Выжить в Сталинграде (Воспоминания фронтового врача. 1943-1946) - Дибольд Ганс (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
Нечто противоположное происходило у собак второй группы. У них вырабатывали устойчивые условные рефлексы без «сшибок», и животные не болели.
Параллель разительная. Все знают, что счастье придает силу, оживляет и оказывает благотворное влияние на здоровье; напротив, растерянность и душевные страдания подавляют, истощают и ослабляют свою жертву. Нервная система влияет на трофику всех органов, а следовательно, и на состояние всего организма. Если психическое потрясение воздействует на организм, то физическая болезнь сначала поражает какой-либо один орган. Но при истинной дистрофии психические и телесные поражения так велики, что затрагивают практически все органы.
Таким образом, исходное поражение запускает каскад других поражений, а это, в свою очередь, способствует развитию дистрофии. Если, например, непосредственной причиной дистрофии является голод, то, по мере прогрессирования болезни, нарушается функция кишечника и больной теряет способность усваивать пищу и, следовательно, его питание снижается еще сильнее. Возникает порочный круг; функция кишечника продолжает ухудшаться, а значит, пища усваивается все хуже и хуже. Ухудшается и общее состояние больного. Потери тепла также утяжеляют течение дистрофии; истощенный организм страдает от холода сильнее, чем организм здорового, нормально питающегося человека. Организм же больного истощается еще больше, нарастает слабость. Этот процесс продолжается до тех пор, пока больному не окажут адекватную помощь, или до полного отказа функций организма. Физические перегрузки тоже могут привести к дистрофии. Результатом здесь является атрофия мышц. Любая нагрузка в этой ситуации лишает силы ослабленный, неспособный к физической работе организм. Сердцу приходится выполнять двойную работу. Слабость продолжает нарастать, с каждым разом больному становится все труднее выполнять физическую работу. Больной на работе падает в обморок, и его отправляют в госпиталь.
Но какой солдат — не говоря уже о военнопленных — не испытывает голода, холода, болезней и боли? Чей дух не ломается на войне? Это сплошная боль, начиная от расставания с близкими (это как присутствие на собственных похоронах), отправки на фронт, и война до пленения, и сам плен. Преступник знает, каким будет его наказание, но военнопленный не знает, когда закончится его срок и закончится ли он вообще. Годами он не получает писем из дома и знает только, что на голову его близких сыплются тысячи бомб. Он живет в тесных землянках или подвалах вместе с другими пленными, которые зачастую не разделяют его чувств. Очень многие испытывали сильнейшие душевные страдания от сознания, что нет никого, кому можно было бы поверить свои сердечные чувства и сокровенные мысли, несмотря на то что рядом были товарищи, готовые помочь в случае телесного недуга. Никто не оставался равнодушным к разрушениям на родине. Тревога за близких лишала военнопленных покоя, они переживали за своих любимых даже во сне.
Все эти факторы, обусловленные нравственными страданиями, усугубляли физические расстройства и становились дополнительным, но мощным фактором развития дистрофии.
В то страшное время находились люди, бескорыстно оказывавшие помощь своим соседям по землянкам и подвалам, приносившие в жертву свои душевные силы в буквальном смысле этого слова. Можно испытывать лишь глубочайшее уважение к тем, кто, принося себя в жертву другим, страдал и умирал. Эти люди забывали о себе, чтобы спасти других. Эти лучшие наши люди не вернулись домой. Они живут в царстве Божьем. Так видят их жертву не дождавшиеся их матери и жены.
Но, к несчастью, были и такие, кто не вернулся домой только из-за того, что не смогли собрать в кулак мужество и силу воли, не смогли контролировать себя. Они отказались мыслить, упражнять мышцы, дышать и чувствовать. Все пленные без исключения страдали от голода — главной и исходной причины дистрофии. Но люди отличались друг от друга, кто-то обладал бóльшей волей к жизни и силой духа. Если разум и самообладание были достаточно сильны и помогали бороться с духовными слабостями, то у людей было больше шансов выстоять и выжить, чем у их товарищей, оказавшихся морально слабее.
Мы сделали из этого соответствующие выводы и, при энергичной помощи проявивших полное понимание русских, начали использовать моральные стимулы как лекарство для наших пациентов. Со временем мы организовали театр, который расположили рядом с гимнастическим залом и аптекой, — и не только потому, что позволяли помещения, но и потому, что ожидали от театра большого лечебного эффекта. Для нас борьба с психологической дистрофией стала такой же важной, как и с дистрофией телесной. Это был один из полезных уроков, которые мы извлекли из пребывания в плену.
Надо признать, что в Сталинграде мы не дошли до таких высот понимания. Здесь на первом месте стояла борьба с голодом и физическими болезнями. Тем не менее уже там мы сделали первую попытку воодушевить наших больных морально и поставить их на ноги. Мы организовали концерт, во время которого произошел странный инцидент, не имевший никакого отношения к духовным ценностям.
Водоносы, санитары и некоторые выздоравливавшие были большие мастера петь песни, а один человек умел показывать фокусы. Все они изъявили желание выступить в концерте. Мы составили программу и передали ее русским. Они одобрили ее, но выбросили из нее солдатские песни.
Русские, отличающиеся любовью к концертам и театральным представлениям, охотно приняли наше приглашение. На концерт пришло много русских. Был тихий вечер ясного дня. Полуденная жара уже спала. Во дворе расположились небольшими группками около двухсот больных. Мы были очень рады возможности вывести на улицу все наши отделения. Врачи периодически переходили от группы к группе. Начали концерт певцы. Голоса их были слабыми и грубыми, но нам их пенис напомнило о родине. Потом вперед вышел исполнявший роль конферансье переводчик Кризек, бродячий проповедник какой-то американской секты из Силезии. Его бледное лицо до сих пор украшала темная бородка клинышком. Голос его дрожал от слабости. Кризек пользовался доверием русских и не представил им текст своего выступления. К несчастью для себя, бедняга решил пройтись по поводу супа, каши и проса. Он забыл, что наши пациенты теряли всякое чувство юмора, когда речь заходила о еде. Шутки нравились им еще меньше оттого, что исходили от переводчика, — и это несмотря на то, что все знали о кристальной честности Кризека, который никогда не воровал и голодал, как все. Тем не менее ему не следовало говорить о наваристом супе и точном числе просяных зернышек в нем. Больные стали ворчать, и русские насторожились. Хор спел следующую песню, а потом снова заговорил Кризек. Но теперь стали сильно нервничать и пациенты, и русские. Они потребовали, чтобы им перевели, что говорил Кризек. Тут-то все и закончилось. Несчастного конферансье отправили на несколько суток в карцер, обвинив его в том, что он не представил сценарий коменданту. Когда он вернулся, мы устроили ему дружескую встречу и поместили в цинготное отделение.
Кризеку потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от этого удара. Но судьба снова преподнесла ему неприятный сюрприз. Вскоре Кризек выступил на другом концерте. На этот раз он попробовал себя в роли певца. Голос его рокотал и вибрировал, когда он по-русски пел известную песню «До свидания». Когда он закончил, русские спросили, на каком языке он пел. Мы ответили, что на русском. Русские были возмущены таким отношением к своему языку и запретили Кризеку петь по- русски.
После этого Кризек стал пропагандистом, хотя и в этой роли он не слишком преуспел. Сам комиссар однажды полушутя спросил у нас: «Что вы будете делать с Кризеком, когда он вернется домой?»
Но мы не ругали Кризека, так как заключительная часть первого концерта закончилась ко всеобщему удовольствию.
Прошел слух, что скоро мы будем получать продовольствие по десятому разряду и это спасет нас от голода. Но «скоро» — понятие растяжимое. Сначала обещали, что новые нормы введут в конце мая. Теперь русские говорили, что в начале июня.
