Давно закончилась осада... (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (книга жизни TXT) 📗
Упоминали писатели и о строящихся храмах, о растущих на берегах бухт доках и мастерских, о горожанах, сумевших соорудить жилища среди руин. Но все же главными впечатлениями в этих очерках были малолюдство и запустение.
И, наверное, для того, чтобы сильнее поразить читателя картинами запустения, авторы утверждали, будто нигде сквозь груды камней и щебня, сквозь голую глину и кремнистую твердость здешней земли не пробивалась никакая зелень.
Это неправда.
И на центральных улицах, и в запутанных переулках слободок, несмотря на беспощадность бомбардировок, уцелели кое-где старые деревья. Они стояли и вдоль тротуаров Екатерининской улицы, и вокруг развалин домика государыни Екатерины, и по берегам оврагов и балок. В тех же балках и среди окраинных кварталов сохранились остатки садов и виноградников. А кроме того, за десять мирных лет на склонах и откосах, среди мертвых и оживающих дворов, у разбитых стен и каменных лестниц появились молодые деревца, закурчавилась кустарниковая поросль. Кое-где развалины сверху до низу были окутаны зарослями дрока, похожего на водопады из тонких веток и листьев.
Весной шестьдесят седьмого года вся эта растительность вспухла бело-розовой пеной цветения.
Северный житель Коля Лазунов не знал, как зовутся здешние кусты и деревья. Ему говорили: «Миндаль… кизил… персик… черешня… акация…» Он кивал и тут же забывал названия. И утыкался лицом в гроздья цветов. Подумать только! — по берегам Финского залива и по дворам столицы еще лежал почти нетронутый оттепелями снег, еще по Неве ездили на лошадях, а здесь уже все цвело и зеленело!
Весна в этом году случилась ранняя, миндаль стал зацветать уже во второй неделе марта, а за ним, набирая силу, оделись пахучими гроздьями и другие деревья. О случайном февральском снеге никто уже не помнил. Душа радовалась!
Конечно, выпадали и холодные дни. И особенно ночи. Бывало, что под набежавшими серо-сизыми тучами ревел шторм. Отороченные пенными гребнями волны так гремели галечником на берегах за Карантинной бухтой, что слышно было даже в переулках Артиллерийской слободки. Волны эти штурмовали Константиновский форт, врывались в Северную бухту, на внутренний рейд, мотали ошвартованные у плавучих бочек суда. На некоторых парусниках для безопасности спускали стеньги. Чайки косо метались на фоне косматой штормовой мглы, лететь против ветра они не могли, их сносило, и они укрывались под берегами Южной бухты, где шторм не мог показать всю свою силу.
Однако в этих штормовых ветрах уже не было ледяного зимнего холода. В них можно было ощутить влажную согретость — первый намек на близкие теплые времена.
Застывшая земля давно оттаяла, глинистые тропинки на склонах делались липкими и скользкими, впаянные в них камни держались теперь непрочно, шевелились под подошвами. Это, если спешишь в школу и выбираешь не лестницу, а ближнюю дорожку, ведущую вниз к Южной бухте.
По обеим берегам Южный бухты лежали ржавые горы тяжелых ядер, множество пушечных стволов и якорей. Их свозили сюда с затопленных судов, подымать которые взялся опять купец Телятников.
Большими усилиями водолазов подняли наконец на поверхность и один из корабельных корпусов. Поглядеть на это собралось на руинах Николаевской батареи и склонах Хрустального мыса почти все немногочисленное население города. Корабль медленно вырос из синей, покрытой мелкой зыбью волны. Из открытых орудийных портов хлестали потоки. Тотчас пошли среди мальчишек (да и среди взрослых) споры: что это — «Силистрия», «Уриил», «Три святителя»? Поди разберись, когда это уже и не корабль вовсе, а громадная обросшая туша без мачт…
На той же неделе подняли еще одного затопленного великана. Оба корабля буксиры утащили в самую оконечность Северной бухты, к Инкерману, и приткнули к отмели. Там их неспешно принялись разделывать плотники. Видимо, просто для того, чтобы не занимали место. Говорили, что ни корпуса целиком, ни их древесина ни для чего уже не годятся, потому что источены морским червем…
Пришел апрель, близилась Пасха. Дни сделались совсем теплые, почти летние. По берегам появилось немало рыболовов. Но Коля рыбалкой не интересовался. Ничуть. Ему казалось скучным подолгу ждать дерганья поплавка, да и жаль было трепещущую, попавшую на крючок рыбу. Приятно было угощаться жареной ставридой или кефалью, но видеть, как она бьется, пуская кровь из-под жабр, это уж увольте… Конечно, в такой постыдной жалостливости Коля не признавался никому из приятелей. Кроме Жени. Женя его понимал. Он и сам не был любителем рыбной ловли.
Интереснее было охотиться за крабами. Кинешь приманку из гнилого мяса в сетку, натянутую на ивовый, с грузилами, обруч, спустишь эту сетку с причала к самому дну и смотришь, как осторожный краб подбирается к добыче. А потом — дерг кверху! Попался!.. Однако, сам Коля крабов не ловил, смотрел только, как охотятся другие. Но скоро убедился, что хорошего тут мало. Мальчишки обычно сразу расшибали крабов о камни, чтобы пустить их мясо на наживку для рыб. А иногда варили их, выколупывали «начинку» и делали из пустых панцирей и клешней чучела — для продажи туристам. Но такое занятие Коле казалось противным и предательским по отношению к пленным крабам.
Впрочем, среди мальчишек Артиллерийской слободки мало было любителей рыбалки и охоты за крабами. Всех гораздо больше волновала другая охота.
На отогревшихся склонах кургана и косогорах, на обвалившихся брустверах и в полузасыпанных траншеях мельтешили, как воробьиные стаи, мальчишки со всего города. Добывали из-под камней, из сухой глины и сыпучей, перемешанной с гравием земли то, что осталось от войны.
Уже не один год шла такая охота, но до сих пор пули и осколки попадались сплошь и рядом. Форменные «гудзики» тоже. А случалась и более интересная добыча: кокарды, штыки, помятые фляжки, истлевшие ремни с форменными бляхами, медные накладные буквы и цифры с эполет. Некоторые счастливчики находили ржавые тесаки и даже сабли…
Немало встречалось и ядер. Всякий раз у Коли замирало сердце, но при осторожном осмотре, он убеждался, что это сплошные чугунные шары, без отверстий и без остатков запальных трубок. Ну, оно и понятно. Так ли уж много их, бомб и круглых гранат ударилось тут о землю и не взорвалось? Скорее всего, это большая редкость…
Коля увлекался сбором трофеев не меньше остальных мальчишек. А может, и больше. Ему это было в новинку. Он горел азартом, для него каждая находка была свидетельством истории, в то время как его приятелей чаще всего интересовало другое: на сколько копеек «потянет» их трофей?
Впрочем, Колю это интересовало тоже. Не столько ради самих денег, сколько опять же из-за азарта. Это было увлекательнейшей игрой — такая и не снилась ему в прежние времена, в столице!
У разных ребячьих компаний были свои, определенные давним обычаем, места для торговли. Мальчишки и девчонки Корабельной стороны предлагали свой товар посетителям Малахова кургана, Второго и Третьего бастионов. Ребята из городских кварталов держались ближе к пристаням, куда подходили шлюпки с прибывших пароходов. И в этом было свое преимущество. Только что ступившие на берег пассажиры горели свежим интересом к здешним достопримечательностям и сувенирам.
Первые пароходы с туристами — и российскими, и заграничными — стали приходить в конце марта. Сперва не очень часто, а потом чуть не каждый день. Иностранцы обычно приплывали из морей, лежавших за Босфором, где перед этим посещали земли древних библейских стран…
Коля, конечно, сперва стеснялся торговать. Но быстро привык и, в точности, как другие мальчишки, бойко объяснялся с «дамами и господами», на пальцах показывая стоимость своего товара.
Заработанные копейки и гривенники он ссыпал дома в жестяную коробку и думал, что, если у них с тетушкой наступят трудные времена, он с гордостью откроет свой запас.
Татьяну Фаддеевну, однако, не радовал образ жизни ее ненаглядного племянника — успевшего загореть под весенним солнцем и вечно перепачканного сухой глиной пылью бастионов.
