Суворовец Соболев, встать в строй! - Маляренко Феликс Васильевич (мир книг TXT) 📗
Сейчас Санька приказывал себе идти нога в ногу со вторым взводом. Он уже знал, как плохо задерживаться на левом фланге: чуть отстал – потом будешь бежать и догонять. А тут такая хорошая возможность дать нагрузку ногам. После тренировки с Володей он теперь каждый час отжимался, и у него уже получалось не сто пятьдесят, а сто восемьдесят и более раз в день. Всё тело болело, но это была приятная боль – боль тренированных мышц. Да и Чугунов, когда однажды увидел его маленькую зарядку между кроватями в спальне, подкрался и, как за что-то недозволенное, хотел наказать, но остановился и нехотя, почти по слогам выдавил:
— Ну мо-ло-дец! Может ког-да-ни-будь из Вас что-ни-будь и по-лу-чит-ся!
Они уже прошли километр, и пот, собираясь в капельки под шлем-маской и щекоча, стал прокладывать себе дорогу по лицу. Это для Саньки было самое неприятное. Это было даже хуже того, что в противогазе он сначала задыхался, хотел его выбросить, дать лицу окунуться в прохладу морозного ветра и вздохнуть воздух полной грудью. Капли со лба заливали глаза, и одна самая противная, с переносицы, до зуда, щекоча, пробивалась у носа. Саньку раздражало его бессилие против неё. Жёсткая резина противогаза не продавливалась, и капля издевалась и поползла вниз, к подбородку, и ничего нельзя было с ней сделать.
Все: офицеры, сержанты, суворовцы шли, и никто не помышлял сбросить с себя проклятую резину, вытереть лицо и легко вздохнуть.
«Только бы переждать эту проклятую каплю! Только переждать, а там будет легче, — думал он. – Это уже не в первый раз. И не отстать! Вперёд, вперёд рядом с Витькой, за Борькой Топорковым!»
Дальше Санька отмечал про себя:
«Вот, хорошо, миновали санчасть… Теперь озеро… Вышли в лес… Теперь поле… Скоро река. Там дадут минут десять передохнуть, и в обратный путь. Но потом будет легче, откроется второе дыхание». Он отвлёкся и почувствовал, что капля ушла, и теперь, главное, не отстать, быть наравне со всеми, быть в строю.
А рота всё шла и шла. «Вот рощица, за ней отдых. Ещё немного! Ещё…» — И тут прозвучала желанная команда:
— Стой! Противогазы снять!
Санька сдёрнул шлем-маску, сложил её, обернул резиной очки, достал платок и вытер пот с лица. Воздух был свеж и сладок, как награда за долгий и тяжёлый путь. Витька стоял рядом и, закрыв глаза, дышал ртом. Майор Сорокин вытирал крупные капли со лба, и только лицо сержанта Чугунова было сухим, будто он был сделан из дерева, металла и пластмассы, но не из плоти и крови.
Санька чувствовал, как отдыхает его тело, как восстанавливается дыхание, как приутихла боль в мышцах. Ещё немного, и рота снова наденет противогазы и пойдёт обратно в училище, чтобы там перед обедом окончательно сложить их на полки, умыться холодной водой и идти на обед.
— Строиться! — Приказал командир роты. – Командирам взводов доложить о наличии людей!
Капитан Баташов пересчитал всех и вслух произнёс:
— Двадцать шесть человек. Однако не хватает. Кого? Командирам отделений посчитать и доложить!
— Болеева нет, — сказал Серёга Яковлев.
— Как нет? – удивился Баташов. – Но ведь он в строю.
— Был, — сказал Витька, — когда надевали противогазы, был, а потом, когда уже надели, было не понятно — был или не был. Все стали одинаковыми.
Баташов о пропаже Рустамчика доложил командиру роты, и майор Сорокин обратился к строю.
— Кто-нибудь видел Болеева?
Строй молчал. Все шли, задыхались, и никто не заметил, как он исчез.
— Товарищи – это дело не шуточное, — пробовал объяснить командир роты. С ним мог случиться приступ, а сейчас зима. Он мог упасть и замёрзнуть! А вдруг у него сердце?..
Строй молчал. Никто не видел Рустамчика. Вернее, когда выходили, видели, а потом нет.
— Товарищи, сейчас возвращаемся, и всем внимательно смотреть, может, он упал, сполз с дороги, — и тут же скомандовал. – Газы! – и рота снова окунулась в шлем-маски.
Обратно майор Сорокин гнал строй. Сержанты оглядывались по сторонам, но сколько они не смотрели, Рустачика нигде не было.
Перед казармой командир роты приказал снять противогазы, послал Чугунова узнать у дневальных, не возвращался ли Болеев, но через минуту он вышел и развёл руками. Рустамчик в казарму не приходил.
— Десять минут осмотреть казарму, сложить противогазы и выходить строиться.
Десять минут рота заглядывала под кровати, смотрела в классах под партами, искала в бытовке, сушилке, раздевалке, туалете, умывальнике и даже в каптёрке старшины – Рустамчика нигде не было.
— Строиться! Будем возвращаться и искать, — приказал майор Сорокин.
Рота обеспокоенная, усталая и злая выщла за ворота училища и пошла в обратном направлении.
— Он ваш товарищ, — говорил майор Сорокин, — и мы не можем позволить, чтобы он пропал.
Рота дошла до Солдатского озера и уже готова была углубиться в лес, как вдруг Витька выскочил из строя и подбежал к командиру.
— Почему покинули строй?
— Я знаю, где он находится. Мы его сейчас приведём. Подождите!
— Где?
— В санчасти!
Майор Сорокин посмотрел на Витьку, потом перевёл взгляд на Баташова и сказал:
— Возьмите отделение суворовцев и сходите посмотрите, может, он действительно там.
— Там, там! – настаивал Витька.
— Ну, Шадрин!.. – махнул предупредительно пальцем Сорокин.
— Бегом марш, — скомандовал Баташов, и отделение направилось к одноэтажному зданию санчасти. Через несколько минут они были там, но полковник Бобрович удивился и сказал, что Болеев сегодня не приходил и ни на что не жаловался.
— Да он не жаловаться сюда приходил, — настаивал Витька.- Я сейчас, — и бросился в палату.
— Куда Вы, — пытался заслонить ему дорогу Бобрович, — там всё стерильно. Это не гигиенично. Здесь вы должны быть только в халатах.
Но Витька будто не слышал, прошмыгнул у него под рукой и юркнул в дверь.
— Я же говорил, вот он, вот он, — раздался из палаты его радостный крик, и суворовцы бросились к раскрытому дверному проёму, чтобы увидеть, как Витька, распластавшись на полу, тащил из-под кровати Рустамчика, который упирался и не хотел вылезать.
Когда Витька всё-таки одолел его и вытащил как лису из норы на свет, лицо Рустамчика ещё было чуть опухшим от сна, и он недовольно разглаживал свои полные щёки.
— Вот хомяк, как сурок спал, — с какой-то злой радостью высказывался Витька. – Мы потели, мы бегали в этой резине, мы искали его. А он, гад!..
— Да, — закусил губу капитан Баташов. – А если б это была не учебная тревога, а боевая?.. Нехорошо!.. Очень нехорошо!.. Как Вы теперь будете в глаза своим товарищам смотреть?..
Неумытая, потная и злая рота возвращалась в училище и шла сразу на обед. Рустамчик тащился в конце строя. С ним никто не обмолвился словом, и даже ротный ничего не сказал, не назвал его хитрым, не пристыдил, что так поступать нельзя, а просто поставил перед строем и сказал:
— Вот видите, какие бывают! Бывают и такие! И не самый слабенький!
С Рустамчиком и после обеда, и вечером, и на следующий день никто не разговаривал. Только вспоминали вдруг, что когда-то он за шкафом грыз орехи, конфеты под матрасом прятал. Хотели ему устроить «тёмную», но тут же забыли. А через два дня он плакал в канцелярии командира роты и просил отпустить домой. Сорокин долго не уговаривал его.
Скоро за Рустамчиком приехала мама, и старшина в каптёрке срезал с его гимнастёрки погоны и оторвал с брюк лампасы.
Прошло ещё два дня, и о Рустамчике никто больше не вспоминал, как будто его и не было. Саньке надо было ловить время и тренироваться, да и сержант Чугунов за то, что вновь поймал их в бытовке, объявил им с Витькой наряды на работу, и снова туалет блестел фарфоровой белизной.
Он хочет быть генералом
Санька сидел в классе один и решал задачи, которые он дополнительно попросил, когда Витька принёс ему письмо. Подписано оно было кривыми и тяжёлыми строчками, одна буква давила на другую, и от этого слова легли вповалку одно за другим. Санька не обратил бы на него никакого внимания, никогда не взял бы, но за маленьким типографским «Кому» чёрными чернилами было набросано: «Соболеву Саше». Причём «ш» походило на «т», и Витька, подав двумя пальчиками письмо, тоненько произнёс:
