Эхо фронтовых радиограмм (Воспоминания защитника Ленинграда) - Головко Василий Афанасьевич
Однако метр за метром наши войска продвигались вперед, неся огромные потери. Вот уже бои завязались на окраинах поселка Красный Бор. В землянку буквально вваливается комвзвода Борисов.
— Кто свободный от дежурств на рации? — спрашивает он.
— Я — отвечаю ему.
— Давай быстро за мной, возьмешь катушки провода — и в Красный Бор. Приказано пробросить дополнительную линию связи в Красный Бор, там передовой пункт штаба укрепрайона.
Более двух суток я не спал. Кое-кому, возможно, покажется невероятным, но это так: с наушниками дни и ночи сидел за рацией, все понимали — идет наступление, от тебя многое зависит, тут не до сна!
С Борисовым перебежали полотно железной дороги, хотя никаких рельсов, естественно, ни насыпи не было, в одной из траншей сидели на катушках проводов связисты нашей роты. Каждый прихватил две катушки — и в путь. А путь предстоял нелегкий, надо было по насыпи железнодорожного полотна Ленинград — Москва проложить линию связи от Колпино до Красного Бора.
Первыми размотали свои катушки девушки. Меня, как наиболее сильного физически, оставили на конце отрезка линии, то есть в Красном Бору. Только мы перевалили линию взятых у немцев окопов, как со стороны Красного Бора появился немецкий самолет. Он шел бреющим полетом на высоте примерно ста метров над железнодорожной насыпью и поливал огнем окопавшихся в насыпи солдат. Задрав голову, я смотрел на приближающийся с Красного Бора самолет, еще ничего не понимая, но в этот миг кто-то дернул меня за ногу, и я кубарем свалился в траншею.
— Мать твою так, перетак, жить тебе надоело? Да еще из-за тебя фриц и нас бомбой угостит!
Я больно ударился при падении боком, лежал на дне траншеи и молча смотрел на тщедушного старичка с усами, белобрысого, низкого роста, тощего до невозможности. Самолет прочесал насыпь до Колпино, сделал там крутой вираж и уже на высоте скрылся за Красным Бором. Через несколько минут он снова повторяет свой фокус. Но и наши теперь встречают его кто чем может — все виды оружия, в основном винтовки и автоматы, направлены вверх из траншей и все лупят по пролетающему самолету. Разрядил и я свою винтовку, дав несколько выстрелов вдогонку стервятнику. Но наши выстрелы были ему, что мертвому припарка. Немец все снова и снова повторял свой маневр, вихрем проносился вдоль насыпи, поливал огнем наши траншеи и уходил к себе, затем вовсе скрылся.
Обстрел из орудий и стрелкового оружия немцы вели в основном по насыпи, ибо одна насыпь на многие километры возвышалась среди бескрайнего болота, и вдоль насыпи шли грунтовые, разбитые дороги, по которым производился подвоз боеприпасов и всего необходимого для наступающих на Красный Бор частей и подразделений.
Размотав свои катушки с остатками провода на последней, я ввалился в траншею выносного командного пункта — так официально называлась группа офицеров, выдвинутая на передовую для координации действий наших батальонов. Во главе этой группы был капитан Семенов Василий Викторович. Семенов меня узнал, ибо я с ним несколько раз ходил на боевые задания с походной рацией за спиной.
— А, радист Головко, здравствуй браток, вот ты и будешь здесь у нас радистом на КП. Сейчас позвоним, чтобы сюда рацию доставили.
Так я на долгие месяцы «поселился» в Красном Бору, который остался незабываемой вехой в моей фронтовой жизни. На этом эпизоде я остановлюсь немного подробнее, ибо после голодной зимы 1941–1942 года жизнь в Красном Бору была также весьма тяжелой.
Немцы потерей Красного Бора были весьма обозлены, поэтому на этот несчастный поселок многие месяцы обрушивали всю мощь немецкой артиллерии и авиации. Обстрелы следовали ежедневно, систематически. Когда мы захватили Красный Бор и станцию Поповка, что одно и то же, в поселке еще сохранились некоторые дома, многие были полуразбиты.
Но с каждым днем строений становилось все меньше и меньше.
Наш КП располагался в перекрещивающихся траншеях, вырытых возле дороги, идущей от Московского шоссе в сторону поселка Никольский и пересекающий железную дорогу Ленинград— Москва. Рядом стоял полуразрушенный бревенчатый дом, и одна из траншей уходила в подвал этого дома. Там, в подвале высотой примерно полтора метра, мы с Лешей Чапко, прибывшим с матчастью в Красный Бор, в уголке установили рацию, а снаружи на колышки натянули антенну. Быстро наладили радиосвязь со всеми подразделениями. Семенов был доволен, ибо проводная связь часто выходила из строя, и единственным выходом являлась радиосвязь.
Надо было зарываться в землю, наступление наше захлебнулось, линия фронта стабилизировалась, передовая проходила в нескольких сотнях метров от нашего КП. Было решено разобрать остатки дома, а бревно использовать для накатов КП. Лейтенант Вознесенский (после войны — Андрей Иванович Вознесенский, директор ЦНИИ им. Крылова, крупнейшего научного учреждения СССР, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда), щупленький паренек, невысокого роста, с небольшими веснушками на щеках, в новой офицерской одежонке, первым залез на чердак дома. К нему на помощь поспешили мы, радисты, и еще несколько бойцов. Стали выбивать из гнезд нижние части стропил, чтобы завалить крышу. Когда осталось выбить оставшиеся несколько стропил, крыша заскрипела, готовая рухнуть. Было решено всем покинуть чердак и с земли кольями спихнуть злосчастную крышу. Но Вознесенский один остался на чердаке.
— Я еще выбью несколько штук стропил, чтоб легче было обрушить крышу — крикнул он сверху и стал топором бить по очередной стропильной ноге.
Не успели мы оглянуться, как вмиг крыша рухнула на чердачное перекрытие и накрыла лейтенанта. Все застыли в шоке. Послышался рев и крики стоящих у дома связисток:
— Ой, мамочки, убили лейтенанта!
Но в ту же секунду Вознесенский высунул голову в щель из-под упавшей кровли и с улыбкой на лице что-то крикнул. Все издали вздох облегчения. Оказывается, лейтенант в момент падения крыши успел упасть и прижаться к чердачному перекрытию, а кровля упала на отстоящие от этого перекрытия на высоте полметра балки и, таким образом, он оказался в свободном пространстве, нисколько не пострадал.
За считанные минуты дом разобрали, а затем начали сооружать накаты над подвалом. Получилось три или четыре наката, затем завалили на полметра землей и соорудили отличное укрытие, которое могли пробить только или крупного калибра снаряды, или бомба. Подвал углубили, разгородили на «кабинеты» и стали жить-поживать. Рация стояла в узком, не более метра, коридорчике. В остальных отсеках землянки разместились различные службы командного пункта укрепрайона.
При взятии Красного Бора я снял с убитого немца автомат, мы называли их «шмайсер». По сравнению с моим ППС «шмайсер» выглядел игрушкой высокого класса. Автоматы ППС изготовлялись в блокадном Ленинграде. Оружие отличное, стреляло даже после окунания его в грязь. Но внешний вид у автомата был никудышный, словно слепил его слесарь- самоучка. Черный металл, неказистая решетка около ствола, откидной приклад весьма примитивного вида. Но это был самый легкий по весу автомат для радистов, вынужденных таскать рацию в 16 килограммов.
Немецкий «шмайсер» тяжелее ППС в два раза, однако внешняя отделка его была на загляденье. Из вороненого металла, повсеместно закругленным, ладно скроенный, он вызывал чувство восхищения у наших бойцов. И я не мог с ним расстаться, хотя в то время начальство это не одобряло. Заряженный «шмайсер» повесил в коридорчике на вещевой мешок на вбитом в стенку гвозде. Пролезая как-то в этом узком коридорчике к рации, я задел «шмайсер» и он прикладом вниз рухнул на пол — раздались два выстрела, и «шмайсер» замолк. Я тихонько подобрал его, осмотрелся и увидел в вещевом мешке две дырки от пуль. Автомат мог бабахнуть и в спину мне, но и на этот раз я отделался легким испугом. На выстрелы никто не обратил внимание, ибо к ним привыкли как к комарам, и для меня ЧП обошлось без последствий.
Началась повседневная тяжелая работа. В кино и в книгах обычно изображают войну, как цепь героических поступков. Мне же она запомнилась как тяжелый труд, с огромными лишениями, недоеданием, недосыпанием, постоянными походами и переходами. Но это не значит, что мы были подавлены этим трудом. Нет, наоборот, наша молодость проходила в очень интересное время, мы были бодры, жизнерадостны и фронтовая жизнь нас нисколько не тяготила.
