Короткое детство - Курочкин Виктор Александрович (чтение книг .TXT) 📗
— А вот Миху ты мне, Стёпушка, пореши. Я тебе за это гостинец дам, — пообещала бабка Люба.
— Ладно, мы его с Митькой Локтем укокошим как пить дать, — заверил Стёпка и покосился на бабкин сундук. «Наверное, гостинцы в нём прячет». Однако он не спросил об этом бабку Любу, а только подумал да намотал себе на ус.
Глава V. Страдания Митьки Локоткова и радости Стёпки Коршаткина. Пугай помазывает фокусы. Разговор о смертельном убийстве. Митька уговаривает Стёпку отмазаться от преступления, а потом пытается всучить ему перемёт без крючков. Радостная весть. Митька ищет шапку. Поездка на станцию за галошами
Митька Локоть, упираясь пятками в потолок, лежал на печи. От жары лицо у него покраснело, от слёз опухло и напоминало мокрый помидор. Митьку скребла тоска. Мать пообещала засадить его на весь день с плаксивой Нюшкой. Свою угрозу привела в исполнение немедленно, спрятала полушубок и валенки под замок в сундук.
И во всём виноват Стёпка Коршун. «Пойдём на озеро налимов глушить», — Митька передразнил Стёпку. А там и лёд-то всего полсантиметра. Вот и наглушились. Колотушку утопили и чуть сами не утонули. Ребята опять на озеро пойдут. А лёд, наверное, за ночь стал толстый. Вон какой морозище. Даже стёкла на окнах побелели, — сердце у Митьки так заколотилось, что он не сдержался и закричал:
— Не буду качать Нюшку! Пусть до смерти заревётся. Не буду! Не буду!
— Не качай. А на улицу всё равно не пойдёшь, — спокойно ответила мать. Елизавета Максимовна гремела кочергой, вытаскивая из печки пироги. По избе расползался густой запах печёной картошки и пареной капусты.
— Можешь не давать мне пирогов. Всё равно есть не буду, — пригрозил Митька.
— А я и не собираюсь. Не заслужил ещё, — сказала мать.
У Митьки перехватило дыхание, и только поэтому он не заревел.
— Вот погоди, приедет папка с войны. Всё расскажу, как ты надо мной издеваешься, — заявил Митька.
Елизавета Максимовна неожиданно вскочила на печку, сгребла рукой Митькин лохматый чуб и приподняла голову.
— Вот что, Дмитрий Кириллыч, на той неделе пойдёшь в школу. А то совсем ошалеешь от баловства.
— Опять в четвёртый класс? — насмешливо спросил Митька.
— А что делать, если пятого в нашей школе нет?
— Не пойду. Все ребята дома будут сидеть, а я в школу. Не пойду, — решительно заявил Митька.
— Пойдёшь. И ребята пойдут. А то за войну и буквы забудете, — Елизавета Максимовна вздохнула и сказала сама себе: — Надо об этом с бабами поговорить. А то совсем ребятишки от рук отобьются.
Мать надела полушубок, накинула на голову платок.
— Ма-а-а! Дай валенки, — заныл Митька.
— Сиди дома, смотри за Нюшкой, — безжалостно сказала мать и хлопнула дверью.
После ухода матери стало ещё тоскливее. Митьку расстроил разговор о школе.
Он не любил учиться и в школу ходил потому, что так хотели родители. Всё-таки Митька осилил четыре класса и перешёл в пятый вместе с Коршуном, братьями Врунами, Колькой Лаптем и Лилькой Махониной. Васька Самовар остался на второй год. В Ромашках была начальная школа, а десятилетка в большом селе Раменье, в семи километрах от их деревни. Там учились ромашкинские ребята с пятого по десятый класс. До войны ребят возили в Раменье на лошадях. Но вот началась война, в колхозе осталось всего две лошади, а жизнь стала в десять раз тяжелей. Делать было нечего, и, чтоб ребятишки не бездельничали, матери решили: «Опять ходить в четвёртый класс». Но мальчишки наотрез отказались: «Вот ещё придумали. Что мы, второгодники?» Истинный второгодник Васька Самовар тоже не стал учиться, заявив своей матери: «А я что, рыжий?..»
— Не пойду. Назло не пойду, — клялся сам себе Митька, стуча ногами в стену.
Митька по опыту знал: если матери что взбредёт в голову, она обязательно настоит на своём. Недаром она после отца стала председательшей.
Митька сполз с печки, босой походил по полу, полизал лёд на окнах. Заревела Нюшка. Чтоб развлечь её, Митька поймал кошку и привязал ей к хвосту бумажный бант. Кошка вертелась волчком, лизала хвост и злыми глазами смотрела на Митьку. Потом Митька раскрыл книжку и стал разрисовывать «Лягушку-путешественницу». Уток он переделал в чёрные аэропланы, а лягушку в зелёный пузатый огурец с красными лапами.
— Что бы ещё такое сделать? — Митька задумался. — А кролики-то голодные сидят, — вспомнил он.
Митька разыскал на печке отцовские шубные рукавицы, пришил к ним верёвочки и стал натягивать на ноги. В это время раздался собачий лай, стукнула калитка, через минуту дверь отворилась, вместе с клубами холодного пара в избу ворвался здоровенный пёс Пугай и сразу же бросился под стол, а за ним через порог перевалился похожий на деда-мороза Стёпка Коршун.
— Дверь закрывай. Выстудишь избу! — закричал на него Митька.
Стёпка сдвинул шапку на затылок и топнул ногой.
— Пугай, ко мне!
Пугай вылетел из-под стола, лизнул Стёпкин мокрый нос и покорно уселся около его ног. Вислоухий кобель был полугончая, полудворняга, полурыжий, полубелый, наполовину умный и наполовину абсолютный дурак. Иногда взгляд его больших печальных лиловых глаз был настолько умным, что казалось, он читает мысли человека. А через минуту Пугай вдруг ни с того ни с сего принимался гоняться за своим хвостом и прыгать, как сумасшедший. До войны хозяином Пугая был Васька Тракторист. Василий ушёл на фронт и заколотил досками свой дом, Пугай остался без хозяина, долго побирался, пока его не приютил Стёпка Коршаткин. За это Пугай предан Стёпке, как настоящая собака.
— Дай кусочек хлебца, — приказал Стёпка.
— Зачем?
— Сейчас увидишь.
При виде хлеба Пугай чуть не сбил Митьку с ног.
— Тубо?! — заревел Стёпка.
Пугай упал на пол и закрыл лапами голову, словно ему было ужасно стыдно.
— Положи ему хлеб под нос, — приказал Стёпка.
Митька положил, Пугай рванулся к хлебу и в ту же секунду Стёпка с размаху ударил его по голове кулаком.
— Тубо?!
Пугай лёг и трусливо завилял хвостом.
— Зачем ты его так. Ему же больно, — сказал Митька.
Стёпка с презрением посмотрел на товарища.
— А как же, по-твоему, надо учить собак уму-разуму? По головке гладить? Кто гладит собак, тот их портит, — солидно произнёс Стёпка и щёлкнул языком. — Умный пёс, как человек, только не разговаривает. А ну-ка положи ему хлеб на нос.
Митька положил хлеб собаке на мокрый нос. Пугай даже не повёл глазом.
— Пиль! — крикнул Стёпка.
Пугай подбросил хлеб и, лязгнув зубами, ловко поймал его на лету.
— Молодец, — похвалил Стёпка.
Пугай радостно взвизгнул и пустился ловить свой хвост.
— Ай-ай-яй! Такой умный пёс, а ведёт себя, как настоящий дурак, и не стыдно? — спросил Стёпка.
Пугай запрыгал, повалился на пол и стал кататься. Стёпка топнул ногой.
— Лечь и не шевелиться! А то… — и Стёпка выразительно погрозил Пугаю пальцем.
— Коршун, а что такое «тубо»?
— Нельзя.
— А пиль?
— Взять.
— А откуда ты всё это знаешь? — удивился Митька.
Стёпка наморщил лоб и с достоинством ответил:
— Заведёшь собаку, не то узнаешь, — и добавил как бы между прочим: — В книжке вычитал. — Стёпка сел, снял шапку, похлопал ею по колену. Коршаткин приземистый, крепко сложённый мальчик, веснушчатый, как галчиное яйцо. У Митьки лоб высокий, лицо чистое, а глаза ясные, добрые. У крутолобого, с хитрыми глазами Стёпки уже проглядывает воля и характер. Себя он считает старше и умнее Митьки по крайней мере лет на десять. В Ромашках он то атаман, то генерал, то ещё какой-нибудь важный начальник над мальчишками. Его и боятся, и уважают, и не очень любят. Хотя товарищ Стёпка отличный.
— А я к тебе, Локоть, по важному делу, — солидно начал Стёпка. — Одевайся. Идём кота Миху убивать. Вчера он вернулся из лесу, сожрал у бабки Любы всё мясо, разбил стекло и напакостил под столом. Бабка Люба приходила к нам, плакала и на коленях просила меня убить Миху.
