Выжить в Сталинграде (Воспоминания фронтового врача. 1943-1946) - Дибольд Ганс (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
Нам было нелегко составлять диету для больных с кишечными расстройствами. Еду для них готовил специально выделенный повар. У него была для этого отдельная плита. Доктор Кранц выделял ему особый рацион, или, как говорили русские и наши пленные, особые продукты. Мы размалывали просо, прежде чем давать его этим больным, потому что цельные зерна, как выражались больные, «проходили насквозь».
Доктор Кранц был добр, но суров. Он не колеблясь мог ударить подчиненного, если этот упрямый здоровый болван не желал выполнять свои обязанности. Доктор Кранц был не единственный, кто считал, что в некоторых ситуациях исполнения приказа можно добиваться и силой. Он говорил: «Неподчинение приказам может стоить нам сотен жизней». В принципе он был прав, хотя я испытывал чувство стыда, видя, как взрослые люди начинают добросовестно работать, только получив добрую затрещину. Я этого не одобрял, а русские прямо запрещали.
Люди, лишенные духа товарищества, представляют собой смертельную опасность, прежде всего для самых слабых больных, которые не могут сами о себе позаботиться. Именно ради них доктор Кранц взял на себя неприятную обязанность понуждать к труду бездельников. Правда, в этом отношении Кранц скорее походил на отца, наказывающего своих непослушных детей. В своей строгости доктор Кранц был беспристрастен. Однажды досталось даже доктору Маркштейну, когда тот опоздал на лекцию, выказав неуважение к собравшимся. Доктор Кранц встретил его у входа и буквально за шиворот втащил в комнату, сказав: «У меня просто руки чешутся!»
При этом доктор Кранц и сам был не вполне здоров. Кроме того, он постоянно тревожился за ежедневное снабжение больных продовольствием. Естественно, иногда у него не выдерживали нервы, и он срывался. Иногда он набрасывался на человека, который даже не понимал, что произошло и чем он, собственно, провинился.
Однажды утром, придя к доктору Кранцу, я пожаловался, что больным дизентерией снова дали неразмолотое просо. Состояние некоторых больных было таким тяжелым, что я опасался, как бы они не умерли. Доктор Кранц побледнел, сдвинул на затылок фуражку и сказал: «Немедленно идем на кухню!»
Мы прошли мимо трех полевых кухонь, стоявших в зале, и подошли к плите, где готовились диетические продукты. Рядом с плитой стоял повар Ш., очень добросовестный повар, которого привел с собой сам доктор Кранц. Ш. увидел своего начальника и покровителя и радостно приподнял брови: «Добрый день…» Это было все, что он успел сказать. Доктор Кранц поднял с пола полено и с такой силой ударил повара по спине, что тот упал. «Я тебя отучу убивать моих больных!»
Мне было очень неприятно это видеть, но я прекрасно понимал доктора Кранца. Из всех пленных самыми упитанными были повара, являя собой сытость и довольство жизнью. Конечно, работа у них была тяжелая, но пленные относились к ним без особых симпатий, и повара, вероятно, думали: «Живем один раз. Кто знает, что будет завтра».
Но здоровому и сильному Ш. ни в коем случае нельзя было позволить пренебрегать своими обязанностями, подвергая опасности больных, судьба которых была у него в руках.
Позже мы установили небольшие железные печки в дизентерийном отделении. Они использовались для отопления и подогревания пищи, что позволило улучшить условия и качество питания этих тяжелых больных.
Когда мы стали получать рис, весь он пошел на приготовление еды для больных дизентерией. Мы, как говорили русские, «маневрировали». Конечно, другим больным рис тоже был необходим для облегчения пищеварения. Они тоже время от времени страдали от поноса. Но мы поступали как человек, у которого слишком короткое одеяло. Он то укрывает голову, то ноги, но никогда не может укрыться целиком.
Так мы боролись с трудностями, неудачами, недовольством, недоверием и плохим настроением.
Но потом дело приняло совсем дурной оборот.
В воскресенье у нас был неполный рабочий день. Обходы врачей были короткими. Но, так как русские считали, что в госпитале избыток врачей, они издали приказ, согласно которому мы должны были в воскресенье участвовать в благоустройстве территории. Эта идея пришла в голову коменданту, который очень хотел приучить нас к труду. Правда, у меня были подозрения, что идея принадлежала либо интенданту, либо переводчикам. Эти люди стремились показать нам, кто на самом деле хозяин положения. Мы не отказались подчиняться приказу. Способность к сопротивлению была нужна для того, чтобы отстаивать не наши интересы, а интересы больных. Кроме того, мы не считали, что заслуживаем особого отношения по сравнению с другими пленными. Кроме того, бессмысленное упрямство не привело бы ни к чему хорошему.
Мы принялись оттаскивать разбитые грузовики и легковые машины к ямам, перетащили через двор трансформатор и расставили вдоль стен санитарные машины. Работать физически нам было очень тяжело. Сердце было готово выпрыгнуть из груди, мы хватали ртом воздух, а доктор Зухенвирт даже упал в обморок. Между тем, пока мы работали во дворе, в палате передрались больные тифом, которые едва не поубивали друг друга. Пришел доктор Леви и сказал, что такую повинность нам придется выполнить еще раз; он ничего не может с этим поделать. На самом деле нас заставляли работать еще не один раз, но мы пережили и это. Пользы от нашей работы было немного, как от всякого принудительного труда, которым занимаются из страха, вопреки здравому смыслу и без всякого желания.
На следующий день наступил апогей в кампании против врачей. Нас вызвал к себе комиссар госпиталя.
На этот раз нам не позволили расположиться полукругом, как это бывало, когда с нами разговаривал доктор Леви. Комиссар госпиталя номер 6 встал у стены разрушенного здания. Он был небольшого роста, коренаст, с загорелым, обветренным лицом. Одет комиссар был в военную форму и фуражку с высокой тульей. Взгляд у него был спокойный, но вовсе не дружелюбный. Рядом с ним стоял переводчик Ранке — тот самый, который учился в начальной школе в Петербурге и которого мы потом встретили в Гумраке с повязкой на голове. С тех пор у него изрядно прибавилось высокомерия. Он был все еще бледен, но одет в черную форму танкиста, хотя был всего лишь интендантом пехотной дивизии. Должность переводчика вскружила ему голову. Доверять ему было нельзя. Он переводил не то, что мы говорили, а то, что считал правильным сказать и что было неопасно для него. Тем не менее судьба наших больных часто зависела от того, насколько хорошо нас понимали русские. То есть в какой мере мы могли донести до них наши просьбы. Нам было неприятно, что все это зависело от такого ненадежного человека.
Мы, врачи, стояли перед комиссаром, сгрудившись у противоположной стены. Атмосфера была накаленной. В руке комиссар держал лист бумаги со своими заметками. Говорил он медленно, угрюмо и без всякого выражения. Переводчик переводил его речь предложение за предложением, и, пока Ранке говорил, комиссар молчал, глядя перед собой. Потом снова начинал говорить. Вот что он сказал: «Смертность в нашем госпитале выше, чем в других госпиталях. Есть госпитали, в которых больные вообще не умирают. Мы попытались разобраться, почему в этом госпитале смертность выше, чем в других. Расследование показало, что причина заключается в плохом лечении. Пленные врачи настолько плохо лечат своих больных, что они умирают. Мы не можем и дальше терпеть такое положение. Советский Союз напрягает все силы для того, чтобы уничтожить воюющего с ним на фронте врага. Но Советский Союз также стремится сохранить жизнь пленным, которые больше не воюют. Всякий, кто этому противится или ничего не делает для того, чтобы сохранить жизнь пленным, наносит ущерб Советскому Союзу.
Я советую врачам созвать конференцию, посоветоваться, выяснить причины высокой смертности и поискать средства ее снижения».
Коротко говоря, комиссар сказал нам следующее: «Пленные врачи, и только они одни, виноваты в столь высокой смертности пленных, и врачам придется нести за это ответственность».
