Глядя в будущее. Автобиография - Буш Джордж (читать хорошую книгу .txt, .fb2) 📗

Никсон вошел в комнату как всегда подтянутый. Костюм на нем сидел хорошо, но лицо его было отекшим, и выглядел он усталым. У него был вид человека, проведшего несколько бессонных ночей. Во время заседания президент прохаживался вокруг стола, запрашивая последние данные по ряду проблем, стоящих перед администрацией.

Билл Сэксби, генеральный прокурор и член кабинета, упомянул было о самой серьезной проблеме администрации. Однако было ясно, что Никсон не собирается обсуждать "Уотергейт". При том, что его президентство разваливалось, импичмент был уже не вероятностью, а неизбежностью. Требования о его отставке множились с каждым часом. Но президент вел последнее заседание своего кабинета так, словно вопроса об "Уотергейте" не было вообще. Он выглядел как человек в западне, раздавленный стрессом, ушедший от реальности.

Когда тремя днями позже его президентский вертолет поднялся с южной лужайки Белого дома, во мне все смешалось. Как председатель НКРП я чувствовал, что огромная ноша свалилась с моих плеч; как человек, который был многим обязан Ричарду Никсону, как друг не только его, но и его семьи, я был опечален тем, что наблюдал не только катастрофу политика, но и трагедию человека.

Глава шестая.

"Я уже получил приглашение от Бога"

Всего через месяц после вступления в новую дипломатическую должность меня как руководителя американской миссии связи в маоистском Китае ждало большое испытание: в Пекин должен был прибыть Генри Киссинджер.

Если в середине 70-х годов кто-то из администрации Форда произносил слово "Китай", то, где бы ни находился в этот момент Киссинджер — в Каире, Иерусалиме или Париже, — он сразу навострял уши: Китай был личной дипломатической вотчиной Генри, главной ареной его дипломатических подвигов.

Прошло четыре года с неожиданной для всех поездки Киссинджера в Пекин — первого шага в исторической китайской инициативе президента Никсона. К тому времени Никсона уже сменил Форд, но его госсекретарь все еще руководил внешней политикой США в целом и политикой по отношению к Китаю в частности.

Я быстро понял это после того, как занял место Дэвида Брюса в качестве эмиссара США в Китайской Народной Республике. Это назначение состоялось в Овальном кабинете Белого дома, куда президент Форд пригласил меня, чтобы поговорить о том, какую роль я мог бы взять на себя в его новой администрации. Первая должность, кандидатом на которую я считался — вице-президента, — отошла к Нелсону Рокфеллеру. Прежде чем объявить о том, что его выбор пал на Рокфеллера, Джерри Форд позвонил, чтобы сообщить мне эту новость. Тогда-то он и упомянул, что нам необходимо встретиться как можно скорее, чтобы "обсудить будущее".

Будущее. Что касается нас с Барбарой, то лучшим "будущим", которое мы могли бы себе представить, было такое, которое как можно дальше увело бы нас от недавнего прошлого. Работа на посту председателя НКРП в последние месяцы администрации Никсона была настоящим политическим кошмаром. Несмотря на то что мы очень любили Вашингтон, нам казалось, что если новая должность будет приемлемой, то сейчас самое подходящее время его покинуть.

Когда меня провели в Овальный кабинет к президенту, он поблагодарил меня за то, что я сделал для партии, будучи на посту председателя НКРП, и упомянул о том, что вскоре должны освободиться два ключевых дипломатических поста. Посла в Великобритании и посла во Франции.

Однако я думал о другом. Дэвид Брюс собирался покинуть свой пост главы американской миссии связи в Китае. Имея право выбора, я сказал президенту, что хотел бы занять именно это место.

Форд закончил набивать свою трубку, затем поднял на меня взгляд. "Китай?" — переспросил он, явно удивленный.

Я повторил: "Да, Китай — если и когда это будет возможно".

Мы с Барбарой уже обговорили этот вариант. Мы пришли к решению, очень похожему на то, которое мы приняли в 1948 году. Тогда мы решили не идти традиционным путем, а направиться на Запад. Сейчас мы сошлись на том, что если президент предоставит мне право выбора должности за границей, то надо будет держать курс на Дальний Восток. Важный и вожделенный пост в Париже или Лондоне был бы хорош для завершения карьеры, но Пекин был вызовом, поездкой в незнаемое. Рождался новый Китай, и отношения между США и Народной республикой в ближайшие годы должны были приобрести жизненно важное значение для американской политики не только в Азии, но и во всем мире.

Поскольку в то время Соединенные Штаты не имели официальных дипломатических отношений с Китайской Народной Республикой, мое назначение не требовало одобрения сенатом  [46]. Оно требовало, однако, согласия Генри Киссинджера, так как ничто в американском правительстве, касающееся Китая, не предпринималось без его проверки и одобрения.

Генри настолько боялся возможности "утечки" информации о китайско-американских отношениях, что брифинги государственного департамента и СНБ по моей новой работе проходили за закрытыми дверями.

Несколько наиболее важных бумаг, с которыми мне надо было ознакомиться, в том числе такие фундаментальные документы, как записи бесед Никсона с Мао, которые привели к Шанхайскому коммюнике 1972 года, тщательно оберегались сотрудниками аппарата Генри. Причем настолько тщательно, что я мог читать их только в кабинете Ричарда Соломона, старшего сотрудника аппарата СНБ и одного из наших главных экспертов по Китаю.

Академической специальностью Киссинджера была Европа, а не Азия, однако он рассматривал американокитайские отношения в контексте глобальной стратегии и политики безопасности. Распространялись слухи, что вопросы, связанные с китайской политикой, должен решать только он сам и его ближайшие помощники: Соломон, Филип Хабиб, в то время занимавший пост помощника госсекретаря по Восточной Азии, и Уинстон Лорд, начальник управления внешнего планирования государственного департамента.

Перед тем как я отбыл в Китай, Киссинджер заверил меня, что он и его сотрудники будут полностью информировать меня обо всем, что происходит между США и Китаем. Главные действия на этом участке происходили не в Пекине, а в Вашингтоне, где Генри часто встречался с моим визави в китайской миссии связи. Я, равно как и Дэвид Брюс до меня, узнал, что для получения какой-либо информации о личных переговорах госсекретаря с китайцами надо было выдержать бюрократическую битву с государственным департаментом.

Мой инструктаж закончился в середине сентября 1974 года, и мы с Барбарой отправились к месту нашего нового назначения вместе с новым членом семьи — кокер-спаниелем Фредом Бушем, который путешествовал в багажном отсеке самолета.

Нашего спаниеля мы назвали в честь нашего друга сначала по Мидленду, а затем по Хьюстону С. Фреда Чеймберса. Когда Барбара и я спросили главу группы связи КНР в США Хуана [Чженя], будет ли нормально, если мы привезем с собой в Пекин нашу собаку, мы получили первый намек на то, что наше новое назначение принесет нам много неожиданностей.

"Собаку? — спросил Хуан, а затем кивнул. — Да, конечно, берите с собой, — и добавил: — Это ведь не "рукавная собачка", не так ли?" Как мы потом узнали, это было китайское название маленьких пекинезов, которых в старину маньчжурские мандарины носили в рукавах своей одежды. Дореволюционные "рукавные собачки" в маоистском Китае уважением не пользовались.

Фред Буш прошел это испытание, но по приезде в Китай выяснилось, что он приводит китайцев в шоковое состояние. Собаки стали в Китае редкостью с того момента, как Народная республика начала осуществлять программу истребления собак после гражданской войны 40-х годов с целью предотвращения эпидемий. Когда мы выводили спаниеля на прогулки, некоторые китайцы, явно ошибаясь, показывали на него пальцами и говорили "Мяо!", что по-китайски означает "кошка". У других он вызывал просто любопытство, третьи были в ужасе. Фактически первая фраза, которую Барбара выучила на китайском языке, была: "Не волнуйтесь, это всего лишь маленькая собачка, и она не кусается".