Давно закончилась осада... (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (книга жизни TXT) 📗
“А когда же они будут искать арестованных? Когда?”
— …У вас регистр Белла, капитан? Хорошо… Но срок последней регистрации уже истек…
Бабье лицо капитана сморщилось, как резиновая маска.
— Боже мой, командир! Сейчас девяносто процентов каботажных судов ходят с просроченными свидетельствами! В конце концов, это даже не ваше дело! Ваше дело груз, не так ли?
— Не совсем так, но… ладно, оставим пока это. Попрошу судовую роль и список пассажиров.
“Вот оно…”
— Роль пожалуйста! А пассажиров, слава Богу, нет и никогда не было. Мы чисто грузовое судно…
Командир оглянулся на Ховрина. Ховрин мягко и внятно сказал:
— У нас есть информация, что на “Согласии” находится группа лиц… так сказать, особого контингента.
Оська видел Ховрина со спины, но понял — тот смотрит в лицо капитану.
Капитан молчал с полминуты. Но не отводил глаз, только морщился, как от скрипа по стеклу.
— Да, — наконец выговорил он. — Для информации были некоторые основания. Пароходство и… особые службы делали мне такое предложение. Я категорически отказался. Такого дела мне еще не хватало!.. Кстати, у меня есть письмо по этому поводу и заверенная копия моего ответа… Боцман!
Кроме капитана, из экипажа здесь были двое. Высокий, очень худой штурман (он безразлично стоял у судового пульта ко всем спиной) и крепкий широколицый дядька. Он качнулся вперед в ответ на оклик.
— Боцман, принесите из моей каюты желтую кожаную папку. Она у изголовья на полке.
Боцман был не похож на боцмана. Он похож был… пожалуй, на того охранника, который в мае гонялся за Оськой. Правда, не в камуфляже, а в сизой робе, и старше того, но взгляд такой же… Да все они похожи, такие …
Боцман не сказал обычное “есть, капитан”, молча шагнул к двери мимо патрульных. Те на него оглянулись. И Ховрин оглянулся. И увидел Оську.
Ховрин сказал бесцветно:
— Марш в яхту. Живо. Дома поговорим…
Оська спиной вперед выкатился из рубки. И по трапам — вниз. Быстро, но… бесшумно. Будто чуял что-то.
Суровость Ховрина не обещала хорошего, и все же не это было главное. Главное… то, что вдоль ограждения нижней палубы, пригибаясь, шел боцман. Тоже бесшумно.
Разве каюта капитана внизу? На “Соловьевске” все каюты комсостава были на верхних палубах.
Не стукнуть бы подошвой, не выдать себя. Оська, цепляя сандалии друг за дружку, тихо стянул их, оставил на палубе. Босиком-то — как кошка…
Он крался за боцманом почти до кормы.
Какая опять сила двигала Оськой? Даниэль? Память о сигнале двух флагов? Азарт? Инстинкт? Или догадка, что должен сбыться недавний сон? По крайней мере, Оська ни на миг не усомнился, что поступает как надо. Пускай Ховрин хоть заживо сожрет его!
Кормовая палуба была заставлена контейнерами. Горел гакабортный огонь — бросал свет в море, но отраженных лучей хватало, чтобы смутно видеть все вокруг.
Оська присел на корточки. Урчали под палубой двигатели — на холостом ходу. Волна была заметнее, чем во время плавания на “Маринке”. Пологая зыбь медленно поднимала корму, держала ее несколько секунд, уходила к носу, и корма мягко опускалась. Контейнеры еле слышно поскрипывали.
Боцман оглянулся. Но Оська, укрывался во тьме, съежился, вцепился в трос, притянувший контейнер к палубе. Трос чуть заметно вздрагивал (или это сам Оська?).
Боцман шагнул дальше.
Один контейнер стоял отдельно, позади всех, прикасаясь к другим лишь торцом. За ним была пустая палуба.
Правду говорили, что “Согласие” переделано в сухогруз из большого траулера. На палубе был виден слип — такой пологий и широкий спуск, по которому сбрасывают в море громадные сети — тралы.
Боцман у бортового ограждения нагнулся над кнехтом — двойной швартовой тумбой с перекладиной. Завозился… Что он делает?
Оська вытянул шею и… услышал голоса. Очень глухие, с неразборчивыми словами. Будто… из другого пространства.
Но нет, не из чужого пространства были голоса. Из отдельного контейнера. Оська понял это, когда услышал стук. Изнутри кто-то бил кулаком!
Громадный дощатый ящик с железными скобами был камерой!
А боцман разматывал с кнехта тяжелый трос. Тот, что охватывал контейнер и не давал ему отделиться от остальных!
Не будет троса — и при первом же сильном качке контейнер скользнет к слипу. И еще, еще… Сколько качков надо, чтобы контейнер подъехал к слипу и плавно ушел в море? Сколько минут?
Заорать? Кинуться в рубку? А если он не успеет?
Оська, забыв про осторожность, не сидел уже, а стоял. И не сразу понял, что белые квадраты юнмаринки светятся в темноте. А когда понял — поздно! Боцман летел к нему в длинном тренированом прыжке.
— А… — и твердая, как дерево, ладонь захлопнула Оськин рот.
— Ты откуда, поскрёбыш?.. А! Ты — с ними! Сявка сыскная. Нам свидетели ни к чему…
Оська забился в боцманских лапах. Толку-то! Комарик в кулаке гориллы…
— Потрепыхайся, рыбочка. Напоследок — оно приятно. Поживи еще чуть-чуть…
— М-м…
— Помычи, теленочек. Как перед ножичком…
Зловещая ласковость палача обволокла Оську ужасом. Не отпуская Оськин рот, боцман прижал невесомого мальчишку к вонючему туловищу.
— Ну-ка, моя птичка… — Тряпичный жгут врезался Оське между губ, между зубов, чуть не разорвал щеки. Видимо, это был скрученный боцманский платок. Он впитал в себя вонь хозяина: запахи табака, мочи, водки, немытого тела… Оська захрипел. Боцман намертво стянул концы платка у него на затылке.
— Теперь давай ручки… Вот так. Хороший мальчик… — Кожаный брючный ремешок стянул Оськины запястья за спиной.
Боцман качнулся в сторону, чем-то скребнул по железной палубе. И холодный металл обнял Оськино горло. Как стальные пальцы.
Оська понял, что это. Такелажная скоба. Вроде той, которая на Цепи помешала Норику, только поменьше — как раз, чтобы плотно охватить мальчишкину шею.
Боцман поднес Оську к контейнеру, прижал затылком к доскам, сунул в скобу винтовой нагель. Задергал пальцами — закручивал, гад! И не просто закручивал, а просунул нагель еще в одну скобу — в плоскую, привинченную к контейнеру.
Оськина шея оказалась прикованной к железной полосе. Причем так, что голова была скручена набок, как у птенца со свернутой шеей. Ноги едва доставали до палубы, и он стоял на пальчиках…
— Гуд бай, рыбка. Жаль, нет времени посмотреть на твой последний танец.
Это был выродок. Оська слышал про таких. Про тех, кому чужие муки слаще всякой радости. Он читал, как такие сволочи в Саида-Харе связывали по двое пленных ребятишек и сталкивали в пропасть. Как заливали им в горло мазут…
Боцман похлопал Оську по перекошенной щеке и ушел.
Вот и всё…
Что Оська мог? Только колотить пяткой в контейнер. Заколотил. В ответ послышался стук. Голоса… Не разобрать. Какая разница? Они все равно не помогут. Да и колотить долго было нельзя. Приходилось стоять на пальцах одной ноги, а это больно…
И шею больно. И стянутые руки…
А может, его найдут?
Не успеют… Опять медленно, длинно качнуло, и контейнер проехал еще полметра к слипу. Оська, двигаясь с ним, затанцевал на пальчиках, как балерина, чтобы не оторвало голову. Сколько это еще будет длиться? Минуту? Две?..
А потом контейнер будет плыть или сразу пойдет ко дну? Наверно, сразу, эти гады все рассчитали. А если и поплывет, Оське-то не легче: он задохнется без опоры…
Так что же это? Смерть?
Когда не стало Анны Матвеевны, Оська не раз думал о смерти. О том, что чувствует, видит и думает при этом человек. Будет ли потом сплошная тьма или откроется новое пространство? Одно он знал точно: это будет очень не скоро, через вечность. А оказалось — сейчас. В жутком капкане.
“Я не хочу-у-у!!”
Его никогда не найдут. И никто ничего не узнает. Никаких доказательств. Контейнера нет. Непослушный мальчик по пути на яхту сорвался в море, крикнуть не успел…
Опять качнуло. Опять он пробежался на цыпочках, спасая шею от боли и вывиха.
