Морской фронт - Пантелеев Юрий Александрович (бесплатные полные книги txt) 📗
Зашел я как-то к нему на КП, вижу, сидит и что-то подсчитывает.
— Что считаешь, адмирал?
— Что я могу считать? Конечно, снаряды: сколько надо и сколько останется. Ведь палить-то будут почти девяносто морских орудий калибром до ста восьмидесяти миллиметров. Это же не шутка! — И, хитро улыбнувшись, Грен добавил: — Учти, это составляет около тридцати процентов всей артиллерии фронта, назначенной в операцию. Фашистам жарко будет!
Командующий флотом выделил из состава флотской авиации истребители для прикрытия кораблей на огневых позициях. Ударная флотская авиация должна была действовать совместно с армейской. Ладожская военная флотилия тоже получила задачу: своим огнем поддерживать наступающие вдоль берега озера части 54-й армии.
Об операции по прорыву блокады открыто не говорили. Это был секрет, известный только руководству флота. Но все понимали: готовится что-то большое…
А тем временем наши корабли и в Ленинграде, и в Кронштадте ежедневно вели огонь по противнику, по его батареям и железнодорожным узлам. Кораблям вторили батареи. Огонь, конечно, велся по плану и в пределах строго отпущенных лимитом снарядов. Однако суточный расход боезапаса был очень велик. В среднем в день мы расходовали более шестисот снарядов крупных калибров.
Флагманский артиллерист базы капитан 2 ранга Федосов знал и любил свое дело, его докладам всегда можно было верить. Не раз в те дни он с тревогой сообщал мне о большом расходе снарядов, просил уточнить у начальника тыла флота размеры наших боезапасов. С этим вопросом я и пришел за день-два до операции к генералу М. И. Москаленко.
Управление тыла помещалось тогда в старинном флотском здании на канале Крузенштерна, почти рядом с Адмиралтейским судостроительным заводом. С военной точки зрения соседство было не из приятных. Невольно вспомнилась шутка молодых командиров, моих друзей по службе на черноморском крейсере «Червона Украина». Обычно за вечерним чаем в кают-компании, в присутствии старшего артиллериста А. А. Григорьева, сумрачно о чем-то думавшего, кто-либо из них вдруг спрашивал меня самым невинным и серьезным тоном:
— Штурман, хочу завтра посмотреть стрельбу. Где, по-твоему, лучше всего мне расположиться?
Я отвечал тем же тоном:
— Конечно, самое безопасное место — на артиллерийском щите, в худшем случае немножко забрызгает, и все… В щит ведь попасть очень трудно.
Старший артиллерист при этом хватал свой стакан с чаем и стремительно убегал в каюту.
Вот эту общеизвестную на флотах шутку мы часто вспоминали во время блокады.
Фашисты все время целились в Смольный и в дом НКВД на Литейном проспекте, и, пожалуй, ни одна бомба даже близко от них не упала. А сколько стрелял враг по Адмиралтейскому заводу! И все же он уцелел, небольшие повреждения не в счет. Вот и получалось, что «на щите», то есть на цели, сидеть безопаснее, чем в сторонке от нее.
В старинном флотском доме на территории «Новой Голландии» генерал М. И. Москаленко занимал не очень большой темный кабинет. Я доложил, зачем пришел.
— На твои войска снарядов хватит, — добродушно буркнул генерал.
— Но меня беспокоит, как и где рассредоточен боезапас… Не случилось бы, как с Бадаевскими складами…
— Алексей Михайлович! — обратился к вошедшему подполковнику Москаленко. — Дайте еще раз вашу схему рассредоточения боезапаса.
Подполковник А. М. Березкин развернул перед нами на столе небольшую схему расположения своих «объектов». Долгие годы он был начальником всем известного на Балтике артиллерийского арсенала, главного хранилища флотского боезапаса (моряки говорят «боезапас», а не «боеприпасы»). Это был целый городок со множеством складов, мастерских, со своими железнодорожными подъездными путями. Когда фронт неожиданно для всех нас приблизился к району расположения арсенала, Березкин быстро организовал эвакуацию всего боезапаса в район Ленинграда.
Однако фашисты в сентябре подошли совсем вплотную к городу, и боезапасу вновь угрожала опасность.
День и ночь, часто под обстрелом, кипела работа в лесу и в песчаных карьерах по созданию новых временных площадок для хранения не только артиллерийских снарядов, но и мин и бомб для авиации. Боезапас был надежно замаскирован и укрыт от всякого постороннего наблюдения.
После прихода флота из Таллина за один месяц были построены к каждой площадке с боезапасом подъездные автомобильные пути, кое-где даже железнодорожные ветки.
Я внимательно слушал объяснения А. Березкина и поражался, как в считанные дни можно было провести такую большую работу, столь важную для боевой готовности флота. Все ли командиры подводных лодок и надводных кораблей знали, кто укрыл от фашистских бомб и артобстрела необходимые им торпеды, глубинные бомбы, мины и снаряды? Жаль, что об этих людях так мало говорили и еще меньше писали.
Москаленко предложил мне проехать с ним на основные площадки, где хранился боезапас. Мы ехали какими-то очень запутанными лесными дорогами. Вот завернули за лесок и на железнодорожной ветке в большом карьере увидели оригинальный железнодорожный состав — артиллерийскую мастерскую тыла. Тут были и теплушки, и платформы, и классные вагоны. В вагонах и на платформах стояли станки. Здесь же были устройства для выплавки взрывчатки из старых и ненужных снарядов и мин. Выплавленной взрывчаткой сразу же заполнялись новые боеприпасы. Таких «мастерских на колесах» во флотском тылу было несколько.
Скромно и энергично работал над созданием этих мастерских и укрытых площадок начальник артиллерийского отдела тыла капитан 1 ранга С. П. Прокопнов, человек, прямо-таки влюбленный в свою профессию.
А капитан 3 ранга С. Т. Баришполец столь же самоотверженно занимался подготовкой и ремонтом торпед, столь необходимых для подводных лодок, торпедных катеров и авиации. Его стараниями были расширены мастерские Гребного порта. Здесь в самые тяжелые дни блокады не затихала работа. С. Т. Баришполец и его подчиненные сумели обеспечить торпедами все нужды флота и нашей авиации.
С хорошим чувством и бодрым настроением вернулся я из этой поездки.
Большая работа велась по налаживанию нашей связи — радио, телеграфа и телефона. Флагманский связист базы инженер-капитан 2 ранга Шварцберг тоже пришел к нам из науки и блестяще оправдал и звание ученого, и звание коммуниста. Он отлично организовал сложную многоканальную связь. Быстро разбираясь в обстановке, Шварцберг работал самостоятельно, не дожидаясь указаний. Доклад его всегда был коротким: «Связь проверена, действует исправно».
Так оно и было.
Итак, все наготове. С командирами батарей и кораблей уточнены все детали. Ждем сигнала.
Однако на войне часто случается совсем не так, как хочется и как планируется. 17 октября перевозки дивизий из Ораниенбаума были в самом разгаре. С наступлением темноты мы должны были отправить за войсками последний отряд кораблей. Звоню в Кронштадт начальнику штаба флота контр-адмиралу Ю. Ф. Раллю, докладываю о принятых мерах по обеспечению и прикрытию перехода транспортов. Кончаю свой доклад обычным в те дни вопросом:
— Как дела у вас? — И неожиданно получаю ответ:
— Неважно у соседа…
Операция еще не началась, а уже что-то случилось, видимо серьезное… Ночью нам стало известно, что противник упредил нас. 16 ноября его 39-й армейский корпус неожиданно начал наступление из района Грузино на Тихвин. Из района Кириши начал наступление и 1-й армейский корпус немцев. Создав значительное превосходство сил, особенно в танках и артиллерии, они к 20 октября прорвали фронт обороны нашей 4-й армии и повели наступление на Тихвин и Волхов, чтобы, соединившись на реке Свирь с финской армией, создать второе кольцо окружения Ленинграда. Единственная железнодорожная магистраль, связывавшая нас со всей страной, была перерезана.
В этих трудных условиях войска Ленинградского фронта начали 20 октября операцию по прорыву блокады. Но фактор внезапности был уже утрачен. Враг, видимо, предвидел возможность нашего наступления. Он обрушил на наши части ливень артиллерийского и минометного огня. Едва мы начали переправу через Неву, как весь район сосредоточения шлюпок и катеров подвергся обстрелу из пушек и минометов.
