«Шоа» во Львове - Наконечный Евгений (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Еврейский погребальный обряд во Львове не мог сравниться с пышностью католических похорон. Обычно католическая похоронная процессия, которая направлялась на Яновское кладбище, формировалась вблизи костела св. Анны, потому что дальше ей мешало движение городского транспорта. Процессию возглавлял человек в белой с коронами накидке, который держал в руках высокий крест. За ним шел ксендз. Затем гнедые кони неспеша тянули похоронную колесницу-караван. Украшенный вычурною резьбой в стиле барокко львовский караван напоминал сказочную хрустальную карету Золушки. Катился он на высоких резиновых колесах. Сквозь прозрачные стеклянные стенки каравана было видно катафалк, на котором покоился гроб с покойником, скорбная группа родственников и друзей важно шествовала за караваном. Кроме возчика, похоронную процессию обслуживали четыре носильщика, так называемые «караваняжи». Они производили все необходимые манипуляции с гробом: переносили, ставили, снимали, опускали.
Еврейские похороны выглядели скромнее и проходил менее церемониально. Не пара лихих гнедых, а одна рабочая лошадка, не карета-караван, а обыкновенная телега и обыкновенный неокрашенный гроб (верующих хоронят в саване). Родственники и друзья еврейского покойника не сдерживали своих чувств, среди жалобщиков слышался сильный плачь и рыдания. В похоронах принимали участие профессиональные плакальщицы. От нашего квартала до начала улицы Золотой рукой подать, а эта улица заканчивается перед воротами еврейского городского кладбища. Магистрат запретил проводить похоронную процессию по улице Золотой, почему-то требуя, чтобы процессия добиралась к кладбищу только по улице Пилиховского (ныне Ерошенка). В связи с этим возникали частые скандалы, в которые вмешивалась польская полиция.
В коридоре дверей нашего подъезда одного дня появилась группка юношей из еврейской религиозной школы — ешибота. Ребята между собой тихо разговаривали на непонятном языке, которую Йосале определил как гебрайскую (иврит). Ешиботники разительно отличались от остальных еврейских мальчиков. Одетые в черные лапсердаки, черную обувь, черные ермолки, из-под которых свисали длинные, закрученные пейсы, они были похожи на послушников монастыря. Их внешний физический вид тоже отличался от обыкновенных еврейских юношей: узкие плечи, тонкие, словно былинки, руки, худые, бледно-белые лица, которые, казалось, не видели солнца, только глаза книжников светились фанатическим блеском. Чувствовалось, что ешиботники погружены в ту реальность, которую мы называем духовной жизнью.
Они что-то напряженно ожидали. Я зашел в соседний дом — там в подъезде что-то ожидали несколько молодых людей из ешибота. Прятались они и по другим соседним подъездам. Через минуту со стороны улицы Яховича появилась маленькая рыжая лошадка, которая тянула небольшую телегу. На телеге лежал похожий на ящичек гроб с мертвецом. Ненавистной полиции вблизи не было. Прозвучала команда, и ешиботники выскочили из своих укрытий на проезжую часть улицы. Их оказалось много — человек сорок. Возясь, они неумело выпрягли лошадь. Затем одни уцепились за оглобли, другие стали подталкивать и телега с покойным быстро покатилась вверх по Золотой. Ешиботники таким образом оказывали почести своему умершему наставнику.
После развала Польши исчез магистрат, перестали действовать его указы, и никто больше не запрещал евреям проводить похоронные процессии по улице Золотой. Летом днем проходило два-три похорона. Росли мы без телевизоров, и кино тоже было для нас редкостью, и поэтому мы любили наблюдать с горы «гицля» похоронные процессии как зрелище. Взрослые тоже любили посмотреть на похороны. Когда после «тюремного погрома» Мусе Штарк назвал огромное количество погибших, около 300 человек, то мой отец заметил, что по Золотой прошло не более десятка похоронных процессий. Из чего он сделал вывод, что число жертв, как в таких случаях часто бывает, явно завышено. Они тогда поспорили и пошли вдвоем на кладбище убедиться, но там не нашлось каких-либо массовых погребений будто сотен жертв. Возможно, конечно, часть погибших похоронили в другом месте, как это было с жертвами с улицы св. Анны.
В конце позапрошлого столетия на деньги города во Львове было сооружено десять представительских школьных зданий по проекту известного австрийского архитектора Гохберга. Российский военный журналист, который посетил Львов в 1915 году, с воодушевлением отметил, что таких чудесных зданий нет ни в Москве, ни в столичном Петербурге. Эти здания еще хорошо служат и поныне львовским школьникам. Одно из этих школьных зданий, сооруженное из крепкого красного кирпича, находится на улице св. Анны (теперь Леонтовича). Семиклассная, так называемая «нормальная», школа (затем СШ № 11, теперь юридический лицей) получила название от расположенного рядом одноименного костела св. Анны. Ученики польской школы св. Анны ходили в форменных фуражках — «конфедератках» с малиновым верхом и синей окантовкой. В эту школу ходил Йосале, которому я очень завидовал, потому что в моей частной «Родной школе им. Б. Гринчено» ученикам не надо было носить форменные фуражки. Кстати, форменные фуражки носили и львовские студенты. В период советской власти фуражки школьников и студентов были отменены.
В первые июльские дни 1941 года в просторном физкультурном зале школы св. Анны разместили раненных красноармейцев. Лежали они на голом полу, только тяжелораненым подстелили немного старой соломы. Никто за ними не ухаживал. Выходило, что их бросили на произвол судьбы, хотя официально они считались военнопленными. Женщины из прилегающих кварталов, в том числе и из нашего дома, стали посещать раненных, приносить им продукты. Среди красноармейцев большинство было кавказцами и среднеазиатами, но для жалостливых по своей природе женщин национальность раненых роли не играла. Они видели перед собой страдающих молодых людей и торопились оказать им помощь кто чем мог.
Через несколько дней красноармейцев куда-то забрали, а помещение школы заняла немецкая воинская часть. Фронт прокатывался по Галиции, и квартирмейстеры искали по всему городу свободные помещения для этой огромной массы войск. Спустя, до самого конца оккупации, тут, в школе, размещался немецкий военный лазарет. Львовская цитадель и разбросанные по городу казармы построены так, чтобы они не очень близко примыкали к жилым домам. Военные не любят, когда гражданские личности имеют возможность постоянно наблюдать за ними из своих окон. А там в высоких сецессионних домах проживали в основном евреи. Неизбежно нарастал конфликт.
В один из дней немцы категорически заявили, что из окон дома напротив стреляли «еврейские злоумышленники». Как рассказывала нам дворничка этого трагического дома, на самом деле кто-то из молодых насмешливых еврейских жителей не выдержал соседства и начал показывать через окно немцам сценки из фильма Чарли Чаплина о диктаторе — пародируя Гитлера. Этого было достаточно. Оскорбленные немецкие солдаты ворвались в дом, вывели всех взрослых еврейских мужчин во двор и расстреляли. Погибло около 20 человек. Похоронную процессию мы не видели, потому что расстрелянных тихонько похоронили на старом еврейском кладбище, которое находилось рядом.
«Хотя настоящая Украина не тут, а речкой Збруч, так уж получилось, я не против какого-либо краевого управления, но скажите на милость Божью, зачем принуждать трамвайных кондукторов общаться с пассажирами на украинском языке? Никто его толком не знает. Это же чистой воды комедия! Разве крестьянский говор принятен для публичного употребления в современном цивилизованном городе?»
Так, или почти так, говорил мой дядя Каминский, который зашел к нам в гости в первые дни оккупации убедиться, что мы живы и здоровы. Что-то подобное можно было услышать от большинства знакомых поляков. Спорить с ними, что-то доказывать было бесполезным делом.
Тогдашние поляки, в частности галицийско-львовские, отличались упорной, воинственной украинофобией, которая не допускала никакого компромисса, никакого примирения. В представлении поляков украинцы делились на три категории: первая — лояльные, малограмотные «почтивые русины», к которым, при определенных условиях, можно толерантно относиться; вторая — члены смешанных семей, связанных с поляками родственными узами, за ним необходимо тщательно следить и в случае сопротивления ассимиляции должным образом их проучить; третья — сознательные украинцы, с которыми необходимо вести себя как с врагами, «сурово, но справедливо». Вообще украинцы — «дичь гайдамацкая», поводырями которых выступает «вшивая псевдоинтеллигенция и кудлатые попы». Ненавистных поводырей необходимо наказать, а остальное «быдло» в принудительном порядке выслать куда-нибудь подальше, желательно на Восток. И польское правительство, которое просидело всю войну в Лондоне, и руководство польского подполья, которое действовало в крае, активно обдумывали радикальные планы относительно послевоенной депортации галицийских украинцев. В результате вышло с точностью наоборот: из Галиции как раз исчезли поляки.
