Тайны уставшего города - Хруцкий Эдуард Анатольевич (книги онлайн бесплатно .TXT) 📗

День был обычный, в подмосковный поселок Никольское пробралась осень. Листья деревьев только-только начали золотиться, но по утрам уже чувствовался холод. Сентябрь шестьдесят пятого стоял на редкость солнечным.

В поселковое отделение пришла женщина и сказала, что ее сосед Митрохин умер. Опер взял милиционера, разыскал врача из местной поликлиники, пригласил понятых и отправился в адрес.

Митрохин в поселке был человек известный. Каждое утро, как только местный священник открывал двери церкви, он занимал свое место на паперти. В старую шапку редкие прохожие бросали мелочь, а иногда рублевки, тем и жил инвалид Митрохин. Был он тих, набожен, ни в чем предосудительном не замечен.

Нищий жил в старом бараке. Комната его была грязной, старые вещи валялись прямо в углу.

Дощатый стол, железная кровать, табуретка — вот и все имущество человека с церковной паперти. Прямо на окне стояли несколько открытых банок «Частик в томате» и лежал засохший хлеб.

— Видимо, инсульт, — сказал врач, — после вскрытия дадим причину смерти точнее.

Из поселковой больницы приехала перевозка, и, когда санитары перекладывали труп на носилки, из-под подушки на пол упал маузер.

Опер поднял его, оружие было в прекрасном состоянии. Вычищенное, покрытое тонким слоем веретенки, готовое к работе в любую минуту. Хищная красота пистолета никак не вязалась с убожеством жилища Митрохина.

Дело принимало несколько иной оборот, и лейтенант вызвал опергруппу райотдела.

Когда опера вскрыли пол, то обнаружили тайник. В нем лежали, кроме мятых нищенских рублей и мешка мелочи, инкассаторские сумки с ценностями. На пломбах стояла дата — «1942 год».

У покойного откатали пальцы, и через несколько дней получили ответ.

Отпечатки принадлежат известному в прошлом налетчику Князеву по кличке «Князь». Баллистики определили, что найденный маузер применялся при нападении на спецконвой в декабре 1942 года и при двойном убийстве в Валентиновке Московской области.

Государству были возвращены ценности на сумму 640 тысяч рублей по ценам 1965 года.

А опера поощрили. Ему была выдана премия 40 рублей.

Когда я смотрел фотографии по этому делу, меня поразило одно. На ней рядом с грудой золотых колец и браслетов лежала тонкая пачка замызганных рублевок и трешек и стояли столбики мелких монет.

В архивном деле Князя упоминалось о его жадности. Но иметь такие сокровища и побираться на паперти — трудно представить!

В девяностом году, когда наступило время полного отрицания прошлого, когда неожиданно генерал Андрей Власов стал истинным патриотом, а героически погибший при защите Москвы генерал Панфилов был обвинен в том, что бессмысленно бросал в бой своих бойцов, в одной из возникших тогда пестрых газет я прочитал статью о том, что никто никаких ценностей в Фонд обороны не сдавал, а их темными военными ночами реквизировали чекисты.

Я не помню фамилию автора, в памяти осталась его фотография. С газетной полосы смотрел на меня очкастый, очень суровый паренек. Было ему на вид лет двадцать с небольшим, и о той жизни он ничего не знал.

Я прочел статью, и мне стало обидно за покойную мать, за тех людей, которые стояли рядом с нами в приемном пункте. Они пришли сюда, пропустив свое место в очереди за продуктами, которые нужно было получить с утра, так как к обеду они заканчивались.

И мне стало обидно за серебристый самолет из моих мальчишеских грез и за четыре серебряных подсвечника, единственную ценность нашего дома.

Ночной трамвай

Когда-то эта улица казалось мне широкой, как река. По Большой Грузинской в то время лежали две трамвайные колеи и переходить ее надо было крайне осторожно. В сорок третьем все казалось огромным, потому что я был маленьким.

Над Москвой висит знойное марево. Воздух неподвижен и жарок. У перехода остановилась машина, и из открытого окна чуть приблатненный баритон пел: «Постой паровоз, не стучите колеса…»

А много лет назад сюда ко входу в кинотеатр «Смена» каждое утро приходил одноногий баянист по кличке «Коля Артист», садился на табуретку, клал на землю черную кепку и начинал петь.

Он пел песни, которым научился, когда строил Беломорско-Балтийский канал. Там он потерял ногу и, с той поры завязав с гоп-стопами, добывал себе деньги баяном.

Сегодня весь его репертуар можно услышать на «Радио Шансон» или «Русском Радио», но тогда это были запрещенные песенки.

Все, кто шел на Тишинку, подолгу стояли возле Коли, слушая лихую историю о том, что «деньги советские ровными пачками с полок глядели на нас» или как «…по тундре, по железной дороге, где мчит курьерский Воркута-Ленинград».

Когда начинало темнеть, Коля собирал деньги, отдавал табуретку уборщице из кинотеатра, щедро одаривая ее за прокат мебели, и шел в Большой Кондратьевский, в пивную.

Это было знаменитое место. Зеленое облупленное дощатое строение с надписью на фасаде «Пиво-Воды».

Восемь столов, покрытых потерявшей цвет клеенкой, буфетная стойка, за которой царствовал мордатый белобилетник Витя Царь, в миру Виктор Константинович Царев, проживавший в нашем дворе.

В этом замечательном месте, украшенном военными плакатами и портретом «всесоюзного старосты» дедушки Калинина, без продовольственных карточек можно было за приличные по тем временам деньги купить пиво, естественно «балованное» — Царь был хороший семьянин, — блюдечко ржавой селедки, обложенной вареной свеклой, воблу и бутерброды с маргарином. И, конечно, водку-сырец.

Пивная открывалась в девять утра. Там сразу же собирались на планерку воры-карманники и мордатые мужики, державшие на Тишинке предка нынешнего «лохотрона» — игру в три листика.

В соседнем с нами деревянном доме жил человек без возраста по кличке «Миша Бегунок». О нем говорили, что он был известным карманником.

Несколько раз Миша просил меня отнести в пивную перевязанные бечевкой свертки.

— Отдашь Сашке Косому, мне сейчас там не с руки появляться, — улыбался он фиксатым ртом.

Я добросовестно прятал сверток под байковую лыжную курточку и шел в пивную. В углу за двумя сдвинутыми столами сидел Сашка Косой, человек лет шестидесяти, и целая компания Мишкиных друзей.

— Здравствуйте, — говорил я вежливо, подходя к столу.

— Здорово, пацан, — так же вежливо отвечали мне герои карманной тяги.

Я протягивал Косому сверток.

— От Бегунка? — для проформы спрашивал он.

— Да.

— Показать фокус? — спрашивал Сашка.

— Да.

Он наклонялся ко мне, сжимал мышцы лица, бил ладонью по щеке и левый глаз вылетал в стакан с водкой. Все начинали весело ржать.

Сашка доставал глаз из стакана, водружал его на место и говорил:

— Пошли, пацан.

Мы выходили из пивной, рядом у входа торговала божественным лакомством — петушками на палочке — здоровенная баба Нюра.

Косой покупал мне два петушка и отпускал с миром.

Ах, эти леденцы сорок третьего года!

Варили их в квартирах черт знает из чего, добавляя для сладости сахарин, стоили они красную тридцатку за штуку. Но не было для нас тогда слаще лакомства, чем ядовито-алая птица на плохо обструганной щепке.

Сашка Косой был сборщиком. Держал «общак». Карманники сдавали ему лихо нажитое, а потом честно делили, оставляя долю для больных и сидельцев.

Каждое утро в пивной они делили территорию. Самые опытные шли «щипать» в трамваях, игроки второй лиги работали в толкучке на Тишинке.

Среди них были «ширмачи», они работали, прикрываясь вещами, якобы вынесенными на продажу, «выбивалы» — специалисты, толкающие клиента в толпе, выбивая из внутреннего кармана «лопатник», то бишь бумажник, сбивая «котлы», то есть часы.

Лихие писаки, которые специальной «пиской» — остро отточенным лезвием — резали женские сумки.

Кстати, этот вид промысла весьма популярен и в наши дни.

Я не любил школу. Детство мое, впрочем, как и более поздние годы, прошло под чудовищным девизом — «ты должен».