Четверо из России (сборник) - Клепов Василий Степанович (читать книги бесплатно полные версии .txt) 📗

— Своей землей не торгую! — крикнул я и выскочил из кухни.

Через день мы снова ходили с Левкой по городу. И везде на зданиях читали непонятные нам, чужие, враждебные надписи. Длинная очередь арестованных стояла около комендатуры, как называлась теперь бывшая столовая № 17. Четверо конвоиров в черной форме, с прижатыми к животам автоматами, молча озирались вокруг. Когда мы хотели подобраться к очереди ближе, один из солдат поднял на нас автомат и, глядя пустыми серыми глазами, неожиданно тоненьким голоском завопил:

— Эс ист ферботен! Хальт, хальт!

«Хальт это по-ихнему значит „стой“, а вот что такое „Эс ист ферботен“, я не знал.

— Ты смотри, смотри, — шепнул мне Левка, — ведь это они Димкиного отца забрали…

Я обернулся. Недалеко от дверей комендатуры стоял, повернув к нам бледное, небритое лицо с седыми усиками, Николай Арсеньевич Кожедубов. Он смотрел то на нас, то на полицейского, а потом махнул рукой:

— Вася, скажи там…

Но что сказать — Кожедубов так и не договорил. Полицейский ударил его рукояткой автомата прямо в лицо. Николай Арсеньевич поднял руки и повалился.

Мы бросились бежать. Кожедубовы жили недалеко от нас в небольшом деревянном домике, изукрашенном старинной русской резьбой. Резьба тянулась вдоль карниза, покрывала сверху и снизу голубые наличники окон. Она была делом рук Николая Арсеньевича, который однажды, когда я его спросил о резьбе, ответил:

— Что же, Вася, я умру, так пусть хоть это останется…

Когда мы вбежали во двор к Кожедубовым, Димка занимался акробатикой: расстелил на земле коврик и стоял на голове, вытянув в стороны руки, и медленно сводил и разводил ноги.

— Гоп-ля! — крикнул он и, перевернувшись, пошел нам навстречу.

За год Димка еще больше вытянулся, стал сильным, как молодой барс. На щеках у него все явственнее пробивались желтые волоски, и я не раз уже шутя говорил, что ему не мешало бы побриться. На что он отвечал мне хриплым баском:

— А тебе, Молокоед, тоже пора сбрить свою щетину.

Выдумает мне тоже: щетина! Всего лишь черненький пушок.

На наших лицах, что ли, Димка прочитал кое-что, только сразу спросил:

— Случилось что, Молокоед, а?

Я кивнул и посмотрел в его глаза. Серые, почти голубые, они настороженно смотрели с продолговатого лица.

— Случилось с твоим отцом, — мрачно проговорил Левка и тут же стих.

— Да ничего особенного, Димка, — поспешил добавить я, видя, как сразу посерело и обнаружило свои веснушки Димкино лицо. — Просто мы сейчас шли по Интернациональной и видели: твой отец стоит около комендатуры…

— Арестовали его, что ли? — взглянув на меня, проговорил Левка.

Димка толкнул Левку в плечо, тот даже пошатнулся, и обратился ко мне:

— Договаривай, Молокоед! Если уж начал, — договаривай.

Я не стал дольше скрывать правду и рассказал все без утайки. Димка убежал домой и вернулся с узелком в белом платочке. Следом шла мать. Она выпроводила нас в калитку и тихонько перекрестила.

Никакой очереди у дверей комендатуры уже не было, а стоял только часовой в надвинутом на лоб шлеме. Димка смело подошел к нему:

— Нам бы передачу…

Вместо ответа часовой протянул руку к звонку. Из двери вышел одетый в черный костюм человек и сквозь очки глянул на нас.

О, как знаком мне был взгляд противных желтых глазищ! Сколько раз он останавливался на мне у дяди Паши, когда мы еще только намечали маршрут в Золотую Долину. Уже тогда в этом взгляде сверкала жадность. Потом я увидел Белотелова на допросе. Шмыгающие по сторонам, не задерживающиеся ни на чем его буркалы напоминали глаза волка, попавшего в капкан. А сейчас они горели, как кристаллы халькопирита, и в них можно было прочесть радость от того, что пришли немцы, и торжество за себя и своего папашу, которых выпустили из тюрьмы.

— Что вам нужно? — спросил Белотелов.

— Отцу вот передачу… Кожедубову, — как можно спокойнее ответил Димка.

Белотелов усмехнулся:

— Когда забрали?

— Сегодня…

Белотелов скрылся, а через несколько минут вышел и весело улыбнулся:

— Передача не нужна. Могу вам, как старым знакомым, сообщить по секрету: Кожедубова сегодня расстреляют.

Не знаю, долго ли мы стояли перед комендатурой, но очнулся я, когда часовой толкнул меня в спину автоматом:

— Коммт, коммт, шнелль…

— Дождался своих, гад! — мрачно проговорил Левка. И я понял, что он думает о Белотелове.

Димка, размахивая узелком, шагал молча, устремив взгляд вперед. На его посеревшем лице не было никакой растерянности или паники.

— А ведь надо что-то делать, Димка, — проговорил я, когда молчать стало уже невмоготу.

— Вы идите, а мне — сюда, — бросил Димка и свернул с Интернациональной на улицу Девятого января.

Мы с Левкой вернулись домой и сели на подоконник. Во дворе играли ребятишки. Они сразу рассыпались, как воробьи, стоило появиться немцу. А фашисты приходили во двор часто: в недостроенном доме, покрытом теперь толем, был устроен какой-то немецкий склад. Перед ним все время ходил часовой.

— Взорвать бы, — тихо произнес Левка.

Я понял, о чем думает его отчаянная головушка.

— Взорвать — хорошо, но как?

— Известно, как… Мину подложить и — бенц!

— А как подложишь? Склад-то охраняется…

— Ты ничего не понимаешь, я смотрю. Надо действовать не одному, а двоим. Ты бы его отвлекал, а я р-раз и — там. Мину или взрывчатку подложу и — готово!

В самом деле… Ведь подрывают склады и поезда партизаны. И есть среди них пацаны вроде нас!

Я задумался и размышлял до самого отбоя. А когда мы улеглись спать, шепнул:

— Знаешь что, Левка? Хоть мы и не хотели изучать фашистский язык, а придется. Вот изучим, тогда можно развернуть диверсионную работу…

Утром я выложил на балконе свой сигнал, но Димка почему-то не шел. Я достал с полки учебник немецкого языка и пригласил Левку заниматься.

— Вас ист дас? — спросил я его, кивая на дверь.

— Дас ист дас фенстер…

— Эх, ты! Фенстер… Фенстер — это окно.

— Что же это я? Дас ист ди диле.

— Нейн, — усмехнулся я.

— Ди декке.

— Нейн…

Левка перебрал весь словарь из параграфа «Дас циммер», а слова «ди тюр» так и не вспомнил.

— Вер ист дас?- показал я на часового.

— Вер ист диэер менш?

— Я тебя спрашиваю: «кто это такой?» А ты вместо ответа тоже говоришь: «кто этот человек?»

— А как надо сказать? — спросил Левка, и в его глазах я впервые уловил страстное желание изучить немецкий язык. — А, Молокоед? Скажи, как?

Но я и сам не знал, как будет «часовой» по-немецки.

Я перелистал весь словарик, но в нем не было такого слова. Тогда я подмигнул Левке и постучал нашему «официру»:

— Герр обер-лейтенант, гештаттен зи мир ейне фраге, — приготовил я длинную фразу.

— Я, я, — раздался из-за двери густой бас.

— Герр обер-лейтенант, их вилль лезен унд шрайбен лернен.

— Рихтиг, рихтиг, — ощерясь в ухмылке, проговорил немец.

Кое-как мне удалось выпросить у него немецкий разговорник, из которого я узнал, что часовой по-немецки будет «ди вахе». Беда была лишь в том, что немцы, видимо, думали, что пришли в нашу страну, как в ресторан. Почти все фразы в разговорнике относились к еде. Приготовьте мне то да подайте другое.

Левка сел ближе, и мы стали запоминать целые немецкие фразы.

Неожиданно все содрогнулось. И наш дом содрогнулся, даже подскочил от взрыва. Выглянув на улицу, мы увидели, что все — и русские и немцы — бегут по направлению к комендатуре.

— Вот это — да! — весело ухмыльнулся Левка. — Вот это саданули!

На месте столовой № 17 курились только развалины, когда мы прибежали туда. У развалин встретили Димку. Он мчался навстречу радостный и оживленный.

— Ты видел, Дим, как ахнули комендатуру? — спросил Левка.

— Нет, — ответил Димка, но по его веселому лицу я понял, что знает он больше нашего.

— А как отец? Жив?

Димка оглянулся, прижал губы к моему уху:

— Жив папка. Это из-за него и взлетела комендатура.