Колыбельная для брата (журнальная версия, ил. Е. Медведева) - Крапивин Владислав Петрович

Пять минут на решение,

Пять секунд — на бросок…

Лица были оранжевыми от огня, а огонь был как флаг «Капитана Гранта» на штормовом ветру.

Митька приткнулся к Кириллу и положил ему на колени кудлатую голову. Замер.

Дед резче ударил по струнам и закончил последний куплет:

… Раскатилось и грохнуло

Над лесами горящими,

Только это, товарищи,

Не стрельба и не гром—

Над высокими травами

Встали в рост барабанщики.

Это значит — не все еще.

Это значит — пройдем.

И опять тихо сделалось. Даже неяркий желтый месяц опустился к самой земле и слушал тишину, похожую на эхо песни.

— Вот это колыбельная, — шепотом сказал Юрка Кнопов.

— Откуда она? — спросил Саня.

— Издалека, — сказал Дед. — Я слышал ее в комсомольском лагере под Петрозаводском, давно еще. Но и там не знали, кто ее сочинил.

«Это почти про нас, — думал Кирилл. — …Не совсем про нас, но похоже…»

Дед сидел, задумавшись и поглаживая гитару, как добрую собаку. «Он больше всех боялся сегодня, — подумал Кирилл. — Во-первых, за весь экипаж, во-вторых, за своего Митьку, который был впереди… Митька заслужил такую колыбельную…»

— А почему… — начал Кирилл и замолчал. Он хотел спросить, почему Дед не пел эту песню раньше. Не спросил, понял. Надо было иметь право на такую песню.

Теперь они имели это право.

— Давай еще раз, — попросил Кирилл.

— Что ж, давай, — просто и охотно сказал Дед.

Кирилл сел с ним рядом. Он не чувствовал ни капельки смущения, никакой нерешительности, он хотел петь. Он сейчас словно целиком состоял из этой песни. Два голоса — глуховатый и ясный — слились в первой фразе:

Помиритесь, кто ссорился…

Юрки, сидевшие рядом, еще плотнее придвинулись друг к другу.

Глава десятая

— Так… Просто песня, — сказал Кирилл Женьке, когда они шли от оврага после встречи с Чирком, — А почему ты спрашиваешь?

— Она незнакомая какая-то. И хорошая… Ты ее поешь хорошо.

Вот сейчас Кирилл почему-то смутился, хотя Женька не первый раз хвалила его пение. И от смущения заговорил сердито:

— Ты смотри не вздумай болтнуть про Чирка.

— Не вздумаю, — рассеянно сказала Женька. — А ты не притворяйся суровым — ты не такой.

— А какой? — растерянно спросил Кирилл.

— Ну… я не знаю.

— Не знаешь, а влюбилась в третьем классе, — пробормотал Кирилл. Он хотел быть язвительным, но, кажется, покраснел.

— В третьем классе все было проще, — серьезно проговорила Женька. — В третьем классе ты пел песни про Чебурашку, а не такие, как эта… «Колыбельная».

— Эта песня про то, как люди боятся, — вдруг сказал Кирилл. — Знаешь, бывает так: ветер, огонь, гроза. Люди боятся, но идут.

— Куда?

— «Куда…» — усмехнулся Кирилл. — Куда надо.

— Ну вот, — огорченно сказала Женька. — Сам заступился за Чиркова, а теперь…

— А я не про него…

— А про кого?

— Вообще…

— Странный ты, Кирилл.

— Почему?

— Не знаю… Ты похож на Тиля Уленшпигеля.

— Перегрелась ты на солнышке, — сказал Кирилл и представил себя со стороны, как в зеркале.

— Нет, в самом деле. Такой же худой, и волосы… и… какой-то отчаянный. У тебя тоже пепел стучит в сердце?

— Да ну тебя, — пробормотал Кирилл и от смущения брякнул: — Ничего у меня не стучит. Урчит только в животе от голода.

Тут же он понял, что сморозил глупость, и торопливо проговорил:

— По-моему, это ты отчаянная. Так носишься на велосипеде. Я даже не думал, что ты так можешь.

— Что ты! — обрадованно сказала Женька. — Это я с перепугу. Знаешь, как я перетрусила, когда в овраг скатывались!

— Ну вот, — сказал Кирилл. — Значит, эта песня и про тебя… Ну, пока…

Они стояли на углу улиц Грибоедова и Мичурина, и надо было расходиться.

— До свидания, — сказала Женька и, глядя Кириллу в глаза, протянула узкую ладошку. Кирилл осторожно взял ее и вдруг спросил:

— А на кого я был похож в третьем классе?

— На себя самого, — без улыбки ответила Женька. — Ну, до завтра.

Они разошлись, немного встревоженные странным своим разговором, но в общем-то почти беззаботные и уверенные, что сегодняшний день больше не принесет никаких сложностей. Они еще не знали, что школьные заботы не кончились.

Когда Женя вернулась домой, мама сказала:

— Наконец-то! А у нас Ева Петровна.

А Кирилл медленно ехал по обочине и увидел Зою Алексеевну, которая с тяжелой сумкой шла по краю тротуара.

Зоя Алексеевна тоже увидела Кирилла. Они сошлись почти вплотную. Разойтись просто так было невозможно — Кирилл это чувствовал. Поздороваться? Но он уже здоровался с Зоей Алексеевной перед сегодняшним горьким разговором. Что было делать? Кирилл сделал то, что сделал бы и раньше, до сегодняшнего дня. Сошел с велосипеда, оттянул зажим багажника и сказал:

— Ставьте сумку, Зоя Алексеевна. Я довезу.

Она кивнула. Поставила сумку на багажник. Они пошли рядом. Кирилл вел велосипед за руль. Шли и молчали. Но долго молчать после того, что случилось между ними, было нельзя. Зоя Алексеевна негромко проговорила:

— Суровые слова ты сегодня сказал мне…

Кирилл чуть заметно шевельнул плечом. Этого можно было не заметить. А можно было заметить и понять так: «Что сказал, то сказал. И не жалею».

Зоя Алексеевна кивнула:

— Понимаю. Не раскаиваешься.

Не поднимая головы, Кирилл сказал почти шепотом:

— Нет.

— Ты считаешь, что я предала тебя. Почему? Потому что поверила, будто ты виноват?

— Да.

— Что ж… Наверно, ты прав по-своему.

Кирилл встретился с ней взглядом.

Все так же тихо, но не опуская взгляда, он проговорил:

— Я, Зоя Алексеевна, по-всякому прав.

Она улыбнулась коротко и грустно и вдруг спросила:

— Ты не мог бы сейчас зайти ко мне?

— Зачем?

— Чтобы закончить наш разговор.

Он спросил слегка удивленно:

— Разве нужен еще разговор?

— Нужен… Если не тебе, то мне нужен.

Кирилл опять посмотрел вниз.

— Хорошо, — сказал он. — Только для чего? Все равно вы мне не верите.

— Да верю! — неожиданно громко воскликнула она. Кирилл даже вздрогнул. — Верю я тебе, Кирюша. Я сразу же поняла, что ошиблась. Я десять раз готова просить извинения. Но я хочу, чтобы ты понял… Горько мне от твоих слов… Я тебя очень прошу, зайдем.

…Зоя Алексеевна жила в глубине заросшего двора, в старом двухэтажном доме, на первом этаже. Раньше, давным-давно, Кирилл не раз бывал здесь. В подъезде почему-то всегда пахло жареной рыбой. И сейчас Кирилл ощутил этот запах. На миг он почувствовал себя третьеклассником, который прибежал сюда разучивать к первомайскому празднику песню о красном командире.

Велосипед поставили под вешалкой, и Кирилл по мягким домашним половикам вошел в комнату. В знакомую комнату с письменным столом и книгами, с пианино под вязаной накидкой, с узким диваном. С большого фотопортрета строго смотрел пожилой человек в форме железнодорожника — давно умерший муж Зои Алексеевны. Он и раньше так же смотрел со стены, когда Зоя Алексеевна уходила готовить чай, а мальчишки на диване затевали тихую возню…

— Садись, Кирюша, я чайник поставлю.

— Спасибо, мне не надо.

— Кирилл…

— Нет, правда, я не хочу. Меня сегодня уже угощали, у Черепановой…

— У Жени? Вы дружите?

— Да нет, я сегодня первый раз к ней зашел. Случайно.