Суворовец Соболев, встать в строй! - Маляренко Феликс Васильевич (мир книг TXT) 📗
— Давай каждый про себя, а то ещё услышат?
— Хорошо, — кивнул Витька, по-кошачьи на цыпочках подошёл к двери, выглянул в коридор, вернулся и уселся на стол. Потом, шевеля губами и ворочая головой, внимательно изучил всю страницу и передал листок.
И тут Санька почувствовал, как у него сначала сжалось, а потом неукротимо, во всю грудь, заколотилось сердце, и от этого воздух с трудом стал протискиваться в лёгкие. Лида, это имя он часто повторял про себя в эти дни, извинялась, что назвала его Володей и благодарила за письмо, которое к своему удивлению, ждала. Она писала, что в этот день, когда его получила, ей было грустно, и вдруг захотелось встретиться с автором письма.
«Я пришла на вечер и почувствовала, что Вы где-то рядом. Мне показалось, что Вы смотрите на меня. Я даже танцевала с Вами, но почему Вы не признались?» Письмо так и заканчивалось этим вопросом.
Витька радовался и шёпотом кричал:
— Лыча – молодец! Ой, молодец! Как он их хорошо знает. Второй раз ответила, на вечер пришла! Теперь она в сетях! Всё, бегу к нему, — он схватил письмо и сложил тетрадный листочек вчетверо.
— Постой! Отдай! Не надо Лыче показывать, — как показалось самому себе, жалобно попросил Санька. – Зачем ему знать о Лиде и Володе, ты же сам…
— Хорошо, на, — протянул письмо Витька. – Я ему так всё объясню. Он мне пять писем напишет…
Новость об эпидемии в седьмой роте мгновенно облетела училище, но к вечеру разговоры о ней поутихли. И когда Санька выходил после ужина из столовой, то в раздевалке увидел Карпыча. Тот усердно разминал свой тонкий карандашный палец.
— Никак Толю встречает, — сказал Витька. – Давай подождём, может, наша помощь понадобится.
Когда Толя вышел, Карпыч тотчас же окликнул его:
— Ну, ты, писун, иди сюда, пиявку поставлю!
Толя остановился.
— Ну иди, иди. В бокс проиграл, училище опозорил. Иди, долг отдам. Сколько я тебе ещё должен?
И то, что Карпыч напомнил Толе о боксе, было его непростительной ошибкой. Услышав знакомое слово, Толя вдруг сгруппировался, втянул огненную голову в плечи, сжал кулаки и сделал такую зверскую физиономию, что Карпыча от неожиданности сдуло на несколько метров назад. И как было не сдуть, когда от одного Толиного лица не одному Карпычу, а целой роте Карпычем впору было испугаться.
Опомнившись, Карпыч свёл глаза над своим картофельным носом и позвал:
— А ну иди сюда, с-с-сченок, пиявку поставлю.
— Сам иди, — из глухой защиты подавал голос Толя.
— А ну иди сам, — настаивал Карпыч.
— Нет, сам иди.
— Иди, а то будет хуже, с-с-сченок.
— Это мы ещё посмотрим, — на этот раз за Толю сказал боксёр в весе комара, сделал шаг навстречу, и Карпыч отступил.
И тут с улицы донеслось:
— Шестая рота, становись! Равняйсь! Смирно! – Карпыч вылетел из столовой, и уже после команды «Шагом марш!» – донеслись слова подполковника Петренко: — Карпов, горе моё! Опять опаздываешь? Ну сколько можно? Марш на левый фланг! Ну когда ты научишься?..
— Молодец, — похвалил Толю Витька. – Молодец, здорово ты его!
Толя смущённо улыбался. Это была его первая боксёрская победа.
Шабурковский Бетховен
Через два дня об эпидемии во втором взводе уже не вспоминали, а на третий объявили карантин, отменили увольнения, танцы, поход в театр, и половина училища вместе с сержантом Чугуновым заболела гриппом.
В субботу Витька, счастливый, что наконец-то удалился с глаз сержанта, сбегал к Лыче, и тот написал второе письмо. Он торопился показать его Саньке, но в коридоре встретил Женю Белова.
— Мне больше всех не везёт, — жаловался Женя. – Вот и сегодня иду в наряд, а туалет самому придётся мыть.
Витька нетерпеливо посочувствовал ему, побежал за Санькой, показал Лычино сочинение и поручил всё переписать печатными буквами…
На фильмы, которые показывали в воскресенье в семнадцать часов, обычно ходила малышня из седьмой и шестой роты. Остальные находили себе занятия поинтересней в увольнении, роте и ещё где. На этот раз все роты привели строем и посадили на свои ряды. Седьмая рота — впереди, первая – на камчатке. На сцене блестели трубы музвзвода, как на троне восседал огромный золотозубый барабанщик Петя. Младшие переговаривались шёпотом, поглядывая на командиров, а старшие возмущались, показывали знаки музыкантам и искренне удивлялись, зачем это оркестр перед кино взобрался на сцену. Изредка с камчатки доносилось:
— К чему марши-то перед кино?
— Что они там собираются делать?
— Ха, таперы, фильм озвучивать! – летело с одного конца зала.
— Сапожники! – орали с другой стороны камчатки.
— Они собираются танцы на сцене устраивать!
В зале уже начали топать сапогами, но на сцену поднялся заместитель начальника училища полковник Зотов, поправив квадратные очки, строго посмотрел в зал и потребовал, чтобы суворовцы научились управлять своими эмоциями. Подождал, когда эмоции будут укрощены, и объявил, что в рамках эстетического воспитания духовой оркестр нашего училища теперь каждое воскресенье будет играть классические произведения из репертуара Моцарта, Баха, Бетховена и Чайковского.
— Этой прекрасной идее поднять музыкальный уровень во время карантина мы обязаны дирижёру оркестра майору Шабурко. Майор вышел перед залом и слегка качнул головой.
— Эта зануда до самого ужина будет нас оглушать, наклонился и шепнул Витька, — и поэтому Санька не расслышал, что же собирается сейчас исполнять музвзвод – сонату или симфонию, и кого – Баха или Бетховена?
Когда Шабурко взмахнул руками, со сцены в зал потянулось что-то тяжёлое и грустное, по-кладбищенски тоскливое.
Санька оглядывал зал и думал, что после карантина оркестр должен будет перейти на что-нибудь весёлое. Старшие суворовцы поудобнее усаживались на сиденья, втягивали головы в расстегнутые шинели и пытались уснуть. Младшие внимательно осматривали оркестр и золотозубого Петю, который нечасто, но усердно вбивал колотушку в большой барабан духового оркестра и улыбался не в тон мелодии. И только один Волынский, сидевший на первом ряду, подпирал голову руками и с восхищением слушал музыку. В музыкальных переходах Волынский вздрагивал, и со стороны казалось, что он рыдает.
— Ты письмо отправил? – спросил Витька.
Санька кивнул. Ещё бы не отправить. Лыча опять сочинил про ландышевый сад волос, в котором он окончательно запутался и теперь умирает, как хочет увидеть Лиду. «Но карантин, как море, разделил нас». В конце письма Лыча, прощаясь, поцеловал Лиду, но даже Витька вычеркнул этот прощальный поцелуй.
Писал Санька ночью, попросив дневального его разбудить. Писал, какой тяжёлый у него был день двадцать третьего февраля, писал, что видел её, но не решился подойти. Писал о том, что вспоминает её, что перед письмом она приснилась ему. И это была правда. Она приснилась, и он с ней танцевал. Только не на вечере, не в зале, а на лесной поляне, которую однажды видел летом, среди белых диких пионов и алых саранок. И ему было не страшно и не стыдно. И он написал ей про луг. Потом попрощался и попросил ответить на письмо.
Когда оркестр доиграл, в зале стало тихо и хорошо. И Санька подумал, что Петя барабанным грохотом настучал всему училищу по голове. Довольный своей работой, он улыбался.
На сцену поднялся полковник Зотов, поздравил майора Шабурко и, захлопав, подал знак залу. Зал ответил редкими вялыми хлопками, и только Волынский от души с маху плющил огромные ладони и выкрикивал:
— Бра-во! Бра-во! Бра-во!
Санька оглянулся и увидел, как Петька Лычов показывал на Волынского и потом крутил пальцем у своего виска.
Взял
Вот вторник после уроков капитан Баташов подозвал Саньку к себе:
— Скоро конец четверти, а ты до сих пор не можешь через козла перепрыгнуть. Что говорит майор Иванов?
— Говорит, чтобы я мысленно перед сном тренировался и делал это каждый день.
