Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗

какой крутизны, никакой позы. Уже за одно это можно было обратить на

него внимание. И еще было очень интересно: что же пишет такой кра-

сивый человек? А учился он тогда в классе девятом вместе с моим пле-

мянником. Что еще мне нравилось в нем: Аркаша оставался человеком

семейной идеи, а родители у него – артисты – разошлись, не жили. Вот

что интересно: обычно, когда родители расходятся, дети не приветствуют

это и занимают позицию отторжения, а Аркаша был держателем семей-

ной  идеи.  А  так  как  он  был  из  думающей,  читающей,  интеллигентной

семьи, он уже тогда был человеком из достаточно обширного культурного

пространства. Тогда считалось нормой к окончанию средней школы знать

всю  русскую  и  мировую  классику.  Аркаша  был  начитан  гораздо  выше

нормы.  Потому  что  он  понимал,  что  французов  надо  читать  на  фран-

цузском, поляков – на польском и так далее. В те времена он выполнял

словесную  работу,  которая  была  ужасно  интересна  для  наблюдения  со

стороны,  ибо  он  начал  сливать  два  словесных  ряда,  которые  спокойно

могли бы существовать неслиянные, – улично-облегченно-разговорный

и книжно-интеллигентно-усадебный. Начали получаться вещи, которые

получали самостояние особого рода. Для человека столь молодого – это

сложная задача. Я все те его стихи помню. И он был занят этой работой.

Очень хорошо и замечательно, и интересно, и важно для человека, кото-

рый собирается жить в пространстве литературы, – серьезность, глобаль-

ность этой занятости. Для него это не было боковым занятием.

Еще одно: он всегда был человеком порядочным, добродетельным.

Он таким и остался. Его семейная идея проросла и отразилась на всей

его последующей жизни. Меня постоянно гложет мысль: Аркаша очень

рано женился, потому что он был человеком семейной идеи. Если б это

было не так, если б он стал альпинистом или океанологом, или бросился

плавать по северным морям, или открывать дальние страны, он бы писал

не так. Он остался при том пространстве, которое было унаследовано им

136

с детства. Он ему верен, он там прекрасно работает. На сегодняшний день

Аркаша – единственный  человек, у  которого сонет получается живым.

У остальных – мертвяк. Если бы он стал горноспасателем или пошел бы

с караваном в пустыню, было бы не так. Посмотрите на «Нафталин».

Ю. К.: Да-а-а-а! Мироздание в сундуке.

М. Н.: «Нафталин»  сделан  роскошно.  Точно,  как  выстрел.  Блиста-

тельная вещь. И когда была презентация его последней книги, там тоже

слышно, что ему не помешало бы дополнительное жизненное простран-

ство. Я постоянно слышу в нем возможности, которые могли бы реали-

зоваться. Он – потрясающий работник. Посмотрите на то, как он перевел

Вийона. Никто так не перевел. Обратите внимание: не было здесь такого,

что здесь прямо глушь, застой, провинция, и живут здесь одни дураки,

идеологией задавленные. Самые хорошие переводы Лермонтова сделал

Саша  Калужский,  здешний  человек;  самые  хорошие  переводы  Вийона

сделал  Аркаша  Застырец,  здешний  человек;  и  сейчас  Сережа  Кабаков

прекрасно переводит Катулла. Уверяю вас, это не случайно. Это говорит

о том, что уровень культурного напряжения здесь существовал. Это все

абсолютно не случайно.

Ю. К.: А сейчас каково это культурное напряжение?

М. Н.: А сейчас, по-моему, по всей стране это культурное напряже-

ние теряется. Упадок просто чудовищный. Но в Екатеринбурге все-таки

уже  сформировался  какой-то  культурный  воздух,  которым  можно  ды-

шать. Об этом говорит то, что люди, которые пишут хорошо, остались

в городе Екатеринбурге. Все зависит от того, одно поколение мы потеря-

ли или два. Если одно, то это можно будет наверстать, если два, то я даже

не представляю, как это можно будет сделать. Нельзя закрывать глаза на

то, что люди почти не читают, а поэзию не читают вовсе.

Ю. К.: Я заметил, что на филфаке вот уже лет пятнадцать не было

людей, пишущих стихи. А вот последние три года стали появляться сту-

дентки, таскающие мне стихи.

М. Н.: Для этого надо что-то делать. И делать надо не с университе-

та, а гораздо раньше….

Ю. К.: Бабки исчезли…

М. Н.: Главные воспитательницы. Самые главные законы жизни мне

оставила  бабушка  Саша:  «Не  расходишься,  так  належишься»;  «Далеко

ничего не ищи, все – тут».

Ю. К.: А еще про клятвы она тебе говорила…

М. Н.: Да,  она  говорила,  что  клясться  нельзя.  Это  большой  грех.

Клятвопреступник губит жизнь свою и тех людей, которых он втягивает

в клятву.

137

Сейчас дети уже не знают, что такое колыбельная песня. Никому не

поют колыбельных, все в компьютерные игры играют. У меня есть страш-

ное наблюдение: когда ребенок рассказывает содержание американского

мультика, слова ему не нужны, ибо там нет содержания. Одни междоме-

тия. А колыбельные – это такая фонетика, это такое воспитание! И если

тебе  с  первого  дня  рождения  до  пяти  лет  поют  колыбельные,  а  потом

сказки читают – это воспитание лучше университетского.

Ю. К.: У Аркаши внук балет полюбил…

М. Н.: Аркаша и сам театральный человек.

Ю. К.: Койнов?

М. Н.: Существуют настоящие мужчины, их мало. Но вот это можно

сказать про Сашу Койнова. Он был сирота, жил в деревне, в бедности…

Нам всем досталось, мы все нищие, но все-таки не в такой степени, как

ему. Саша был жутко привязан к своей деревне, и каждый год он туда

ездил.  Как  отпуск  –  он  туда.  Как-то  раз  он  приехал  –  руки  на  колени,

голову опустил. Я: «Что, Саша?» Он: «Нет у меня больше дома». Он мне

рассказал, что люди в деревне спиваются, что они уже перетопили все

заборы, стайки. Он туда приехал, и никто его не узнал – до такой степени

упились. Потом он уехал отсюда в Иркутск, женился. Сейчас не знаю,

где он. Очень достойный, мужественный человек. Надо сказать, что это

удивительно: из такой глухомани, нищеты такой начитанный человек, за

всем следил, доброжелательный!..

Ю. К.: Очень гордый. Не любил, чтоб его жалели.

М. Н.: Да, я даже припомнить не могу, чтоб его кто-то жалел. Все

к нему относились очень хорошо. То, что он писал, мне очень нравилось.

Но он никогда никуда не лез, ничего не просил. Хотя я уверена, что он

был бы доволен, если бы это все было где-то напечатано, издано. Стихи

его все-таки были услышаны и прочитаны людьми того круга, который

тогда существовал.

Ю. К.: Он абсолютно деревенский человек, но выглядел как дворя-

нин. Есть у Лермонтова такой персонаж – доктор Вернер. Только Вернер

представляется темноволосым, а Саша – блондин. Доктор Вернер: мол-

чаливый и всезнающий.

М. Н.: Я не помню, чтоб он когда-нибудь был на кого-то обижен…

Он всегда вел себя безупречно. Ему по-другому нельзя было. Но вести

себя безупречно – это жутко трудно.

Ю. К.: Барый Гайнутдинов?..

М. Н.: С Барыем у меня связана смешная история. Звонит мне Барый

и спрашивает, можно ли ему прийти с каким-то другом ко мне. Я: «При-

ходи».  Пришел  Барый,  привел  друга  –  темноволосого,  смуглого.  И  мы

138

все сидим на кухне на полу. Товарищ Барыя говорит: «Вот я всегда хотел

посмотреть, как живет русский писатель». Я ему говорю: «Ну, ты к месту

пришел. Вот перед тобой сидит целый круг русских писателей – смотри».

Идет разговор, мы стали читать испанских поэтов. Товарищ Барыя при-

нял активное участие в этом чтении. И он смотрит и говорит: «А сколько

у вас комнат?» Я: «А у тебя сколько?» Он: «У нас на комнаты не считают.