Четверо из России (сборник) - Клепов Василий Степанович (читать книги бесплатно полные версии .txt) 📗

— А зачем мне его знать, — отрезал я. — Мы с фашистами разговаривать не собираемся. Мы их будем бить!

Мне невольно вспомнился этот разговор из «Тайны Золотой Долины». Каким же дураком я был! «Мы их будем бить!» Били, били фашистов, а они все же ворвались в наш город, и теперь на каждом шагу только и слышно:

— Хальт! Вохин геест ду? Цурюк! Шнелль, шнелль!

Весь день по нашей улице гремели немецкие мотоциклы, танки и пушки, беспрерывно двигались автомашины, а потом как начали шагать фрицы, так у нас даже в глазах потемнело — шагают и шагают! И откуда столько взялось?

Мы смотрели на немцев со своего четвертого этажа. Мама стояла бледная-бледная и все хрустела пальцами, но, когда мы с Левкой двинулись к двери, строго цыкнула:

— Не смейте выходить на улицу!

Мы переглянулись и снова бросились к окну. А по улице продолжали идти фрицы в зеленых, надвинутых на глаза касках и с автоматами.

Потом в нашу дверь громко забарабанили.

— Кто там? — спросила мама.

— Открывайте, мы из домоуправления…

Мама открыла, и в дверь ворвались трое: маленький, весь в пыли и грязи фриц, а с ним наш домоуправ и еще какой-то облезлый тип с юркими, шныряющими глазами.

— Вер вонт хир? — пролаял немец, упираясь колючим взглядом в лицо мамы.

Мама смотрела на него сверху вниз с плохо скрытой враждебностью:

— Говорите по-русски. Я немецкого не понимаю.

— Кто тут живет? — рявкнул облезлый тип.

— Вы что же, Мурашов, у них переводчиком работаете? — спокойно и, как мне показалось, насмешливо улыбнулась мама. — Мы живем. А вы что, собственно говоря, кричите?

Этот Мурашов сказал что-то маленькому фрицу, тот распахнул дверь в другую комнату и забормотал, поглядывая на наши с Левкой кровати. Потом начал смотреть, как у нас закрывается дверь, а она у нас вовсе и не запирается: просто висит крючок и — все.

— Вершлюсс, — бросил фриц Мурашову, а тот — домоуправу:

— Надо сделать замок…

Короче говоря, нам пришлось очистить квартиру и переселиться на кухню. И не успели мы с Левкой устроить себе постели, как прибежал домоуправ и с несвойственной ему живостью вделал в дверь этот самый вершлюсс. А чуть позже снова явился маленький фриц, который привел с собой здорового, краснощекого офицера. Офицер бормотнул:

— Их вилль шляфен…

Они прошли в комнату, пощелкали замком, потом без стука к нам на кухню вперся маленький фриц и, приложив ладонь к щеке, объявил:

— Герр обер-лейтенант шлефт. Бенемен зи зихь штилль!

Немец бросил маме грязное белье обер-лейтенанта и изобразил руками, что его надо постирать.

— Вашен лассен, авашен…

Когда он, наконец, ушел, я спросил маму:

— А что это за тип был? Который еще кричал на тебя?

— Мурашов? Работал у нас завхозом. Маленький такой, бедненький… Никто бы не подумал о нем плохо. А он успел уже переводчиком заделаться.

— Вот сволочь!

И в первый раз мама не одернула меня, услышав такое нехорошее выражение.

К вечеру нам с Левкой удалось выбраться на улицу. Немцы уже прошли, город почти опустел. Не ходили трамваи, прохожих не было, во дворах не играли ребята. Около горсовета стояла машина, чистая, блестящая, так что мы даже остановились около нее. «Оппель» — можно было прочесть серебряные буквы. Сбоку от дверей, где висела красивая табличка в надписью «Острогорский Совет депутатов трудящихся», теперь мрачно сверкало золотом одно слово: «Бюргермейстер».

Пока мы рассматривали вывеску, из подъезда вышел вооруженный немец и крикнул нам что-то. Мы не поняли. Тогда он показал рукой вдоль улицы:

— Шнелль, шнелль!…

Мы отбежали в сторону и остановились, глядя на немца.

— Что это он, а? — шепнул Левка.

— Да говорит: «шнелль», значит — скорее.

— Плохо все-таки, что ни ты, ни я немецкого языка не знаем. Ну и дураки же были, как я посмотрю. Учили ведь нас, а я, кроме «вас ист дас», ничего не знаю.

— Ты не только «вас ист дас», а и «дас ист федер» знаешь, — фыркнул я.

А Левка меня в бок:

— Смотри: Паппенгейм!

Я оглянулся и увидел, что за нами по тротуару вышагивает небольшой сутулый человек, и в моей памяти пронеслись те три недели, что мы провели в Золотой Долине.

И вот сейчас Паппенгейм шел навстречу нам уже не в своем драном платье, а в белом, хорошо проутюженном костюме и соломенной шляпе с легкой тросточкой в руках. Мне кажется, что даже горб его распрямился, так он вышагивал, надутый, важный, слегка постукивая палочкой по тротуару.

«Откуда он тут взялся?» — пронеслось в голове, и тут же я сообразил, что Паппенгейм сидел в острогорской тюрьме и его освободили немцы.

Старик поравнялся с нами, глядя на меня, и с испуга выронил свою палочку. Не мигая, он смотрел на нас, будто мы вернулись с того света.

— Дождались своих, господин Паппенгейм? — с ненавистью спросил я. — Пришли регистрировать заявочку?

Он потянулся ко мне своей обезьяньей лапой, но я треснул его по руке и бежать.

Через несколько минут мы уже сидели в засаде в одном из дворов напротив горсовета. И вот Паппенгейм появился, наконец, в дверях. Вид у него был далеко не радостный. Старик еще больше ссутулился, посерел и стоял у подъезда с непокрытой головой, держа в руках шляпу. Он огляделся по сторонам и тихо побрел по улице.

— Незадачка получилась! — радостно воскликнул Левка.

Мы выбрались из своего укрытия и медленно двинулись за Паппенгеймом. На углу Почтовой и Интернациональной он прислонился плечом к ограде.

— Доходит, — хихикнул Левка. — Сейчас будет разрыв сердца.

В это время на улице показался высокий человек в черном. Он шел к старику.

— Ты стой здесь, — скомандовал я Левке, — а я подберусь ближе.

Мне удалось неприметно выйти на угол, а там я влетел в чей-то двор и очутился прямо у забора, к которому приник старик.

— Безнадежное дело, — услышал я ненавистный голос Белотелова. — Все архивы вывезены, а куда — никто не знает…

Старик молчал.

— Может, ему сунуть взятку? — предложил Белотелов.

— Ты думаешь, Штубенхоккер дурак? — вспылил старикашка. — Я нарочно не дал ему адреша Золотой Долины. Он так и замер, как тигр перед прыжком, когда я штал говорить ему о швоем мешторождении. Вшё допытывалшя: где и что? Они вше только и норовят хапнуть здешь что-нибудь из рушшких богатштв…

— Но можно ведь…

— Ничего не можно. Без документов к нему нечего и ходить. Шражу наложит лапу…

«Ага, думаю, и своих боишься! Плохие же у вас дела, господин Паппенгейм!»

Вдруг старик хлопнул себя по лбу и рассмеялся:

— Фу, черт возьми! Как же я не догадалшя! Ведь можно же взять швидетельшкие показания у них…

— У кого?

— Да у этих молокошошов. Только что вштретил Молокоеда.

«Вот так, думаю, штука! Опять придется иметь дело с этим старикашкой. Только дудки! Никаких свидетельств ты от меня не получишь».

В тот же вечер Белотелов пришел к нам домой. Он вел себя так, словно мы с ним лучшие друзья, шутил, смеялся, был очень вежлив и предупредителен с мамой и все интересовался, как мы сейчас живем.

— Знаю, что вам приходится трудно, — дружелюбно сказал он. — Возьмите, пожалуйста! По старой памяти… Принес кое-что из съестного.

И выкладывает на стол хлеб и колбасу, при одном виде которой у меня набрался полный рот слюны.

— Спасибо, Белотелов, — ответила мама. — Мы пока ни в чем не нуждаемся.

— Оставьте, Мария Ефимовна! — возразил Белотелов. — Знаю, как вы бедствуете, а у меня пока еда есть…

Он распрощался и оставил свои подарки на столе, но я собрал их и, выскочив на лестницу, протянул всю эту снедь Белотелову:

— Вы, кажется, забыли.

— Нет, — улыбнулся он. — Оставил тебе.

Белотелов махнул рукой и стал спускаться вниз. Тогда я швырнул ему все его добро и захлопнул дверь.

Но разве у таких людей бывает самолюбие? Вскоре Белотелов, как ни в чем не бывало, пришел к нам опять. Дома никого не было, и он начал ко мне подъезжать. Ты, дескать, хороший парень и можешь теперь вполне обеспечить жизнь себе и матери. Ты опиши то, что видел в Золотой Долине, потом мы сходим с тобой к нотариусу и он удостоверит, что это твое описание. Тебе это ничего не стоит, а получишь от меня столько, что тебе и не снилось.