко, но с большой сдержанностью. «Какие они добрые! – говорили мне потом солдаты. – Как замечательно они выглядят» [1004]. Старшие сестры Романовы, да и их мать редко появлялись в те дни в штатской одежде, так что люди были озадачены, когда они видели сестер не в форме медсестер. Однажды в воскресенье утром по пути к церкви они «зашли на полчаса в госпиталь сказать всем доброе утро, – рассказывала Александра Николаю, – и все, как дети, смотрели на нас в «платьях и шляпах», рассматривали наши кольца и браслеты (дамы тоже), и мы застеснялись и почувствовали себя [как] «гости» [1005].

Французский журналист, которому была предоставлена редкая честь повидать Александру и девочек в их госпитале, заметил в 1916 году, что было «нечто в Ольге Николаевне от спокойствия мистика» [1006]. Этот признак, возможно, больше всего показывал ее русский характер и становился все более выраженным по мере того, как продолжалась война. Ольга, казалось, все больше и больше погружается в свои тайные мысли об этой жизни, о любви, которую она так ждала. Однажды в госпитале она призналась Валентине о своих «мечтах о счастье»: «Выйти замуж, жить всегда в сельской местности зимой и летом, всегда общаться с хорошими людьми, и никаких официальных обязанностей» [1007]. Конечно, она была в ужасе, когда узнала, что великая княгиня Мария Павловна недавно обращалась к ее матери с предложением выдать Ольгу замуж за ее тридцативосьмилетнего сына Бориса. Это не удивило Александру, поскольку у великой княгини «были хорошо известные намерения приблизить [Бориса] к трону» [1008]. «Мысль о Борисе слишком неприятна, и ребенок, я совершенно убеждена, никогда не согласится выйти за него замуж, и я ее прекрасно понимаю», – писала она Николаю в Ставку, намекая, что «другие мысли заполняют мысли и сердце» ребенка: возможный намек на чувства ее дочери к Мите Шах-Багову, о которых ей, конечно же, должно было быть известно. «Это святые тайны молодой девушки, о кот[орых] другие не должны знать, – настаивала она. – Это причинило бы ужасную боль Ольге, она настолько уязвима» [1009].

Что касается Бориса, то «отдать наполовину использованного, изношенного, пресыщенного молодого человека чистой, свежей девушке на 18 лет моложе его, и заставить ее жить в доме, в котором уже не одна из женщин «делила» его судьбу… Неопытная девушка страшно бы страдала, получив своего мужа из четвертых, пятых (или еще больше) рук» [1010]. Предложение выйти замуж за Бориса было весьма болезненным напоминанием о плохой компании, в которую в последнее время попал Дмитрий Павлович, за которого когда-то они хотели выдать Ольгу. Для Александры о Дмитрии теперь не могло быть и речи: «Он мальчик без карактера [так в оригинале], его может увлечь каждая» [1011]. Он в то время был в Петрограде, растрачивая свое и без того плохое здоровье, «не выполнял никакой работы и постоянно пил». Александра хотела, чтобы Николай отозвал его обратно в его полк: «Город и женщины – яд для него».