Петрушка – душа скоморошья (Бывальщина) - Привалов Борис Авксентьевич (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно txt) 📗

Стражники плелись сзади, наблюдая, чтобы арестанты ни с кем, кроме торговцев, не разговаривали.

Уже по выходе из съестного ряда (его на базаре все называли «обжорным») скоморохи услышали крики сундучника и долговязого парня: каждый старался перекричать другого, и орали они так, что у гончаров в горшках гудело.

Один из стражников побежал назад, порядок наводить.

К скоморохам подошёл гусляр, снял шляпу и ударил по струнам гуслей:

— Ты, чучело, чего сызнова тут? — удивился стражник. — Али потерял что?

— Он из наших, из скоморохов, — с поклоном проговорил Кострюк. — Родственник… Нам бы только два слова молвить.

— Два слова можно… Только поспешайте, голодранцы!

Стражник отошёл шага на два, вытянув шею, начал прислушиваться к доносящимся крикам сундучника.

— Говори, отец, — сказал Кострюк, — я по лицу твоему приметил — есть тебе о чём нам сказать… Худое ли, доброе — говори.

— Глухие так громко орут, — улыбнулся Петруха, — что стражник нашего разговора не услышит.

— Худые вести, — грустно молвил гусляр. — Свиделся я недели две назад с ватагой Потихони по дороге лесной. В лесу видел я и Потихоню, и Рыжего, и Грека, и Фомку с Фролкой… когда в землю их мёртвыми зарывали… Полонский воевода со своими стрельцами засаду им устроил. Один только Петрушка, Потихони сын названый, утёк, видно. Не было его в той могиле… Да ещё медведь исчез…

— Парнишка-то этот, отец, раньше от ватаги ушёл, вот и жив остался, — сказал Кострюк. — Видно, тебе, Петрушка, не от Полонского воеводы смерть принять суждено…

— Как это я по фокусам его не признал? — прищурился гусляр, всматриваясь в Петруху. — Да разве ты, сынок, кукольник?

— Он всё умеет, — погладил Петруху по голове Кострюк.

— Возьми, сынок. — Гусляр протянул шляпу Грека Петрухе. — Память тебе будет от ватаги твоей…

Кострюк испугался, что Петруха рухнет сейчас на снег.

— Мы пойдём, отец, — сказал он, заботливо придерживая парня. — А завтра, когда нас в связке выведут, свидимся…

Стражники расковали арестантов, открыли крышку ямы. Кострюк бросил вниз еду, спрыгнул первым.

— Левой ногой земли коснулся, — послышался голос Ерёмы, — верная примета: вести хорошие!

Кострюк едва успел подхватить мешком свалившегося на него Петруху — парня ноги не держали.

Вспыхнувшее было в яме оживление тотчас сменилось беспокойной, напряжённой тишиной.

И в этой тишине отчётливо было слышно, как старались перекричать друг друга сундучник и долговязый парень.

ХОРОШО КУЗНЕЦУ!

Случилась с Петрухой нервная горячка. Горел весь, никого не признавал, бредил, заговаривался.

В бреду-то всё и рассказал — почему от ватаги ушёл, какое с ним горе в дороге случилось.

Скоморохи всё с полуслова понимали — о их жизни речь. А прочие, кто в яме сидел, те толком и не разобрались — какие-то медведи, Потихони, Безобразовы да золото мальцу чудились. Одно слово — бред.

Кострюк и Ерёма каждый день в связке выходили, трав каких-то приносили, настоек. Отпоили, выходили парня. На пятый день полегчало, в сознание вошёл, заговорил, как прежде, — звонко, по-хорошему.

Скоморохи с ним долго шушукались в своём углу ямы.

— Кто украл выкуп, пусть заживо сгорит, — сказал Ерёма. — Чего потеряно — не воротишь. Какие люди-то погибли — вот кого жалеть надобно.

— Жалостью дела не поправишь, — пригорюнился Кострюк. — Нужно тех спасать, кто ещё живой. Безобразова мы, Петрушка, знаем. Зверюга дикий, а не человек. Кроме денег, никакого разговора не признаёт. Скупей его я в жизни не видывал боярина.

— Встречались с вельможным боярином, свет Безобразовым, встречались, — качал головой Ерёма. — Как тогда в его яму не попали, дивлюсь.

— Спасать стариков нужно от Безобразова, — продолжал Кострюк. — Всенепременно. А для этого тебе, Петрушка, нужно вольным быть. Смекнёшь — авось ещё какое-нибудь «чудо» придумаешь.

— Может, отпустит воевода нас? — с надеждой произнёс Петруха. — Пообещаем ему денег немного, заработаем на базаре.

Но оказалось, что воевода-то, может, и отпустил бы, да стражники не желают расставаться с выгодными и доходными арестантами.

По слухам, которые дошли до скоморохов, воевода распорядился — ещё в первый день — так: пусть посидят в яме да на цепи походят, в ум войдут, забудут, как народ на бояр наущивать.

Теперь уже только от стражников зависело, сколько времени скоморохов в яме держать: неделю, две, три.

Петруха тут же кукольный разговор сообразил:

«Спрашивает кукла Воевода странника:

— Ну, как, мол, сидят глумцы?

Стражник головой в пол:

— Сидят, воевода-батюшка, уже почти в ум пришли!

— Вот, когда совсем поумнеют, — отвечает Воевода, — тогда пусть убираются подальше!»

Посмеялись, снова завздыхали.

— Так и до лета досидеть можно, — сказал Ерёма. — Арестант — он есть-пить не просит, сам корм добывает. Да ещё барыш приносит! Я бы стражником был, полную яму одних скоморохов держал, право слово!

— Надо помочь Петрушке уйти отсюда, — решил Кострюк. — Нам, конечно, за него сидеть подоле придётся, да уж, видно, так на роду написано нам с тобой, Ерёма, не нынче оседлыми стать…

— Подумаешь, печаль! — воскликнул Ерёма. — Сорок зим об этом думали, ещё зиму подумаем!

План бегства скоморохи обсудили раз сорок, обо всякой мелочи позаботились, чтобы осечки не вышло.

Гусляр — калика перехожий — всё по базару ходил. Он с Кострюком и Ерёмой каждый день встречался, разговаривали, даже ссорились.

Петруху заставляли в яме с куклами работать — сцены повторять, пальцы разминать, новые скоморошины придумывать.

После болезни, на третий день, когда Петруха ногами окреп, попросил Кострюк стражников вывести парня воздухом подышать.

Стражники обрадовались — уж очень болезнь Петрухи их по карману била.

На четвёртый день Петруха с Кострюком пошли в связке. Взяли с собой четыре куклы — Скомороха, Попа, Цыгана и Лошадь. Перед выходом из ямы надели на куклу Скомороха новый колпак — перекроили его из того, что от вора сипатого остался. На самый колпачный кончик бубенец приделали. Скоморох головой мотает — бубенец звенит.

— Пропадай моя голова с колпачком и бубенчиком! — кричит пронзительно, на весь базар, Скоморох.

А пропадать есть отчего: не может Скоморох на Лошадь купленную сесть. Хитрый Цыган сковал Скомороха и Лошадь цепью. Скомороха — за руку, Лошадь — за ногу. Так они и ходят вдвоём — друг друга терзают: то Лошадь тащит Скомороха, то Скоморох тащится за Лошадью.

Эту сценку Кострюк с Петрухой должны были показать возле кузнечного ряда.

С кузнецами всё время велись разговоры — то через гусляра, то через знакомых торговых людей — о том, как быстро сбить цепь с ноги арестанта. И хотя скоморохи, казалось, уже всё сообразили, Кострюк решил ещё одну проверку сделать — на куклах.

— Коли что не так будет получаться, — сказал Ерёма, — кузнецы подскажут. А стражники и не сообразят: подумают, что это просто так, обычные крики…

Кузнецы смотрели кукол, хохотали, дивились скоморошьей несообразительности. Скоморох плакал, бубенчиком тряс и приговаривал:

— Пропадай моя голова с колпачком и бубенчиком! Как только моя лошадь побежит, так я и умру!

— Да раскуйся ты, парень! — крикнул кто-то из кузнецов. — Это же проще простого!

— Как же я раскуюсь, — плаксиво спросил Скоморох, — когда у меня кузницы нет! Кузнецу хорошо, а вот я даже не могу руки поднять… руки поднять…

— Возьми два камня, — посоветовал другой кузнец, — да на один цепку свою положи, а другим по ней стукни.

— Ваши-то цепи слабой спайки, — добавил третий, — шов сразу и треснет. Засовывай в щель клин, бей крепче. С третьего удара звено развалится! Ну, а браслет тебе любой кузнец сымет!