Таганский дневник. Книга 2 - Золотухин Валерий Сергеевич (книги без регистрации txt) 📗
Почему Любимов «помнит» дикий крик? Что он хочет этим сказать? Быть может, он и хотел закричать, и крик мог быть, но его не было, потому что был ужас, оцепенение — и это правда, это по правде психологической и физиологической… Закричать могла слабонервная девица, случайно при этом оказавшаяся. Да и то вряд ли. Кто мог сообразить в этот миг, что падает и чем оно опасно.
Вторник. Ил-86, летим в Афины
Я выучил три стихотворения Бродского. Я думаю: «Неужели я увижу «живьем» этого человека, моего ровесника, поэта грандиозного и личность не семейную, частного человека?»
Мужики мне виски склянку подарили. А я не пью, но это для них неважно. Пока не пристают. Что же мне делать с фондом, с храмом? Но это все полбеды. Что мне делать с романом, который я пишу на Нобелевскую премию? Не пишется. Но Греция должна способствовать. В Италии я написал об Эфросе.
А хорошо, что я не пью? Хорошо. Страстной вторник, но молочную пищу ем вовсю. Дать мужикам по книжке? Джентльмены, скажите ваши имена. У меня в сумке четыре экземпляра, мужиков трое. А вдруг это бизнесмены, и они построят мне храм?..
Среда, мой день
Рукопись достал и вписал вычитанное у Розанова: «пошатнутые биографии» — это наши с Филатовым биографии — и «не помню я, чем кончилась война, и кто победил не помню» — это про нашу с ним дурацкую войну, где биографии пошатнутые. Если б не его болезнь, он мог бы сделать еще много интересного, индивидуального.
Четверг
«Вишневый сад» стал причиной разрыва двух великих режиссеров. Причина примитивна — ревность. Повод смешной, глупейший: «Он не выполнил моих замечаний, тогда зачем соглашался с ними?» В чем эти замечания состояли, толком не знал никто… Одно ясно, Эфрос пренебрег ими, сказав, что Любимов ничего не понимает в Чехове, а сам Любимов громко и неоднократно заявлял везде и всюду, что пьес Чехова он не любит, вот рассказы — да, дело другое. Ну так зачем же вмешиваться? На правах главного режиссера? Но соперничество и здесь было налицо. Разные режиссеры, разные методы, разные индивидуальности, да, безусловно, разные. Но так ведь и характеры разные, и воспитания не одинакового. Тогда правы те, кто говорят: одному нравится арбуз, а другому — попадьева дочка. И пошло-поехало. Ссору было не унять. Ссора вышла за двери театра и вошла было в двери Управления культуры. Но и у Эфроса там были свои дружки, не только у Любимова. На премьере «Вишневого сада» толпа снесла на «Таганке» двери. Успех превзошел ожидания. Ссора бывших друзей тому немало способствовала.
— Как чувствует себя А. Г. Шнитке?
— Плохо. Четвертый инсульт. Я понял только одно: он не хочет жить, он хочет туда… Я понял, что он жить не хочет. Он показывает туда и закрывает глаза. Воли к жизни нет.
Никто не помнит, что сказал Эфрос на 60-летии Любимова. Боровский: «У него (Любимова) фантастическая память… Но память на отрицательное».
Пятница
Статья «Любимов как преподаватель русской советской и мировой литературы». Где-то это может соперничать со Сталиным — языкознание или что-то в этом роде.
После смерти Эфроса в газетах появилось сообщение, что Любимов отказался комментировать смерть своего преемника. Позже он скажет, что Эфрос совершил большую ошибку, придя на «Таганку», в это место, замешанное на крови. Какую, чью кровь он считал? Какую-то кровь кому-то отдал и Филатов в борьбе за Любимова, за Мастера, за дело его. Они поссорились из-за «Вишневого сада». Вольно же было Любимову пригнать такого Мастера к своему горну, к своей домне. Вот он и отлил пирог. Не понравился?! А зачем звал? На что рассчитывал? И зачем затеял публичную ссору? А снять спектакль не мог — скандал. Да и успех у публики, у критики и внутри труппы. И вот результат: когда одна машина стояла у подъезда, другая разворачивалась и уезжала прочь. Если у театра стоял «ситроен», мы знали, что в театре Любимов. Если стояли «жигули», мы знали, что в театре Эфрос. Они избегали друг друга долгое время. Хотя Высоцкий три раза сводил их в своей гримерной, чтобы они помирились. Нет, далеко зашло, далеко. И вот «Таганка» празднует 60-летие своего создателя. Предстоят гастроли в Париж. Гастроли организуют и поддерживают коммунистические структуры. Любимов награждается Орденом Трудового Красного Знамени. В театре шумно. Труппа сидит на полу, на афишах знаменитых любимовских спектаклей. Праздник, победа, удача, впереди — Париж, огромное, месячное турне. Бренчат гитары, работает дешевый ресторан. Это актрисы под капусту и соленые огурчики наливают именитым гостям по шкалику водки. Пьянство коллективное еще не запрещено. Любимов разгорячен. Только что знаменитый поэт Вознесенский преподнес юбиляру огромного глиняного раскрашенного Петуха Петровича. Держит его в руках, говорит разные слова и заканчивает: «Чтобы в ваших спектаклях никогда не было пошлости и безвкусицы!» — и расшибает вдребезги Петьку об пол… Лихо! Лихо! Мало кто понял метафору, но — лихо. Может быть, Андрей Андреич намекал Мастеру на живого петуха, появляющегося в «Гамлете»… раздражал его живой петух в трагедии Шекспира или просто ради хохмы? Подвернулся ему где-то на базаре петух огромный, глиняный, и решил поэт пошутить — ради красного словца Андрей Андреич и поэму мог загнуть. Но вдруг среди грома, шума и веселья образовалась та самая звенящая тишина. Она образовалась не сразу, а с первым шепотом-известием, что по маршу лестницы поднимается Эфрос и с ним два-три его артиста. Эфрос поднимается в логово к своему врагу, сопернику, жуткому скандалисту. Он поднимается… он приближается. Театр замер, обмер… что-то будет, что, думали все, может выкинуть в первую очередь Любимов — вот чего боялись знающие о конфликте. Эфрос подошел близко и тихо-тихо, но точно ставя слова в ряд образной формулы произнес: «Юра, я хочу в этот день подарить тебе то, что ты так не любишь и что так хочешь и стремишься иметь» — и подает ему старую книгу. Юра разворачивает и читает: А. Чехов, «Вишневый сад». И Юра поплыл. Он заплакал. Хотя он ненавидит у мужчин, у артистов слезы. Слезы — это сантимент, который надо задавить сразу, как гаденыша, в зародыше.
«Не помню я, чем кончилась война… Кто победил — не помню». Должно быть, Эфрос. Через десять лет после того, как «Таганка» «Гамлетом» взяла в Югославии Гран-при, Эфрос сделал дубль и взял Гран-при «Вишневым садом» на Таганке. К сожалению, уже без Высоцкого. «Милый Телемак, Троянская война окончена. Кто победил — не помню. Должно быть, греки — столько мертвецов вне дома оставляют только греки».
Почему Любимов изменил свое отношение к Вознесенскому? Не потому ли, что ему объяснили и прочитали Бродского, а Бродский — против всех поэтов Совдепии? «А я с ним. И с Максимовым». Почему не рассказывает Любимов о своем визите к Солженицыну в Москве? Надо завтра попытать на этот счет Боровского. И ходит, кстати, рядом Боровский по земле, просто гений, простой театральный гений, связавший жизнь свою с Любимовым.
Как-то в машине моей, в «москвиче», при Панине Любимов сказал: «Ты со своими записями умней становишься». То есть, он хотел сказать, что, записывая за умными людьми (за ним, к примеру), я сам становлюсь умнее. Ну что же, пусть будет так. Я становлюсь умнее? Не знаю, но что так писать не умею, как раньше, когда был глупее, — факт. Я был смелее и… все. Смелее. Сейчас удовлетворяюсь быстрее, смиряюсь. Но, слава Богу, миновало меня то состояние, про которое точно Беляев подметил: «Несостоявшееся, отсюда жалкое, все критикующее, самосьедающее…» Уж лучше паясничать, водку пить, баб любить, веселиться и не корпеть над бумагой или ролью. Вышло, не вышло. Не вышло — бросил и не переживай! Иди дальше, вернее, живи сегодня, потому что завтра может не наступить. Поэтому, В. С., жди спокойно 16-го числа, а 17-ое вообще твое.
Но неужели она, эта поэтесса из Таллина, права — надо было жить скучнее, но сделать, то есть написать больше. Это она про премию Е. Рейна и, кажется, это вообще рейновы слова. «Надо было жить скучнее». Неужели они веселее жили, чем мы? Но мы жили и прожили довольно скучно. Вот только не прозевать бы возраст Магомета. Возраст Христа прозевали.
