Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗
и пользуемся.
М. Н.: Мы совершенно не гордимся, совершенно не рады…
Ю. К.: Так это, может, и хорошо, что не гордимся.
М. Н.: Отчасти да. Это уральские мастера! Пока есть камень и ма-
стер, я еще не такое сделаю. Но камня становится меньше, мастера ухо-
дят, не оставив за собой наследников.
вечер воСьмой
Ю. К.: Мы остановились на XVIII веке.
М. Н.: Да, возвращаемся к XVIII веку. Что касается литературы, то
это невероятно. Что касается силлабической системы – ее спасает толь-
ко то, что в ней есть печаль. Но она очень нудная. В ней есть большой
минус: она сама собой какая-то нравоучительная. Чего не должно быть
в поэзии, и чего не выносит русский читатель. Ты лучше ругайся матом,
чем поучай меня, качая кулаком под носом. В ее звучании заключена на-
зидательность, нравоучительность. Система эта любимой быть не мог-
ла, поскольку она нашему мировоззрению и характеру претит. Но рус-
ская народная песня существовала, и эта традиция прорастет с середины
XVIII века. С какой скоростью! От силлабических виршей поэзия стала
очень быстро наращивать рисунки, как быстро стало в ней прорастать
звучание народной песни. Разломали эту систему, как клетку. В конце
XVIII века уже был Державин, это просто первоклассный поэт. Интерес-
на скорость наращивания возможности ритмической. XVIII век – это, ко-
нечно, век просвещения. И по всей Европе – ставка на разум, и везде эта
ставка от начала до конца срабатывала. У наших товарищей эта ставка
тоже срабатывала (Кантемир, например; сами жанры – оды, поучения), но
заметьте, что делалось: Тредиаковский, например, с самого начала ставил
на чувство, хотя он работал в этой же клетке, в этой же системе.
Ю. К.: Он же [Тредиаковский] первый и вылез из этой клетки. А он
ведь был старше Кантемира!
М. Н.: Это просто жутко интересно. «Начну на флейте стихи пе-
чальны: / Зря на Россию чрез страны дальны <…> Чем ты, Россия, не
изобильна? / Где ты, Россия, не была сильна?» 63 Тут уже век просвеще-
ния сдается. Это же восклицание от всего сердца! Он уже очень от Канте-
мира ушел. Это совсем другие стихи.
Ю. К.: Тут уже уверенность в других силах.
63 В. К. Тредиаковский. «Стихи похвальные России».
174
М. Н.: Он другое слышит, его другое интересует. Тут впервые в поэ-
зии впервые фонетика работает как фонетика: « Вонми, о! небо, и реку, /
Земля да слышит уст глаголы: / Как дождь я словом потеку; / И снидут,
как роса к цветку, / Мои вещания на долы» 64 . Это же просто потрясающе
красиво! Фонетика во всей своей мощности работает. Там есть старого
языка слова, но это неважно. Просто здорово. Тредиаковского я за это
очень отличаю. Все эти его страдания, поиски справедливости на том
поле, где ее найти невозможно, подметные письма – все это очень тро-
гательно. Но он ведь не к разуму взывает, а к чувствам. Потом там по-
явились Майков, Богданович… Там есть стихи, которые следует считать
хорошими стихами. Ломоносов вообще очень хороший поэт. Эти его оды
науке просто блистательны, ничуть не устарели. Такой напор, не исся-
кающий на длиннющее стихотворение – «Ода на день восшествия…»,
он ведь держится, нигде не сдается. Он – государственный поэт, это ве-
ликодержавное, государственное мышление, где никакого формализма,
никакой механики, где чисто человеческим чувством все согрето. Он не
выступает как советский поэт (вот у меня такой голос, но раз надо – я на-
пишу так) – он говорит своим голосом. Вот это и есть XVIII век.
Ю. К.: А Барков?
М. Н.: Это явление русское. Русскому национальному характеру
свойственна ярость с придурью. Чем нам нравится В. В. Жириновский?
Эта придурь может иметь всякие оттенки. У него была такая. То, что он
писал, это в русском фольклоре, в сказках было. Но я не согласна с В. Еро-
феевым, когда он, защищая свою «Русскую красавицу», говорит, что это
у нас всегда было, но это никогда не было для широкого пользования, это
было для закрытого общества, для клубно-корпоративного пользования.
Оно всегда держалось в литературе, но никогда не было магистральным.
Ю. К.: Барковские оды гениталиям мужским и женским – это же рус-
ский Катулл… Это до безобразия здорово! Это отвратительно хорошо!
М. Н.: Вот великий фараон. Вот его 167 детей. Этим он доказывает
свое величие. Да, в этом есть кондовая правда, с которой спорить невоз-
можно. Но другое дело – как я это подаю. Можно сделать это неприлич-
ным, можно это таковым не делать.
Ю. К.: Сколько раз я читал эти оды: уверен, что это катуллианство.
Он не говорит о конкретных этих вещах, предметах, он говорит о другом.
Это метафора. Символ. Суть жизни. Примитивная и прямая суть жизни.
М. Н.: Вот только что перевел Серега «Свадебный гимн» Катулла.
Это великолепно. Там описывается, как ведут новобрачную, все эти по-
64 В. К. Тредиаковский. «Ода XVII. Парафразис Вторыя песни Моисеевы».
175
стели… Это великолепно. Но для этого надо обладать определенной про-
фессиональной доблестью – потяну или не потяну. Это очень интересно,
мне нравится, что в нашей литературе это есть. Я природу вижу и соглас-
на ее уважать. Природа есть природа, она нас старше и умнее, и плевать
ей в глаза глупо.
Так, Ломоносов. У Ломоносова уже работает фонетика. У Кантеми-
ра и у Хераскова она еще не могла работать. « Где мерзлыми борей крыла-
ми / Твои взвевает знамена…» 65 Здесь согласных только з и в, а гласных
только е и а. Из пологой е в широкую а. И еще одно, чем мне нравится
XVIII век, – сознание очень повзрослело, возмужало, поумнело. Посмо-
три, что у Ломоносова про кузнечика, человеческая свобода и счастье
в чем заключается? – «…не просишь ни о чем, не должен никому» 66 . А ско-
ро Пушкин скажет: « Зависеть от царя, зависеть от народа – / Не все ли
нам равно? Бог с ними. / Никому / Отчета не давать, себе лишь самому /
Служить и угождать…» 67 Ничего подобного еще 50 лет назад нельзя
было сказать. А теперь можно. Еще мне поэзия XVIII века нравится тем,
что там любовь к отечеству не придумана. Она – естественное состояние
души, и жить можно было только так. Служение любезному Отечеству.
Это не потому что так положено, а потому что я правда так живу. XVIII
век мне вообще всегда очень нравился. Много там было варварства, но
варварство – это мощь и мощность.
XIX век, конечно, тоже надо бы учить не так, как у нас учат в шко-
ле… Вот это вот расслоение на западное и европейское, масонские
ложи… И это процвело до того, что русские поэты, уезжая, говорили:
«Это написал не я, это было в другой стране, и ко мне отношения не име-
ет». Но самое потрясающее – это исключения: Пушкин, Лермонтов, Го-
голь. Все наши титаны были свободны. Белинский? Белинский был почти
как Троцкий. До такой степени он жаждал свободы, что ради идеи этой
и народ губить не жалко… Я во многом не могла понять, как можно ска-
зать, что Пушкин или Гоголь теряют в художественности. Я не могла ему
простить его отношения к «Выбранным местам…» Гоголя. Все, что пи-
сал Гоголь, – об этом самом. Когда Белинский поднялся против этого, он
практически перечеркнул всего Гоголя напрочь. Для литературного кри-
тика такого уровня такая слепота непростительна. XVIII век – вершина
