Дело о радиоактивном кобальте - Маспэн Андрэ (читаем книги онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
— Что произошло? — сказал я. — Ну, говори же!
— Сорвиголова…
— Ну?
— К нему снова приходил инспектор полиции—
— Да что ты говоришь! К Сорвиголове?
— Нажим, кажется, был силен. Бедный Сорвиголова, ты знаешь, не орел! В общем, у него расшатались нервы, и бедный парень слег в сильнейшей лихорадке.
Я был в ужасе. Значит, полиция не напала на след и более, чем других, подозревала нас. Я представил себе взволнованного Сорвиголову, путающегося в ответах и попадающего в ловушки полицейского инспектора. Да, этот случай доказывал, что мы должны были торопиться с нашими розысками. Нам. необходимо было найти виновного, хотя бы для того, чтобы прекратить неприятные посещения полиции.
Вдруг мне пришла мысль, от которой я вздрогнул.
— Как ты думаешь, уж не проговорился ли этот несчастный Сорвиголова?
— Что ты хочешь сказать?
— Я надеюсь, он не выложил инспектору наших тайн: следствие, наш завтрашний визит в Сен-Гобэн?
— Вот это уж, старина, я не знаю!
— Ты все же видел его или нет?
— Я зашел к нему сегодня утром, как всегда, но видел только его отца, который был очень удручен.
— Слушай, Мяч, пойдем сегодня вечером к нему… Надо все выяснить, иначе он может нас погубить. Пока никому ни слова! Понял?
— Ясно!
Мы сразу же направились в лекционный зал, где нас ожидали остальные «сыщики». Со двора доносился шум переменки. Но в зале было пусто, и мы могли спокойно посовещаться.
— Слушай, старина, — спросил Маленький Луи, — ты надеешься, что посещение Сен-Гобэна состоится?
— Я надеюсь встретить там г-на Даву, отца Клода. Мы зададим ему внезапно вопрос об изотопах, о кобальте… Если он виновен, он должен смутиться… Тогда смотрите в оба! Если он покраснеет, начнет запинаться… Как бы то ни было, Клод двуличничает… Он хитрит, изворачивается… Короче говоря, он не похож на человека, у которого чистая совесть. По моему мнению, отец и сын…
— Но если там его не будет? — спросил Боксер.
— Кого?
— Да г-на Даву!
— Он заведующий производством. Он там будет.
— А если он не захочет нас принять?
— Так надо будет этого добиться! В крайнем случае мы скажем, что Клод просил нас что-то срочно ему сообщить,
— Но он удивится, что среди нас нет Клода.
— Пусть! Он нас примет. А там, самое важное выведать у него насчет изотопов…
Я старался держаться уверенно, но это было притворством. Я не упускал из виду трудностей, но мне надо было руководить моими «сыщиками» и использовать путешествие в Шантрен, чтобы показать себя. Вообще мои товарищи пришли в восторг от предстоящей вылазки, и, действительно, она была из ряда вон выходящей. Некоторые так восхищались, что забыли, зачем мы с Бетти организовали поездку. Но мне как организатору необходимо было напомнить всем об их обязанностях. Кто-то сообщил, что Сорвиголова не пришел и, вероятно, болен. Я обещал, что сегодня зайду к нему вместе с Мячом. Я еще раз им напомнил, что завтра нужно явиться к месту встречи без опозданий, после чего мы разошлись.
Все устали после вчерашнего матча, и поэтому урок гимнастики был отменен. Свободный час оказался кстати, так как Сорвиголова жил далеко, а мне не хотелось поздно возвращаться домой.
Мы пошли от Итальянских ворот. Уже спустился вечер, и огни автомобилей бросали на мокрый асфальт кроваво-красный отсвет. Я люблю вечерний Париж. Воздух пахнет дождем, бензином и пылью. Большие площади с ярко освещенными кафе и светящимися вывесками приобретают праздничным вид. Но в сторону от площадей и больших авеню Париж загадочен и немного страшен. Ощущаешь, как грохочет и дрожит большой город, будто сотрясаемый огромным стадом буйволов. В смутном гуле прорываются иногда сирены полицейских автомобилей или пожарных машин. Тогда начинаешь думать о пожарах, преступлениях и других мрачных вещах. И как не думать об этом, спускаясь по бульвару Сен-Жак и минуя родильные дома и богадельни, госпиталь Святой Анны и тюрьму Сантэ, где люди рождаются, умирают и страждут — в этом море домов, простирающемся до горизонта, в то время как под землей находятся миллионы могил с их вечным покоем. Да, Париж грандиозен и страшен, особенно ночью. Но это мой город, и я не хотел бы жить нигде, кроме Парижа.
Прогрохотал поезд наземного метро, и по тротуару пробежали полосы света. Скоро Итальянская площадь засверкала всеми своими витринами. Мяч потянул меня влево, и мы оказались в путанице малоосвещенных уличек, пустырей и подозрительных гостиниц. Я и не предполагал, что почти в центре Парижа мог быть такой бедный и печальный квартал.
Мяч остановился около дома с грязными стенами и подал мне знак следовать за ним. Мы прошли мимо комнаты консьержки; за запертой дверью залаяла собачонка, оповещая о нашем приходе. Вскоре старое и отвратительное обезьяноподобное лицо с всклокоченными седыми волосами прижалось к застекленной двери.
— Это — на первое! — крикнул Мяч.
Всклокоченная голова скрылась за грязным стеклом. Мы поднялись по узкой лестнице, где стояла вонь от капусты, и постучали в дверь на втором этаже.
Мужчина осторожно полуоткрыл дверь и, узнав Мяча, пригласил нас войти.
— Вы пришли проведать Мишеля? Это очень мило, — сказал он боязливым и каким-то неестественным голосом, — ему лучше… Вы тоже его одноклассник?
Мяч представил меня г-ну Перийе, и отец Сорвиголовы проводил нас в маленькую комнату — столовую.
— Минуточку, — сказал он, жестом приглашая нас сесть.
Я сообщу Мишелю, что вы пришли.
Украдкой я рассматривал этого человека. Он был высок, сгорблен, близорук и неловок. Хотя он не был сед, он казался почти стариком. На нем была поношенная домашняя куртка, помятые брюки. Не дойдя еще до двери в боковую комнату, он обернулся к нам и пленительно, молодо улыбнулся.
— Что он, действительно настройщик пианино? — спросил я у товарища, когда г-н Перийе скрылся за дверью.
— Да, — прошептал Мяч. — Это был когда-то знаменитый органист. Но он болен… Подагра… Он больше не в состоянии играть.
Вдруг мое внимание привлекла фисгармония в углу комнаты. Над фисгармонией висела фотография молодой довольно красивой женщины с гладкими черными волосами и тяжелыми веками, делавшими ее похожей на китаянку. Вся мебель была сборной и неудобной. Даже зеленые растения казались больными.
Мы услышали из-за перегородки голос Сорвиголовы. Отец его открыл дверь и попросил нас войти. Мы нашли нашего товарища в постели, голова его лежала на нескольких подушках. Ой был бледен и подавлен. Я не поверил своим глазам. Возможно ли, чтобы посещение инспектора полиции (у меня уже был личный опыт!) могло преобразить веселого парня Сорвиголову в это собрание несчастий! Взглядом, который его отец, несмотря на близорукость, уловил, Мишель просил его оставить нас одних. Г-н Перийе удалился, но перед этим еще раз поправил подушки под головой сына. И тогда я увидел прямые, одеревеневшие пальцы г-на Перийе.
— Как же ты? — глупо спросил я, когда дверь за старым органистом закрылась. — Что произошло?
В лихорадочных глазах Сорвиголовы появился страх.
— Он приходил, — сказал Сорвиголова, задыхаясь. — Он хочет меня арестовать… Не говорите ничего моему отцу.
— Что ты там ему рассказал? — спросил я, ошеломленный.
— Он меня допрашивал… допрашивал… Он сказал, что полиция знает обо мне всё.
Как это… всё?
Губы Сорвиголовы дрожали. Казалось, он вот-вот заплачет.
— Все… А что я знаю?
— Пустяки это все, — сказал Мяч. — Так водится. Они делают вид, что все знают, чтобы допрашиваемый сознался.
— Но мне не в чем сознаваться! — закричал Сорвиголова.
— Успокойся! — сказал я ему. — Мяч прав. Не давай себя запугать.
Я осмотрелся вокруг. Какая жалкая комнатка! Окно выходило во двор, и, несмотря на темноту, можно было заметить стену напротив. Большую часть комнаты занимала чугунная печь, топившаяся углем. В углу умывальник, у окна кухонный стол, служивший Мишелю рабочим столом. Над кроватью этажерка с несколькими растрепанными книгами. Не дать себя запугать! Я там как-то сразу понял, что комфортабельная квартира и отец — знаменитый архитектор служили в жизни прекрасной защитой против неприятностей и гонений.
