На плахе Таганки - Золотухин Валерий Сергеевич (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
Ревность — самое страшное мучительство.
Главное, чтоб при коммунистах весить не больше, чем при демократах, и голос чтоб звучал не хуже, а там разберемся. Перед тем как поставить + в квадрате Гайдара, я ездил-ходил в Донской, ставил свечки святым, чтоб не вернулись к власти коммунисты. А уж потом опустил бюллетень. Нельзя сказать, чтоб я очень сконцентрирован, но мне все время хочется кушать. Теперь мне хочется съесть зеленое яблоко. Но «Яблоко» Явлинского вызревает. Я не против евреев, но думаю, что из русских можно найти и избрать президента и даже царя.
Роман катится до заезженному пути, а на Дальнем Востоке 25% набрали коммунисты, за ними — жириновцы. Зюганов говорит: «Соберем коалицию». Что это за коалиция? С кем? С кем он собирается «дружбу спаять», с Лебедем? Заграница голосует за Явлинского. Совсем непопулярен мой Гайдар. Ну, посмотрим!
18 декабря 1995 г. Понедельник. Молитва. Зарядка
Плохо молился я вчера, видимо. Гайдар еще к 5%-му барьеру не подкрался, а «коммуняки» за 22 перевалили. Но ЛДПР... во, бл...
20 декабря 1995 г. Среда, мой день
Любимов довольно спокойно выслушал мои объяснения, почему я вышел из «Подростка», и сделал два-три замечания по вчерашнему «Живаго», которым, в общем, он остался доволен. Мы разбежались. Он какую-то отметку в российском паспорте вписал — временно проживает в Израиле, — а что это за самодеятельность, хрен его знает. Довольно легко я улизнул из театра. Теперь надо долететь и доехать до Междуреченска.
27 декабря 1995 г. Среда, мой день. Зарядка, молитва
Звонил Шкатовой. Шеф от Лужкова вернулся в хорошем настроении, обласканный, довольный — подробностей она не знает, да и неважно. Главное — хорошее настроение.
30 декабря 1995 г. Суббота. Десятка. Молитва, зарядка
Я снова и снова вчитываюсь в строки Силиной: «Таганский рыцарь есенинского образа...» — и снова и снова мысленно благодарю ее. Она увидела и оценила то, что, мне казалось, никто не замечает:
«...именно Валерий Золотухин взял на себя обузу тянуть повозку с остатками таганкинского театрального скарба. Вновь обезглавленный, обезноженный, изможденный дурной войной театр он, артист, и только артист, взвалил на свои не слишком мощные плечи, собой, своим актерским талантом прикрывая и удерживая от опустошения таганкинский репертуар, собой, своей человеческой устойчивостью помогая усталой труппе не потерять ощущение коллектива».
У прилавка с золотом встретил Л. Зыкину — она расплачивалась напрямую с продавцом. Мы расцеловались и поздравили друг друга с Рождеством и Новым годом. Купил я цепь за 991 тысячу и футляр, короче — за миллион, Тамаре.
«СЕКС МНЕ НЕОБХОДИМ КАЖДЫЙ ДЕНЬ» 1996
4 января 1996 г. Четверг. «Соловьевка», палата № 10
Если писать «Топор и кортик», надо сесть и записать. Историю эту я много раз рассказывал и помню достаточно подробно. Но почему-то в дневниках нигде нет упоминания о ней, маломальского следа.
В «зеленую тетрадь»
ТОПОР И КОРТИК
В Ленинграде бывшем мы часто бывали и по делам киносъемок, и по делам «Таганки», и концертировали много в те времена по линии общества «Знание». Кому, конечно, можно было — Высоцкий не имел официального разрешения на общение с публикой. Я же каждую среду выезжал в город на Неве, и тамошний продюсер (администратором он называться не любил) устраивал мне или А. Миронову так называемый чёс по домам отдыха на Карельском перешейке. Минимум 5 концертов, да еще мог быть большой творческий вечер в престижном зале филармонии. На этих концертах я заработал тогда за три года (по средам) сумму, которая позволила мне уйти от жены, не деля трехкомнатную квартиру, а купить кооперативную. Но я отклонился. Так вот, в Ленинграде жили Георгий и Маша — большие, бескорыстные поклонники В. Высоцкого. Это были очаровательные, добрые люди, с которыми нас всех Владимир перезнакомил, бывали мы у них дома и вместе, и порознь и гуляли весело. В один из таких моих вояжей в Ленинград Георгий передал мне для Володи офицерский морской кортик. Георгий был потрясающий мастер подобного рода изделий. Он мог сделать пистолет любой системы — не отличишь от настоящего — или выточить какую-нибудь сногсшибательную, хитроумную зажигалку. Надо сказать, что Володя такие мужские штучки обожал — ручки, брелки, зажигалки, ножи, портсигары, ремни, кортики, кастеты и прочую подобную реквизитику, к которой, к примеру, я был совершенно равнодушен и считал за мусор. Володя, повторяю, за эти безделушки мог снять с себя все — дорогую куртку, рубашку, свитер, кофту... в общем, все, что можно было носить и было модно. Он этими предметами мужского карманного быта дорожил до дрожи.
И вот кортик... Надо сказать, потрясающей работы — не отличишь от настоящего. Я его привез, но Володи не было, он отсутствовал, был где-то за границей по делам семейным. И надо же случиться в это время дню рождения Леонида Филатова. Дело было молодое и веселое, и под очередной бокал шампанского я кортик этот подарил: «Леонид! Бери, дескать, и помни!» Подробностей реакции Леонида я не помню. Очень возможно, что я даже и не открыл, чей это, собственно, кортик — мой, и все. Мне казалось, что хозяин, то бишь Володя, понял бы меня и поступил бы точно так же. Ну отдал и отдал. Проходит какое-то время, приезжает Володя. Мы работаем, играем, и про кортик я давно забыл. Но, очевидно, поступил какой-то из Ленинграда сигнал, и Володя меня спросил: «Валерий, тебе из Ленинграда ничего для меня не передавали?» — «Передавали», — говорю я с небесным взглядом. «Что?» — «Передавали, — говорю, — морской офицерский кортик, очень красивый». — «И где он?» — продолжает Володя, а я начинаю волноваться, этакая унутренняя дрожь пошла, какое-то нехорошее предчувствие от его спокойного, делового выяснения местонахождения кортика. Я говорю: «Володя! Я подарил его от твоего и своего имени Леньке Филатову на день рождения, тебя не было, и я подумал...» Володя не дал мне долепетать что-то в свое оправдание, он тихо сказал: «Кортик мне верни...» У меня, слава Богу, немного было с Владимиром такого рода объяснений. Но глаз и интонация, с которой это произносилось, были такими, что возражать далее было бесполезно — мурашки пробегали по телу. Почему-то вспоминается русское присловье: «Хоть яловой телись, а сделай как велено». Конечно, я пережил позорные, стыдные мгновения и не находил себе места, но делать было нечего — кортик надо возвращать.
Поздно ночью я позвонил Леониду в дверь: «Леня, прости ради Бога, отдай кортик». — «Ну, конечно, какой может быть разговор!» Счастью моему не было конца. Без всяких объяснений, просто и легко смеясь над всеми нами, Леонид вернул мне кортик. Ведь я к тому же боялся, что он сам мог его кому-нибудь куда-нибудь отдать. Я вернул, краснея от стыда, кортик Володе, на что он сказал: «И больше так никогда не делай». Что-то во мне кипело, разное. Ну подумаешь, отдал безделушку, за что уж так меня макать мордой в собственное дерьмо! Ну, подарил бы он мой пистолет кому-нибудь, вот так, сплеча, по пьяни... Стал бы я его так унижать — верни, дескать, и никаких гвоздей... Да нет, вряд ли. Но на то он и Высоцкий — у него были свои понятия о чести, долге, взаимоотношениях дружбы и свои уроки этих понятий. Это был мне урок. И я благодарен ему, хотя какую-то лазейку для своего оправдания все равно оставляю и, не скрою, какой-то неприятный осадок остался.
Другая история, но такого же рода и совсем чудная произошла с топором.
Был у нас такой дивертисмент — спектакль «В поисках жанра». Работали мы несколько таких представлений в Ижевске, во Дворце спорта. Конечно, главной фигурой и строкой был Высоцкий. К нему пристегивались Филатов, Золотухин, Межевич, Ю. Медведев. Делали мы огромные сборы, разумеется, под имя В. Высоцкого, которому под маркой театра-спектакля разрешалось песни свои исполнять. Концерт-спектакль вечером. А днем нас толкали по разным присутственным местам — комсомол, воинские части и пр. И вот пригласили нас в обком комсомола — встреча-прием, несколько песен от каждого, шутки, потом обед, шампанское. И подарили нам по сувенирному топору какой-то редкой, маркированной стали. Высоцкого на этой встрече не было, у него была своя личная программа, и топор, ему предназначавшийся, отдали радисту Коле. Собираемся на спектакль. Володя узнает, да ему и сказали все те же работники комсомола, что вот-де, лишились вы топора. Как это лишился, если мне предназначался? И почему-то обращается опять ко мне. Я говорю: «Твой топор взял Коля, радист». — «Пусть отдает». Я иду к Коле в оркестровую яму, к пульту. Он мне резонно возражает: «А почему я должен отдать топор? Его же не было». Я к Володе — так, дескать, и так. Володя в ответ мне: «Я не выйду на сцену, пока не вернете мне топор». Я бегом опять в яму к Коле. «Коля, он не выйдет на сцену!» Коля: «Да хоть все не выходите, что это за условия!» Я к Володе наверх: «Володя, я тебе свой отдам в гостинице». — «Мне твой не нужен, мне нужен мой». — «Да они же не подписаны!» — «Не имеет значения». Я к Коле опять — а он на этом топоре сидит. «Коля, отдай топор. Я тебе свой в гостинице отдам, честное комсомольское». С проклятиями, матерками: «Да подавитесь вы своими топорами!», а топорики были действительно очень симпатичные, Коля выдернул из-под задницы свой топор и отдал мне. Я мигом к Володе наверх. «Держи при себе, сейчас я отпою и возьму у тебя топор». Начинал он свои выступления с «Братских могил».
