Николай Байбаков. Последний сталинский нарком - Выжутович Валерий Викторович (мир бесплатных книг .TXT, .FB2) 📗
Когда на коллегии Госплана представляли нового кандидата в руководящий состав, Байбаков обращался к нему всегда с таким напутствием: «Идите, работайте, не подводите ни себя, ни нас». Вот так же в 1983 году был принят в Госплан на работу Валерий Серов. Рассказывает: «Когда я проработал уже месяц, мне показалось, что все делается не так, масса недостатков, ненужных дел, бюрократия. Я сел и написал подробную докладную записку. Пришел, отдал Байбакову, он ее просмотрел, отодвинул нижний ящик стола и говорит: “Извини, у меня сейчас времени нет подробно поговорить, давай через недельку мы с тобой встретимся, я подготовлюсь, и ты подготовишься, и мы с тобой посмотрим”. Я ушел от него окрыленный. А на следующее утро сам прочитал записку, стал анализировать, что я там написал, а написал много глупостей. Мне стало стыдно. И когда я через неделю пришел к Байбакову, то сказал: “Николай Константинович, вы меня извините, но я хочу забрать свою записку обратно”. Он опять открыл ящик, достал записку и сказал: “Умница, в Госплане никогда не надо торопиться. Все, что делается в Госплане, работает на 10–15—20 лет вперед. Поэтому ошибка недопустима. Прежде чем принимать решение и даже вносить какое-то предложение, нужно все тщательно продумать и проверить из разных источников”».
Как выглядел сам Байбаков в глазах своих сотрудников? Каким запомнился?
«Я несколько раз беседовал с ним, — рассказывает Уринсон. — Он достаточно жесткий был человек, хотя на людях всегда держался с улыбкой. Беседовать с ним было сложно. Он вникал в каждую деталь. Например, он совершенно не понимал, что такое межотраслевой баланс. Я ему объяснял. Рисовал формулы, таблицы. Он вникал, вопросы задавал. Меня ребята локтем в бок толкали: мол, зачем ты этой ерундой ему голову забиваешь…»
Госплановцы отмечают, что их шеф был предельно функционален. Его отношения с подчиненными четко укладывались в служебный протокол. Ничего, выходящего за пределы служебного протокола, он не позволял ни себе, ни им.
«Байбакову можно было возражать, — рассказывает Коссов. — “Ваша задача говорить мне правду, — внушал он нам, — а что я с этой правдой буду делать — это уж мое дело”. И мы, случалось, возражали ему. В ЦК этого не понимали, не желали понимать. Еще он всегда был ровен. Я с ним проработал свыше десяти лет. Более того, входил, имею смелость утверждать, в ближний круг. Я не помню, чтобы он на кого-то повысил голос. В этом он брал пример со Сталина. Он вообще брал с него пример. Во всем. Помню, мне дали задание внедрять систему контроля за исполнением поручений, приходящих в Госплан. Я докладываю Николаю Константиновичу про карты с краевой перфорацией — такую новую систему контроля. Он слушал, слушал, потом говорит: “Что ты мне рассказываешь? Меня Мехлис проверял!” И слова “Мехлис проверял” он произнес с содроганием. Дескать, такая это была сволочь. И еще однажды в разговоре о Тихонове [председателе Совета министров СССР. — В. В.] он употребил слово “ехидна”. Больше я ни о ком от Байбакова подобных слов не слышал. Особого страха перед вышестоящими Николай Константинович, мне кажется, не испытывал. Он свое отбоялся. Помню, рассказывал мне, как Сталин послал его делать “Второе Баку”, напутствовав словами: “Будет нефть — будет товарищ Байбаков. Не будет нефти — не будет товарища Байбакова”. Хорошее напутствие?»
Боялись ли его самого? «Боялись ли — не знаю, но относились очень уважительно, — говорит Уринсон. — Он внешне добряком выглядел, но был достаточно жестким, требовательным, мог министра или председателя союзной республики как следует взгреть, не стесняясь. Но не матерился никогда. У нас были зампреды, которые матюгались, он же выражался культурно и всегда на “вы”. К Барышникову и Коссову он на “ты” обращался. Ко мне тоже на “ты” и без отчества, просто “Яков”. Потому что хорошо знал моего отца. Когда меня ему представляли, он спросил: “А ты сын Миши Уринсона?” Отец мой работал всю жизнь в Госплане РСФСР. Поэтому Николай Константинович на меня сразу внимание обратил».
Были у председателя Госплана СССР и некоторые причуды. Он, например, косил траву у себя на госдаче. Ручной косой. Мало того что косил, так еще и сушил, а сено сдавал государству. Потом с гордостью показывал сослуживцам квитанцию.
Мог пошутить, от души посмеяться. С удовольствием пересказывал анекдоты про Госплан. Их было немало. Вот самый известный. Парад 7 ноября на Красной площади. Проходит пехота, затем бронетехника, стратегические ракеты, а потом появляется… нестройная толпа каких-то упитанных граждан в дубленках и пыжиковых шапках. Брежнев (недовольно): «А это еще кто такие?» Министр обороны: «А это, Леонид Ильич, работники Госплана. Невероятная разрушительная мощь!» Коссов клянется, что этот анекдот ему сам Байбаков рассказывал.
Имел ли СССР возможность повысить эффективность плановой системы? Имел. Первые реформы пытался провести Орджоникидзе в пору, когда руководил всей экономикой страны. Потом взялся Косыгин, и достаточно серьезно. Были и другие попытки. Итог же состоит в том, что ни одна из этих реформ не осуществилась.
«Советскую экономику угробили два решения, — говорит Коссов, — закон о социалистическом предприятии, когда каждый директор мог назначать зарплаты, не связанные с темпами роста производительности труда, и поспешная, непро-считанная антиалкогольная кампания, которая привела к резкому падению доходов бюджета. Мы поехали по левой стороне на красный свет».
Понимали ли руководители Госплана, что система нуждается в трансформации? Нет, большинство из них, как и Байбаков, верили в эффективность плановой экономики. Но все острей проявлялись родовые пороки советского хозяйственного механизма. Е. А. Иванов, проработавший в Госплане СССР на руководящих должностях почти 30 лет (с 1963 по 1991 год), в качестве главного порока централизованного планирования называл «рабскую, можно сказать религиозную, веру в силу плановых заданий, фетишизацию их». И объяснял, что это значит: «Целью каждого коллектива предприятия была не инновационная деятельность, не повышение качества продукции и эффективности производства, а прежде всего выполнение объемных заданий плана». Другой главный недостаток советского планирования он видел в том, что «задания плана охватывали полностью всю деятельность предприятия, не оставляя ему ни малейшей самостоятельности».
Экономист и историк Алексей Сафронов изучил особенности работы Госплана СССР в брежневский период и пришел к выводу, что советская экономика той эпохи во многом была искусством компромиссов, а не воплощенной в жизнь моделью из советских учебников по политэкономии. Плановики сами вывели ряд закономерностей, которые, как отмечает автор исследования, можно называть элементами реальной политэкономии социализма. В обобщенном виде они выглядят так.
Рост выпуска без роста зарплаты невозможен.
С ростом благосостояния в структуре потребительских расходов происходят сдвиги, характер которых не зависит от общественного строя.
По структуре расходов более богатых стран можно прогнозировать изменения в структуре расходов граждан СССР.
Для роста производительности и выпуска необходимо не только повышать технический уровень производства, но и развивать социальную инфраструктуру для его работников.
Система имеет тенденции к завышению требуемого объема капиталовложений и отторжению технических нововведений.
Ключевым является планирование движения физических активов: сырья, оборудования, стройматериалов, рабочей силы.
Хорошо сработавшиеся временные трудовые коллективы (строительные тресты) являются самостоятельным активом, сохранение которого — один из факторов решения вопроса о новых стройках.
Сафронов задал Коссову вопрос: «Если бы у вас была возможность, что вы улучшили бы в работе Госплана 1970-х?» — «Ничего, — был ответ. — Госплан выполнял ту роль, которую ему отводили. Он мог сделать хуже или лучше, но не мог изменить ничего радикально».
«Правда, что ты ставишь вопрос об уходе?»
Когда Горбачев пришел к власти, Байбакову было 74 года. Он являлся одним из политических долгожителей. Кроме Ленина, работал со всеми советскими вождями. Четырнадцать лет со Сталиным, одиннадцать с Хрущевым, восемнадцать с Брежневым. Теперь вот бразды правления взял в руки Горбачев. И провозгласил перестройку. Что ж, сталинскому наркому к перестройкам было не привыкать, все прежние руководители страны, воцарившись, тоже что-то перестраивали. Но те, прежние, не трогали фундамент. Не крушили основы. «Я, конечно, осознавал, что перемены нужны, и, как член правительства, прекрасно понимал необходимость оздоровления экономики и обновления общества, — напишет он позже в своих мемуарах. — Главная проблема для меня лично заключалась в том, что перестройке подлежит дело, которому отдана значительная часть жизни. От одной мысли об этом становилось не по себе».
