Четверо из России (сборник) - Клепов Василий Степанович (читать книги бесплатно полные версии .txt) 📗

Геолога Окунева и его маленькую партию уничтожил, конечно, Паппенгейм.

Пока шла гражданская война, он все сидел в Золотой Долине и ждал, когда свергнут Советскую власть, чтобы стать капиталистом. Этого он, конечно, не дождался и сбежал в Германию. А когда фашисты вторглись в нашу страну и подошли к Москве, кощей как-то пробрался через фронт и снова появился в Золотой Долине… А сынок тем временем кончил в Ленинграде институт, затесался в геологи, торговал золотишком, какое у отца сохранилось, и мутил воду, то есть отводил всем глаза от Золотой Долины… Но мы втроем — Димка, Левка и я — все-таки раскрыли это дело.

Когда к вечеру капитан снова был у меня, я пристал к нему с расспросами. Меня очень интересовало, успел ли Голенищев вызвать бомбардировщиков и забрали его или нет?

— Только по секрету! — рассмеялся капитан. — Об этом вообще-то мы не болтаем, но тебя могу просветить…

Оказывается, они сами дали возможность Голенищеву вызвать самолеты, но предупредили ближайшую нашу эскадрилью, чтобы она подготовилась встретить фашистских налетчиков. Немцы думали, что они летят бомбить беззащитный город, а им так дали прикурить, что из семи бомбардировщиков ушел восвояси только один да и то вряд ли дотянул до аэродрома.

А Голенищева сразу забрали и Пантюху тоже: он стоял в городском саду и все ждал, когда же прилетят самолеты, чтобы бросить свою предательскую ракету.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

После этого ко мне несколько раз наведывался капитан Любомиров. Он рассказывал, как поймали того самого толстяка, который покупал у Белотелова документы на Золотую Долину. Это был какой-то американец, который пытался скупить все права на месторождение медной руды, чтобы делать свой бизнес, как придут немцы.

Мне уже надоело лежать в больнице, и я попросил, чтобы меня выписали. Доктор осмотрел мою ногу и согласился.

Из больницы мне дали кресло на колесах, и Белка, жившая теперь недалеко от нас, катала меня по комнате от кровати к столу и окну, пока не было дома мамы.

— И зачем тебя потащило в Золотую Долину? — спросила как-то Белка.

Я хотел рассказать ей, что поехал в Золотую Долину, чтобы добывать золото и покупать танки, но язык не повернулся — стыдно стало.

Левкина мама, хоть и пошла на поправку, все еще лежала в больнице, и Левка был теперь как круглый сирота. Все время проводил в больнице и возвращался домой только вечером.

Мама сказала, что хорошо бы его взять к нам, и я очень этому обрадовался.

В нашей квартире все уже было расставлено по-прежнему, только у стены на полу отчетливо выделялся желтый прямоугольник, напоминая о том, что вот здесь стояло пианино, которое продали из-за моих нелепых поступков.

Мы договорились с дядей Пашей, с домоуправлением, и дядя Паша перешел жить в комнату Гомзиных, а в его комнате, смежной с нашей, поселились мы с Левкой.

До учебы никого из нас — ни меня, ни Левку, ни Димку — не допустили, делать нам было совсем нечего, и от этого на душе становилось противно. С самого утра Белка или Левка подкатывали меня в кресле к окну, и мы целыми днями смотрели на то, что происходит во дворе. Но до самого обеда двор был почти пустой — все работали и учились. Потом начинали появляться из школы ребята. Уже по их виду мы сразу узнавали, кто какую отметку получил. Одни бежали сломя голову, торопясь обрадовать родных, другие останавливались на каждом шагу и втолковывали что-то своим товарищам.

Никитка Сычев влетел во двор, приплясывая. Он бил рукой в учебник, как в барабан, и выкидывал ногами такие колена, что мы поняли: Сыч получил пятерку. Под ноги ему подкатился футбольный мяч, и Никитка погнал его впереди себя, как самый резвый нападающий, а за ним с шумом и криком бросились все футболисты нашего двора.

— Силен! — сказал Левка.

Мне было очень обидно, что я не могу вот так же, как Никитка, пройтись колесом по двору, чтобы все знали, как я хорошо учусь. Чтобы не расплакаться, я отвернулся от Левки к стене недостроенного дома.

Там, на чердаке, все еще стоял мой сигнал. Этот сигнал мозолил мне теперь глаза. Он был как крест на всех наших дурацких похождениях.

Врач ошибся, когда сказал, что я через две недели буду играть в футбол. Нога моя не срасталась.

Мама потихоньку плакала. Она боялась, что я останусь инвалидом. А меня больше всего мучило безделье и еще то, что нас оставили на второй год.

Я уговорил маму пока не сообщать об этом отцу на фронт: может быть, если хорошенько попросить, педсовет отменит свое решение. Мама на это мало надеялась, но я решил попробовать.

Димка сделал мне костыли, и я стал учиться ходить на них по комнате. Мы написали втроем коллективное заявление и понесли его в школу.

Димка и Левка остались ждать меня в сквере.

— Так будет лучше, — сказал Димка. — Может быть, твой инвалидский вид подействует на учителей так, что они сжалятся.

У директора кто-то был, и он знаками дал понять, что принять меня сейчас не может. Я вернулся снова к своим товарищам.

— Нечего делать, Молокоед. Как только заживет у тебя нога, двинемся на фронт, — успокоил меня Димка.

— Хватит! — обозлился я на Димку.

Димка удивился, вытаращил на меня ангельские глаза и пропел из «Царской невесты»:

— Не узнаю Григория Грязнова!

Но тут из. дверей школы показался Туляков и, поправив очки, сказал:

— А, вы здесь? Дело улажено!

Ему удалось все-таки уговорить директора перенести нам испытания на осень.

— Как же так вам удалось? — удивился я.

— К учителям тоже надо иметь подход, — улыбнулся Туляков.

Оказалось, он за нас поручился.

Нога моя к осени совсем поджила, я стал ходить без костылей и только немного прихрамывал. Но врач утешил меня, что со временем пройдет и хромота.

Впрочем, разве в этом дело! Даже если бы мне пришлось остаться на костылях, я был теперь в двадцать раз счастливее того чудака, у которого душа просила романтики.

Мы все лето занимались, и только теперь я понял, до чего же интересны и ботаника, и история, и даже немецкий язык. Может, в этом виноват академик Туляков, а может, мы действительно много узнали летом, но только осенью мы легко ответили на все вопросы, которые нам задавали учителя. Мы с Димкой перешли в седьмой класс, Левка — в шестой.

— Что случилось с Молокоедовым? — удивлялись в школе. — Был такой оболтус, а теперь учится лучше всех…

Не знаю, о чем говорили между собой учителя после нашего бегства, но только они, видимо, поняли кое-что. Когда Мишка Фриденсон предложил организовать ребячий истребительный батальон, Аннушка не чинила препятствий и даже стала главным нашим ходатаем по этому Делу. Меня избрали командиром. А батальон свой мы назвали так: Первый пионерский истребительный батальон имени Джека Лондона.

Забыл еще сказать, что Белку, или, точнее, Нюрку Соколову, которая кончила четырехлетку в Березовке и училась теперь в пятом классе нашей школы, мы тоже приняли в свой батальон бойцом и санинструктором.

Первую четверть все мы — я, Димка, Левка и Белка — закончили в числе лучших учеников. Шестого ноября к нам в квартиру пришел сам академик Туляков. Дома были только мы с Белкой, и он попросил позвать остальных. Я сказал Белке, чтобы она выбросила на балконе сигнал: она вывесила мамин фартук, и сразу явились Димка и Левка. Академик даже удивился:

— Хорошо у вас дело поставлено!

Он сначала поговорил с нами, посмеялся, всего Джека Лондона и Брет-Гарта у меня пересмотрел, а потом позвонил куда-то и спросил: «Ну как? Готово? Тогда приезжайте сюда».

И вот через некоторое время вваливается к нам какой-то дяденька с пакетами и портфелем. Роман Харитонович начал суетиться, велел Белке накрыть стол и начал выкладывать разные закуски, конфеты, пирожные, о каких мы уж перестали думать во время войны. А потом поставил на середину стола бутылку шампанского.