Троцкий - Кармайкл Джоэль (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Восставшая армия не знала, куда и зачем она должна идти. Ее не вело ничего, кроме настроения.
Короче говоря, 3 июля по городу шаталась армия — без дисциплины, возможно, без руководства, но все же армия. Армия эта была явно раздражена: не столько Временным правительством, сколько Советами, которые его поддерживали. Общее настроение выразил один из рабочих: размахивая кулаком в сторону министра социал-революционного правительства, он крикнул в бешенстве: «Сволочь! Бери власть, пока дают!»
На следующий день уличные демонстрации достигли своего апогея, когда большевики устроили то, что они называли «мирной вооруженной демонстрацией» в поддержку ныне уже классического лозунга «Вся власть Советам!»
«Мирная демонстрация» тотчас приобрела взрывчатую силу: 20000 вооруженных кронштадтских матросов присоединились к демонстрации четвертого июля; они направились прямо к штаб-квартирам большевиков.
Ленин выступил перед ними довольно осторожно. Он старался не брать на себя никаких обязательств, только советовал морякам проявлять «твердость и бдительность»: «в надлежащее время власть перейдет Советам».
Во всем этом трудно разобраться, поскольку большевики впоследствии стали начисто отрицать всякую свою ответственность за беспорядки, которые, по их утверждению, явились «спонтанным» взрывом негодования масс, хотя не подлежит сомнению, что вооруженные моряки были самой главной и самой опасной силой этих беспорядков, а их Кронштадтская крепость давно уже славилась, как самая яростная и воинственная боевая единица.
Во всяком случае 4 июля вокруг штаб-квартиры Советов в Таврическом дворце собралась огромная разъяренная толпа. Возглавляемая зачинщиками насилия, кронштадтскими моряками, эта толпа угрожала находившимся во дворце социалистам физической расправой; собравшиеся отказывались разойтись, пока социалисты не отрекутся от коалиции с Временным правительством.
Размеры толпы, ее возбуждение, угроза насилия — все это сильно взбудоражило столицу. По всему городу происходили столкновения и беспорядки. Большевики, прежде подстрекавшие толпу, теперь сами старались ее сдержать; но поскольку манифестации не имели цели, а призыв к восстанию был отменен, то для страстей толпы не было выхода. Лишь когда несколько отрядов с передовой вступили в столицу, эти страсти стали постепенно утихать.
Но на сей раз правые элементы столицы, притихшие было в первые дни беспорядков, в свою очередь были возбуждены пришедшими в этот момент сообщениями о провале последнего наступления на фронте. Эти сообщения пришли одновременно со сногсшибательной сенсацией: большевики оказались германскими агентами! Эта новость была опубликована в патриотической прессе в виде документов, показывающих, что Ленин получал субсидии от германского генерального штаба.
Речь шла ни больше ни меньше, как о государственной измене в военное время! Всем замешанным угрожала смертельная опасность.
Сообщение о германских субсидиях произвело сокрушительный эффект. Ведь и история с пломбированным вагоном, и ленинская антивоенная агитация были общеизвестны.
Насилие, поощряемое большевиками, неизбежно должно было вызвать такую же яростную реакцию. Провал наступления на фронте, страшный удар по армии, правым элементам и правительству в целом и одновременно нараставший, ныне многократно усиленный страх перед переворотом вызвали страшную волну ярости.
Были выписаны ордера на арест Ленина, Зиновьева и Каменева. Ленин вынужден был бежать и прятаться, два его товарища — тоже.
Связи Ленина с германским правительством были раскрыты в самое неподходящее время — после провала попытки мятежа. Ленин был разоблачен.
Правда, его пока еще поддерживал из чувства солидарности «демократический» Совет. Каковы бы ни были разногласия Ленина с другими руководителями Совета, никто из них не думал, что он в самом деле был немецким шпионом, хотя всем было так или иначе очевидно, что немцы должны были давать большевикам деньги. Поэтому, когда Сталина, который сам находился в крайне взвинченном состоянии, послали просить Церетели и Чхеидзе, чтобы те использовали свой авторитет руководителей Совета и убедили прессу не предавать гласности связи большевиков с немцами, эти два лидера, ярые противники Ленина, сочли вполне естественным эту просьбу исполнить. И действительно, разоблачение было опубликовано только потому, что одна из крайних правых газет отказалась участвовать в этом сговоре.
Как бы то ни было, но большевики входили в Совет, и их дискредитация повредила бы также и самому Совету; она сыграла бы на руку Временному правительству и особенно правым элементам. И, поскольку казалось, что юридически доказать связь большевиков с немцами очень трудно (передаточная система была весьма окольной и хорошо замаскированной), а главный грех большевиков состоял в той пропаганде, которую они вели открыто (способствуя развалу армии), многие социалисты-антибольшевики весьма скептически оценивали шансы на практические результаты полицейского расследования.
События показали, что их скептицизм был совершенно оправданным. Сами документы, опубликованные Временным правительством летом 1917 г., выглядели поразительно несолидными. (В них утверждалось, что связь между Лениным и германским генеральным штабом была установлена через некоего младшего офицера, которого выпустили из лагеря для военнопленных, снабдили деньгами и послали в Россию, чтобы подстрекать к беспорядкам!)
В сущности, документы были настолько нелепыми, что вполне можно предположить, что Ленин сам организовал их «утечку», чтобы заранее дискредитировать всякое настоящее разоблачение. Подлинные документы не всплыли вплоть до окончания второй мировой войны.
Суммы, переведенные немцами, были колоссальны. Эдуард Бернштейн, честность и проницательность которого никогда и никем не ставились под сомнение, позднее (в 1921 г.) сообщил, что они превышали пятьдесят миллионов золотых марок [2]. Эти деньги позволили большевикам содержать громадную ежедневную прессу по всей стране (что явно намного превосходило доходы от партийных взносов) и вести мощную пропаганду в широких массах.
Главный канал несомненно шел через Гельфанда. Он принял прусское подданство и был произведен то ли в агенты, то ли в союзники германского правительства. Предложения, которые он сделал зимой и весной 1915 года, принесли плоды; он получал большие суммы для передачи противникам войны в Россию, среди которых к весне 1917 года единственную серьезную силу составляли большевики.
Ситуация Ленина радикально изменилась именно в начале 1917 г. До сговора о запломбированном вагоне Ленин чувствовал себя «закупоренным в бутылке»; он говорил, что готов, если это необходимо, заключить союз с самим дьяволом, лишь бы добраться до Петрограда.
Изменение его ситуации наступило, судя по всему, внезапно. У него даже не хватило времени подготовить своих сторонников в Петрограде к такому резкому «теоретическому» повороту, который он впервые последовательно изложил по прибытии в Петроград в апреле 1917 г., о чем так ярко рассказал Суханов, отметивший также, насколько этот поворот ошеломил ближайшее окружение Ленина.
Наконец-то произошло слияние теории и практики! Марксистская теория, ловко преображенная Лениным в нечто аналогичное теории Троцкого, была реализована на практике благодаря германским субсидиям, направленным на подрыв Восточного фронта.
Это был поистине один из самых негласных союзов в истории. Ни та, ни другая сторона так и не признала его существование — ни тогда, ни позднее.
Для большевиков это был не только вопрос жизни и смерти — измена родине в военное время — это еще ставило крест и на их «революционной чести» — они брали деньги у империалистов! И брали их уже не для того, чтобы свергнуть царизм, а для того, чтобы подорвать демократию, возникшую после его свержения.
Хотя для германского штаба соображение чести не играло никакой роли — почему бы и не подорвать врага изнутри? — но поражение Германии и последующее установление большевистского режима с его невообразимыми возможностями подрывной работы во всем мире превратили то, что могло стать хитроумным стратегическим замыслом, в источник крайних затруднений. Именно это несомненно объясняет, почему их ведущие деятели проявляли такую сдержанность, едва речь заходила о фактах, зафиксированных в их собственном меморандуме.
