Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка (Повести) - Глущенко Валентин Федорович (читать книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗
Перешли в избушку пить чай. Но разговор продолжался. Он увлек и дедушку Филимона, и Евмена Тихоновича.
— Послушай, Филимон Митрофаныч, вы с Тимофеем Кочкиным из одного села, почти одногодки. Что он за человек? — спросил Бурнашев.
— Как тебе сказать… Папаша Тимофея, старик Никифор, крепко жил. Земли имел много. Работников держал. Торговлишкой занимался. К тунгусам с обозами ходил. Тунгусы — народ добродушный. Никифор поднесет тунгусу стаканчик спирта — тот ему соболя кидает. Оберет Никифор Саввич охотников, и в конце концов они же ему и должны остаются. Колчаку Никифор сочувствовал. Однако, когда моего брата Данилу белые расстреляли, он Матвея приютил. Не то чтобы даром — и скот ему парнишка пас и по дому услуживал, — а все же. Я в гражданскую войну на других фронтах воевал, в госпитале после Перекопа лежал долго… Тимофей будто со своим папашей не ладил. Братьев подбил разделиться с ним хозяйством. Навек поссорился со стариком… Правда, кое-какие слухи ходили. Опять же не всем слухам верить можно… Я в Бобылиху раньше Тимофея Кочкина переселился. Тимофей — в тридцать пятом году. Вот и строят предположения, что от колхозов сюда ушел. А он говорит: от тоски. Первая жена у него тогда померла. Красавица. И жили дружно. Тоска тоже не шуточное дело, куда угодно загонит. Денежку он, конечно, любит. В артели по-своему ставит, от работы отлынивает… А он ли один? Возьми, Антип Рукосуев. У этого и родители и деды в батраках ходили. А браконьерствует, отлынивает от порядка похлеще Кочкиных.
Дедушка Филимон неторопливо прихлебывал чай, утирал рукавом пот.
Дедушкины рассказы звучали для Кольки странно и необычно. Ему казалось, что все это было очень давно. А давно ли? Ведь рядом сидит дедушка Филимон, который жил до советской власти, участвовал в гражданской войне, который помнит времена, когда организовывались коммуны… И в жизни многое не так просто, как представлял себе Колька. Впервые в Бобылихе пытался основать коммуну в каком-то далеком-далеком двадцать девятом году Петр Бобылев… С тех пор сколько новых городов выросло, сколько построено заводов, а Бобылиха так и не смогла подняться на ноги.
Цветок за храбрость
— В Ильин день воды не было, в Петровки не было. Ежли и в Успенки не будет, не жди ее. Откуда и воде взяться? Зимой снег до колена не доходил, а дождей подходящих за лето не видели, морось одна.
Так говорил дедушка Филимон, поглядывая на реку. Холодная худела на глазах. Шире становилось желтое пространство между поймой и водой. Будто ребра, выступали многочисленные косы и отмели…
Но Колька и Надюшка мало прислушивались к таким речам. Какое им дело до каких-то Петровою и Успенок! Солнечно, привольно и весело. К предстоящей рыбалке заготовляли дрова — смолье. Ходили на лодке туда, где несколько лет назад Филимон Митрофанович облюбовал и подрубил на будущее сосну. Подтесанная снизу, она стояла полуголая, рыжая. На ветках не сохранилось ни одной зеленой хвоинки. Дерево было высушено на корню.
Взрослые валили его, разделывали на короткие чурбачки, кололи. Ребята складывали полешки штабелями в защищенных местах.
Оставалось достаточно времени, чтобы и подурить и повозиться с собаками. Сядут старшие покурить, тоже интересно. Заведут разговор, только уши навостряй.
— Эвон тоже рыбак трудится, — скажет дедушка.
Высоко над рекой — птица. Иногда она камнем падает вниз и снова взмывает в высоту.
— Это скопа, коршун, — объясняет Филимон Митрофанович. — Его в тайге рыбаком прозвали, потому что рыбой питается и ловит ее в великих трудностях. Нелегко ему пища достается. Дети у скопы шибко прожорливые. Версты за две видят, что отец или мать хариуса несут. Высовываются из гнезда, кричат: «Мне! Мне!» Не понимают, сколько сил тратят родители, чтобы еду добыть. Нередко рыбак падает на воду — а рыба ускользнула. Поцелует волну и снова ждет.
Начав рассказывать, дедушка шире развивал мысль:
— Кому какая судьба. Одни потеют, другим очень даже просто живется. Вот аист-черногуз. У того клюв длинный и длинные красные ноги. Стоит в воде, а малявки на красный цвет прямо к его лапам бегут. Он их своим длинным клювом и хватает…
Много наслышался Колька о собольем промысле, о рысях, медведях и прочем зверье. Разве думал он когда-нибудь, что белка ест мясо? Оказывается, маленькая лесная хлопотунья, веселая и безобидная, любит мясо птиц кедровок, пахнущее орехами.
Уйма трудностей связана с промыслом. Особенно ненавистна охотникам росомаха. Ростом с крупную собаку, с длинной, как у медведя, шерстью, с широкими лапами, она легко бежит по глубокому снегу.
Этот сильный хищник необыкновенно хитер. Чуть задержался охотник с осмотром ловушек — росомаха тут как тут. Знает она засечки, по которым определяют круги ловушек. Разворочает ловушки, наживу съест, а если попался соболь, то и соболю несдобровать.
Вредный, пакостный зверь росомаха! На этом сходились мнения и дедушки Филимона и Евмена Тихоновича.
Колька слушал такие рассказы с полными удивления глазами.
На второй день, к полудню, закончили заготовку смолья.
Дедушка Филимон и Евмен Тихонович занялись снастями, изготовлением стола и крестовины, которых не было у Бурнашева.
— Поехали за малиной, — позвала Кольку Надюшка. — Видел, какие малинники на том берегу?
Колька кивнул. По чести говоря, он никаких малинников не приметил.
— А переплавитесь? — засомневался дедушка.
— Переплавятся. Она у меня с восьми лет к шестику приучена, — похвалился Евмен Тихонович.
Похвала уколола Кольку в самое больное место. Всюду Надюшка, везде ей больше доверия! Ну, погоди!
Однако он покорно сидел на упруге с ружьем за плечами и с ножом у пояса, пока Надюшка переправляла лодку на другой берег.
Малинники сплошь покрывали невысокую гору.
Кольке почему-то вздумалось сердиться на приятельницу, разговор не клеился.
Чуманы были почти полные, когда кусты зашелестели, затрещали.
У Кольки оборвалась душа… Нет, не Надюшка. В нескольких шагах выросло рыжее мохнатое чудовище. Сверкнули маленькие глазки. Зверь страшно рявкнул.
И где тут самообладание, память? Кусты трещали, больно хлестали по лицу… Мальчик остановился лишь возле лодки. Он бы, не раздумывая, прыгнул в долбленку, оттолкнулся и уплыл.
Его остановила Надюшка:
— Погоди! Ха-ха-ха-ха! Куда ты?
Колька не мог прийти в себя. Мелко дрожали ноги. Хотелось немедленно покинуть это страшное место. Надюшка была бледна, но ее разбирал смех.
— Стой! Шестик сломаешь! Николай, сядь, отдышись, лица на тебе нету! Убег он, медведь-от…
— Поедем! Все равно поедем!
Колька говорил хриплым, заикающимся голосом и все норовил столкнуть лодку.
Девочка сердито потянула его за ремень:
— Да погоди ты, Аника-воин! Не оставлять же чуман! Боишься — скажи. Одна сбегаю…
Надюшка прибежала к лодке с чуманом. А Колька даже не помнил, где и как выронил свой кузовок.
— Медведи летом боятся человека. Редко когда кидаются, больше убегают. Этот не меньше нашего струхнул. Сейчас где-нибудь километра за два, не меньше, — говорила Надюшка. Ее щеки снова горели ярким румянцем, а большие голубые глаза так и прыскали весельем.
Не успел Колька глазом моргнуть, Надюшка поставила на землю свой чуман и помчалась к малиннику.
Скоро она возвратилась, торжествующая и возбужденная:
— Вон он, твой чуман! Ни одной ягодки не пропало. Гляди-ка! Ты, видно, как держал его, так и опустил.
Колька сидел на борту долбленки, несчастный и подавленный.
— Ну что ты, Коля! Позлился — и будет. Смотри, какой цветок!
Девочка вынула из чумана алую розу шиповника и воткнула Кольке в нагрудный карман.
В мгновение ока цветок был смят и брошен на землю.
— Большой, а дурной, — надула губы Надюшка. — Я по-хорошему, а ты серчаешь. Ну и серчай!
Испуг у Кольки прошел, и он тяжело переживал происшествие. Надюшкино поведение представлялось ему издевательским. Это она специально придумала с цветком, посмеяться решила! Дескать, получай за храбрость. Ну погоди!
