Эхо фронтовых радиограмм (Воспоминания защитника Ленинграда) - Головко Василий Афанасьевич
В карауле, помню, произошел со мной однажды такой казус. На пост выдавали длинный тулуп. Заступив часовым по охране склада боеприпасов, я укутался в теплые овчины, обошел, не торопясь, объект и присел в укромном уголке на какой-то выступ. Согревшись, незаметно задремал и уснул. Сквозь сон вдруг слышу: «Руки вверх!» Вскакиваю, открываю глаза, винтовки моей нет, а на меня из темноты направлено черное дуло. Я поднял руки вверх. Присмотрелся, моя винтовка оказалась в руках помощника начальника караула, а за спиной у него стоит мой сменщик. Меня сняли с поста и отправили на гауптвахту. Надо сказать, что в течение войны я не раз попадал на гауптвахту, но это был первый арест, первое наказание за проступок.
Правда, при тех условиях, в которых мы находились в военной школе радиоспециалистов, гауптвахта оказалась даже лучшим местом, по сравнению с ротными условиями жизни. Она располагалась в полуподвале, где-то недалеко от пищеблока, и холод здесь не так донимал, как в казарме. На гауптвахте отсиживал положенные сутки начальник какого-то продовольственного склада школы в звании старшины, и нам, «заключенным», приносили пищу не хуже той, что давали в столовой. Видимо, друзья начсклада не оставили его в «беде», а заодно и его сокамерников не обижали.
Пребывание в полуподвале на гауптвахте прибавило мне опыта в защите от холода. В зимние, холодные дни, занятия в школе проводились нерегулярно, отощавшие курсанты часто не выдерживали напряжения учебных часов, падали в обморок. Мы, курсанты, иногда были предоставлены сами себе — толкались по классам, бродили по помещениям и дворам в поисках тепла и пищи. Однако ни того, ни другого найти было невозможно. Как загнанные звери в клетке, мы с каждым днем теряли силы, превращаясь в призраков.
И вот однажды я обнаружил в подвале теплую трубу. Видимо, она шла от пищеблока. Была довольно толстой, обвернута изоляцией, находилась в полуметре от потолка подвала. Кое-как забравшись на эту трубу, я лег на нее животом и обхватил руками. Блаженное тепло медленно разлилось по всему телу! Хотелось, чтобы это наслаждение теплом длилось бесконечно. Я, притаившись, лежал на трубе и вслушивался в подвальную жизнь. Скоро стало ясно: я здесь не один.
— Кто тут есть? — спросил осторожно.
— А ты кто такой? — ответила темнота.
— Я из второго батальона.
— А мы из первого, греемся.
— Ребята, вы давно открыли это место?
— Помалкивай, болван, узнают командиры и подвал прикроют.
Об этом меня можно было и не предупреждать. Правда, в школе я подружился с земляком-белорусом, Сергеем звали, не запомнил его фамилию. Маленький, щупленький, с красивым лицом, он всегда вызывал к себе сочувствие. По отношению ко мне держался как ребенок к взрослому, и я покровительствовал ему чем мог. По секрету сказал Сергею о подвале и теплой трубе, и на второй день мы уже вдвоем крадучись пробрались туда и залегли на райское место.
Еще много раз я бегал на теплую трубу, но все-таки со временем эту лавочку прикрыли. Вход в подвал был забит наглухо. Курсанты пытались разблокировать входные двери, снова проникали к теплой трубе, но вскоре двери и окна подвала заделали кирпичом, и наша «малина» была ликвидирована.
Спасаться от холода мы пытались и другим путем. Находили в пустующих помещениях печку, из разбитых бомбежками и артобстрелами зданий выламывали деревянные части и разводили в печке огонь. Вокруг такого очага собиралась огромная толпа, нормально погреться было невозможно. Обычно я находил какой-либо ящик, садился на него или на пол, снимал сапоги и ногами пробивался к поверхности теплой печки. Приходилось пропихивать сначала одну могу между плотным кольцом курсантов, а если удавалось — то две. Ноги попадали подошвами ступни к заветному теплу. Незабываемый миг блаженства! Иногда печка так накалялась, что вызывала нестерпимую боль, но я все равно держал ноги прижатыми к гофрированной поверхности.
Может быть, от этого блокадного перегрева конечностей ног у меня они и до сих пор всегда холодные, мерзнут даже при плюсовой температуре.
И еще одно незабываемое воспоминание сидений у печки. Смотришь в спины и затылки курсантам, и видишь, как по ним неторопливо ползают вши. Сегодня многие не знают, что такое вшивость. А тогда она была ужасной. В баню не ходили, белье не меняли. Вши забивались во все швы одежды, в волосы, уши, ходили по людям цепочками по своим дорожкам, как это делают муравьи. Лично у меня их было немного. Еще тогда я заметил, что степень вшивости зависит от состояния человека. У кого их было много, тот долго не протягивал.
Здесь же у печки многие курсанты варили себе в консервных банках пищу. Нет, не дополнительную, откуда ей быть, когда весь Ленинград голодал. Просто разбавляли полученную в столовой пустячную норму питания обычной водой. Получив на завтрак 100 грамм черного, как земля, эрзац хлеба и две ложки каши-размазни, солдат складывал все это в консервную банку, которую постоянно носил в противогазной сумке. Затем бежал во двор, разыскивал лопнувшую трубу водопровода, доливал в банку воды и шел к печке. Банку запихивали через дверцу к горящим дровам, подогревали пищу и затем тут же ее съедали. Это было повальное, массовое явление самообмана. Все искали способы, как увеличить объем пищи. Но этот способ таил и огромную опасность.
Нетерпение брало верх, очередь с консервными банками у горящей печки торопила, и многие, не дождавшись пока смесь в банке закипит, употребляли ее едва-едва подогрев. Заканчивалась такая трапеза очень часто печальным исходом — расстройства желудка, понос, санчасть и — смерть.
Лично я, хотя и не часто, но тоже пользовался этим способом. Но какое-то деревенское чутье подсказывало: будь осторожен, не употребляй не кипяченое. И хотя было весьма не просто дождаться результата, когда со всех сторон торопят, подталкивают, я, несмотря ни на что, ни разу не съел не прокипяченную смесь в банке!
При постоянном, изнуряющем чувстве голода, мысли были заняты только одним — пищей. В поисках ее мы становились невероятно изобретательными.
Как я уже говорил, военная школа по под готовке радиоспециалистов была создана на базе эвакуированного из Ленинграда военного училища связи. Конечно, питание в училище связи было хорошим. Это мы поняли, когда в зимние блокадные дни раскопали возле пищеблока помойку. Не знаю, по каким причинам ее не убрали, но эта огромная куча костей, хлеба, овощей, перемешанная с землей и снегом, стала для курсантов школы настоящим Клондайком, который мы начали активно разрабатывать.
Я про помойку прослышал с опозданием, когда уже большая часть кучи была перерыта, но все-таки еще успел прилично подпитаться. Перво-наперво это кости. Я знал, что кости наиболее безопасная пища с точки зрения длительного нахождения на помойке. И вот, раздобыв несколько крупных мосластых костей, я шел опять же к той печке, и в огне держал кость, пока она не начинала чернеть. После некоторого охлаждения обугленную кость начинал грызть. Сейчас уже не помню ее вкус, но употребил я их много. Впрочем, жженных костей и другие съели немало. Помойка спасла в ту зиму не одну, наверное, жизнь.
Иногда на помойке попадался кусок хлеба, покрытого плесенью, кочерыжка от кочана капусты или затвердевшая каша. Все это тщательно очищалось, разогревалось в смеси с водой, доводилось до кипения и употреблялось в пищу. Однако, «малина» эта длилась не долго. Помойку быстро «переработали» и каждому, кто успел «нажировать» на ней, достались жалкие крохи. Мне удалось сделать некоторый запас костей и я еще долго жарил их в печке и грыз всухомятку.
Были и другие способы добычи пищи, и хотя вспоминать о них неприятно, но, как говорится, «слов из песни не выбросишь».
Из раздаточной пищеблока на завтрак, обед и ужин пища курсантам на столы подавалась официантками. Двигались они по коридору, выходили на площадку лестничной клетки, а затем поворачивали в столовую. Так вот, наиболее физически сильные и рослые курсанты в коридоре или на площадке подстерегали официантку, которая несла над головой поднос с тарелочками каши-размазни, быстро хватали одну или две тарелочки (в две руки), тут же слизывали кашу и убегали во двор.
