Гончаров - Лощиц Юрий Михайлович (книги бесплатно без регистрации полные .txt) 📗
Вопиющие образцы литературного завистничества вроде бы содержатся и на многих страницах «Необыкновенной истории», относящихся к более поздним годам: Гончаров, например, раздражается тем, что Тургенев назойливо выставляет себя в Европе русским писателем первой величины, что французские издатели только его и переводят и т. д.
Но при всем том аналогия хромает, да еще и на обе ноги. Достаточно вспомнить, что пушкинский Сальери, как бы худо он ни рассуждал о ненавистном гении, уж в плагиате-то упрекнуть его никак не может. Стоит лишь допустить, что у Сальери вдруг появляется подобный аргумент, как трагизм ситуации сразу несколько поблекнет. Действительно, совместимо ли: гений, ниспосланный «свыше», — и нечист на руку?!
К тому же говорить о «моцартианстве» Тургенева-романиста было бы не меньшей натяжкой, чем утверждать, что романист Гончаров хотя бы отчасти напоминает бескрылого ремесленника от искусства.
В ответном письме из Спасского «завистнику» Гончарову Тургенев так объясняет свое желание и дальше работать в романном жанре: «Не могу же я повторять «Записки охотника» ad infinitum! [7]А бросить писать тоже не хочется. Остается сочинять такие повести, в которых, не претендуя ни на цельность, ни на крепость характеров, ни на глубокое и всестороннее проникновение в жизнь, я бы мог высказать, что мне приходит в голову. Будут прорехи, сшитые белыми нитками и т. п. Как этому горю помочь? Кому нужен роман в эпическом значении этого слова, тому я не нужен; но я столько же думаю о создании романа, как о хождении на голове: что бы я ни писал, у меня выйдет ряд эскизов».
Правда, с годами эта самооценка, видимо, подзабылась. Но на то имелись и внешние причины: разительный успех у читающей публики почти каждого нового тургеневского романа, широкий интерес к ним критиков всех направлений, а затем и популярность на Западе.
Летом 59-го года, находясь в Спасском, Тургенев, взбодренный успехом «Дворянского гнезда», принимается за новую большую вещь. И пишет ее быстро — всего за четыре месяца.
Роман «Накануне» появился зимой 1860 года в первом номере катковского «Русского вестника». Выход романа послужил поводом к еще одному столкновению недавних друзей. Столкновению, за которым последовал и разрыв.
Читая «Накануне», Гончаров, уже соответственно настроенный, опять усмотрел заимствования из программы своего Художника. Снова здесь фигурировал какой-то дилетант, теперь по фамилии Шубин, и живописец, и скульптор одновременно, личность разглагольствующая и раздраженно-чувственная. Этот Шубин вхож в дом, где его внимание привлекают две девицы. Одна, по имени Зоя, смазливая и глупенькая, — карикатура на Марфиньку. Другая — ее зовут Еленой — что-то среднеарифметическое между Верой из Художника и Лизой из «Дворянского гнезда». И конечно, Шубину не удаются ни его интрижки с Зоей, ни тем более с Еленой, потому что вот-вот должен объявиться в романе герой-вольнодумец (для разнообразия он болгарин по национальности), его-то, разумеется, Елена и полюбит. Тут же фигурирует и копия с гончаровского ученого Козлова — молодой ученый Берсенев…
Раздражение и обида с новой силой вспыхнули в душе Ивана Александровича. Прочитав первые страниц сорок романа, он в досаде захлопнул журнал (номер прислал ему для ознакомления сам автор). Сколько еще может продолжаться эта прямая эксплуатация его замысла? Теперь доказывай, кто у кого что позаимствовал! Хорошо еще, что о своем Художнике он говорил не одному Тургеневу, что есть и другие свидетели, хотя бы тот же Семен Дудышкин. Уже после «Дворянского гнезда» Дудышкин вполне солидаризовался с ним, что Тургенев внимательно изучил программу Райского.
Именно Дудышкин создал в эти дни прецедент для прямого разрыва между писателями. Вскоре после своего беглого ознакомления с «Накануне» Гончаров повстречал его на Невском и, узнав, что тот направляется к Тургеневу на обед по случаю опубликования романа, желчно пошутил:
— Это на мои деньги обедать будете.
Дудышкин — какой уж его бес за язык дернул? — на обеде, при свидетелях, гласно помянул злополучную фразу о деньгах. На следующий день Тургенев вместе с Анненковым пришел на квартиру Ивана Александровича с намерением решительно объясниться. Но хозяина дома не застали.
Все вдруг приобрело нешуточный оборот. В «Необыкновенной истории» Гончаров пишет: «Тургенев был прижат к стене: ему оставалось или сознаться, чего, конечно, он не сделает никогда, или вступиться за себя». Но в еще более трудном положении неожиданно оказался и сам Иван Александрович. 27 марта 1860 года он получает резкое письмо Тургенева с обвинением в клевете, с требованием немедленно разобрать всю историю в присутствии одного или нескольких свидетелей и с намеком на другие, более серьезные меры. Гончаров в тот же день отвечает согласием на выставленные условия суда, а относительно намека на иные меры пишет: «Я готов на все меры, которые употребительны между порядочными людьми…»
В течение следующего дня ведется подготовка к встрече. Свидетелями решено пригласить четырех человек — Анненкова, Дружинина, Дудышкина и Никитенко. На кандидатуре последнего Гончаров настоял, зная, что первые два наверняка займут сторону Тургенева, и не будучи уверен в Дудышкине, которого оборот событий сильно испугал.
В этот же день он достает номер журнала с «Накануне» (тургеневский экземпляр давно отослан хозяину), чтобы ознакомиться с недочитанной большей частью романа. Что ж, дилетант Шубин, как он и прежде отчетливо видел, сильно смахивает на Райского. Налицо и иные тождественные ситуации. Но доказать что-либо положительно — он только сейчас это начинает до конца понимать — будет почти невозможно. Слишком неравны условия, в которых, оказались он и его противник. Романы Тургенева читали все члены третейского суда, а программа Художника в ее пространном устном изложении, кроме заинтересованных лиц, известна лишь ненадежному Дудышкину.
То, в чем он глубоко убежден, для недоброжелательно настроенных лиц может показаться проявлением его капризной субъективности, образчиком раздутого литературного самомнения. Словом, третейский суд как форма установления справедливости к их случаю вовсе не подходит. Но деваться уже некуда.
Суд состоялся 29 марта. К назначенному часу все собрались на квартире у Гончарова. Первым с изложением своих обид и недоумений выступил Тургенев. По свидетельству Никитенко, который занес события этого дня в дневник, Тургенев был «взволнован, однако весьма ясно, просто и без малейших порывов гнева, хотя и не без прискорбия, изложил весь ход дела, на что Гончаров отвечал как-то смутно и неудовлетворительно». Оценивая встречу, Никитенко замечает: «Вообще надобно признаться, что мой друг Иван Александрович в этой истории играл роль не очень завидную; он показал себя каким-то раздражительным, крайне необстоятельным и грубым человеком, тогда как Тургенев вообще, особенно во время этого объяснения, без сомнения для него тягостного, вел себя с большим достоинством, тактом, изяществом и какой-то особенной грацией, свойственной людям порядочным высокообразованного общества».
Таково впечатление человека, которого Гончаров считал своим другом и на сочувствие которого вправе был рассчитывать в первую очередь. Что же говорить о других судьях.? «Я понимал, — вспоминает автор «Необыкновенной истории», — что всем им, как равнодушным людям, только скучно от всего этого и что привлечь их к мелочному участию (т. е. к вхождению в мелкие детали заимствований. — Ю. Л.)я не могу».
Когда речь коснулась «Накануне», Иван Александрович совсем потерялся и, вместо того чтобы ясно обозначить все примеры заимствований, стал вдруг отступать: романа он толком не читал, и вообще тут многое, видимо, следует объяснить его мнительным характером.
В итоге судьи, отведя обвинение в плагиате, а реплику Гончарова о «деньгах», произнесенную в крайнем раздражении, признав «как бы не существовавшей», предложили примирительную формулу. Она гласила, что совпадения между романами одного и «программой» другого вполне естественны, ибо «произведения Тургенева и Гончарова, как возникшие на одной и той же русской почве, должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях,».
