Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак (Историко-приключенческие повести) - Щербак Владимир Александрович
Сарыч сначала уловил скользящее движение среди трав и цветов, а потом и увидел врага и конкурента. Прервав свой полет к присаде [93], где намеревался отдохнуть, сделав на лету какой-то невероятный кульбит, Канюк кинулся на цель, вытянув вперед сильные густо оперенные ноги с растопыренными когтями.
Щитомордник почувствовал движение воздуха от крыльев, но успел только сжаться в пружину для броска в сторону. Сарыч впился в него когтями и тотчас взмыл в воздух. Змея, извиваясь, выписывая восьмерки, пыталась укусить птицу в грудь, но тщетно. Когда Сарыч поднялся на гнездо, Щитомордник уже был похож на грязно-желтую ленту, вяло свисавшую с когтей пернатого хищника.
Скормив змею птенцам, Канюк взмыл к небесам. Он поднялся над родной дубравой, над сопкой, на склоне которой она стояла, и еще выше. Теперь он не охотился — отдыхал, наслаждался простором, полностью отдавшись воздушным потокам.
Внизу он видел два конных отряда, один из которых явно преследовал другой. Первый далеко на востоке змеей втягивался в ущелье, а второй прямо под Сарычем, стелясь по земле, летел вдогон. Сарычу потребовалось бы совсем немного времени — может, час, может, чуть больше — чтобы покрыть расстояние между отрядами, лошадям же нужен был для этого целый день, тем более что путь лежал не по ровной местности — болота, леса, перевалы…
Впрочем, разные бывают лошади. Рассказывают такую то ли небыль, то ли быль: однажды гнедой красавец жеребец Ахал за неимением других соперников состязался в скорости с соколом и победил его. С тех пор туркмены дают своим скакунам имена птиц.
Кони, выведенные на заводе Яновского, не были столь резвы и выносливы, как ахалтекинцы, зато превосходили по всем статьям маньчжурских лошадей, на которых уходила от погони банда Ван Ювэя. Только несколько коней в отряде принадлежали ранее Фабиану Хуку, они были подарены капитану Мирославом. И вот теперь на одном из них — на Артисте — сидел пленник хунхузов Яновский. Такие совпадения и называют иронией судьбы.
Канг с Мирослава сняли еще в фанзе кривого Лю, но руки оставили связанными. Его усадили на Артиста, ноги вставили в стремена, а стремена связали под брюхом коня. Поводья держал ехавший впереди бровастый маньчжур, отвечавший за пленника.
Джангуйда уходил на юг. Справа тянулись Черные горы, по вершинам и отрогам которых проходила граница с Маньчжурией, слева доносилось соленое дыхание залива Петра Великого. Ван Ювэй являл собой прямую противоположность безмятежному ясному дню — был мрачен как туча. Его злило все: и неудачный налет на Усть-Сидеми, и несговорчивость пленника, и преследование его отряда дружиной Чжан Сюаня, этого отступника и предателя.
Толстяк сидел на коне, ссутулившись, уронив голову на грудь, а грудь на живот. Он не любил верховую езду. На родине в бытность чиновником он передвигался на большие расстояния сидя в паланкине, и только более прибыльная разбойничья жизнь заставила его пересесть в седло. Тучное рыхлое тело джангуйды мучительно реагировало на каждый шаг лошади, а несколько часов скачки делали его больным на весь день.
Ван Ювэй поднял голову, огляделся и неожиданно встретился взглядом с Мирославом. Пленник смотрел на него, как и тогда, в фанзе, с кангом на шее, уверенно и даже насмешливо. «Ничего, скоро ты посмотришь иначе! А может, и вообще не посмотришь: выколю тебе глаза!»
Хунхузы, обеспокоенные погоней за ними, уже несколько раз предлагали своему вожаку на рысях уходить за кордон в направлении города Хуньчунь, а Яновского забрать с собой или, что лучше, убить здесь, но джангуйда одним движением бровей пресекал подобные разговоры: у него были свои планы относительно пленника.
Можно, конечно, увести его с собой на ту сторону, рассуждал джангуйда, но тогда будет очень сложно получить за него выкуп. Нет, он, Ван Ювэй, заставит Яновского здесь, на месте, расстаться со своим золотом, в наличии которого он не сомневался; день, два, три будет его пытать, а заставит! Такие случаи уже бывали… Но для этого надо сначала оторваться от погони и укрыться в надежном месте.
Такое место у него было. В нескольких ли [94] от пограничной реки, которую маньчжуры называют Тумень-ула, а корейцы Тумангана, в укромном распадке находился Шенцзячжуан — хутор старины Шена, менялы и скупщика краденого, давнего друга хунхузов. Ван Ювэй знавал его еще по Аскольду, где они промышляли в одной шайке. Усадьба Шена была хороша во всех отношениях — просторна, крепка и расположена недалеко от каменного пограничного знака Г — точки, где сходятся границы России, Китая и Кореи. После того, как дело будет сделано, то есть золото получено, а с Яновским покончено, можно легко ускользнуть в любом направлении — хоть в Корею, хоть в Китай: хунхузы, подобно зверям, путешествуют без виз!
Придя в своих размышлениях к такому приятному финалу, джангуйда повеселел, ему даже стало казаться, что он уже не трясется на ледащей лошади, а едет в плавно покачивающемся паланкине. Толстяк натянул поводья, остановился и жестом подозвал к себе одного из самых расторопных кутулей [95]. Когда тот приблизился, приказал ему мчаться во весь опор к фанзе Шена, посмотреть, все ли там в порядке, и предупредить хозяина, чтоб готовился к встрече.
Хунхузы, воспользовавшись заминкой, тоже остановились, сгрудились, тесня друг друга конями, перебрасываясь фразами. Бровастый маньчжур в рваном халате и порученный его заботам пленник оказались совсем рядом, и тут произошло то, чего никто не ожидал.
Гнедой жеребец Артист, на котором сидел связанный Мирослав, имел одну странную особенность: он был кусучим, причем кусал не всех подряд, а только тех, кто был одет во что-нибудь желтое. Почему он это делал, никто не знал, но только желтый цвет так же раздражал этого коня, как красный — быка. Яновский шутливо предупреждал Фабиана Хука, которому подарил в свое время жеребца: «Смотрите, капитан, не надевайте ничего желтого, иначе Артист загрызет вас!»
Бровастый опекун Мирослава, как было уже сказано, носил халат, которым гордился чрезвычайно, несмотря на его ветхость. На беду маньчжура халат был желтого цвета. Артист давно это заметил и с самого начала нацелился на раздражающее его пятно, но маньчжур скакал все время впереди, держа одной рукой поводья своей лошади, а другой — коня с пленником. А вот теперь, когда все остановились и скучились, Артист сразу же агрессивно потянулся мордой к ноге всадника, накрытой желтой полой.
«Сейчас тяпнет!» — с веселым злорадством подумал Мирослав, еще не подозревая, чем это может обернуться для него самого.
От неожиданности и боли бровастый всплеснул руками, выпустив поводья. Они взвились в воздух и упали прямо на холку Артиста. Маньчжур не удержался в седле и грохнулся на землю. Артист отпрянул в сторону. «Свобода?» — мелькнуло в голове Яновского, и он что было силы, насколько позволяли связанные стремена, дал коню шенкеля. «Попытка не пытка! Давай, Артистушка!» Жеребец тонко и словно понимающе заржал и помчал хозяина прочь от растерявшейся банды.
Давным-давно, еще студентом прочитал Мирослав биографию Юлия Цезаря. Среди прочих удивительных способностей этого великого человека была и первоклассная джигитовка. «Он умел, отведя руки назад и сложив их за спиной, пустить коня во весь опор», — сообщал Плутарх.
Молодому Яновскому очень захотелось научиться ездить верхом так же виртуозно, как это делал знаменитый полководец. Не раз и не два падал он с лошади, а своего добился и был наивно, по-мальчишески горд, что хоть этим походит на самого Цезаря. Но если раньше умение ездить с отведенными назад или связанными за спиной руками было простой забавой, то теперь оно могло спасти ему жизнь.
Хунхузы, пришедшие в себя, с яростными воплями бросились в погоню. На месте остался только джангуйда с двумя-тремя приближенными. Они, ухмыляясь, смотрели, как связанный по рукам и ногам Яновский пытается уйти от преследователей. Для этого ему необходимо было форсировать мелкую речку Янчихэ и достичь леса, сизой зубчатой стеной стоявшего на левом берегу. Шансов спастись у Мирослава практически не было, ну, может, один из ста…
