Бульвар под ливнем (Музыканты) - Коршунов Михаил Павлович (онлайн книга без TXT) 📗
А профессор уже рассказывал о том, что художник Ге в памяти принес домой весь фон картины «Петр I и Алексей», с камином, с карнизами, с четырьмя картинами голландской школы, со стульями, с полами и с освещением, хотя был всего один раз в этой комнате. И живописец Петров-Водкин говорил об умении видеть как о науке. Но! — И Валентин Янович вскидывал вверх толстый палец. — Но… музыкантом становится лишь тот, кто не только умеет видеть, но умеет и не видеть! Сознательно отвлечься от всего соседнего, чтобы сосредоточиться на ближайшей малой цели. Вот на этом чуть-чуть! Чуть-чуть аллегро, чуть-чуть пиано!
Профессор умолк. Тяжело постоял на своих тяжелых ногах, потом сказал:
— Урок на сегодня окончен. Для тебя, Андрей. А вы, — и он показывал следующему ученику на середину комнаты, — прошу.
Это означало, что очередь другого выходить «на постамент», и не исключено, что он только начнет играть, как профессор положит свою большую ладонь на струны и заговорит о том, что, казалось бы, с первого взгляда не имеет прямого отношения к скрипке, но, как выяснится, без чего нельзя быть не только скрипачом, но и музыкантом вообще.
Глава пятая
Ладя и Санди шли по пляжу; серый, перемешанный с камешками песок хрустел под ногами. Попадались традиционные мелкие осколки стекла, обкатанные морем. Санди поднимала их и клала сверху на пальцы левой руки, на каждый палец по камешку: делала драгоценные кольца. Потом взмахивала рукой, и кольца улетали в море.
Ладя нес пластиковую с ручками сумку, в которой была свежая рыба, и еще он нес небольшой, разобранный надвое спиннинг.
В Крыму зима похожа на светлую подмосковную осень — повсюду желтые и даже просто зеленые деревья. Небо голубое и легкое. Сухо, тепло. Море прочерчено резко и отчетливо, и горы прочерчены резко и отчетливо; они продолжение моря, только повыше в небе.
На пляже было пустынно, лежаки убраны. Их сложили и обвязали веревкой, чтобы в сильный прибой не смыло в море. Фанерные кабинки для переодевания опрокинуты и засыпаны песком. Изогнутые трубы в душевых отсеках зияли одними широкими отверстиями: сетчатые наконечники были сняты. Груды металлических зонтов без полотняных накидок были похожи на обломанные соцветия укропа. Тоже обвязаны веревкой. Но, несмотря на все это видимое разрушение, на пляже было радостно, потому что море не сложишь, не обвяжешь веревкой и не засыплешь песком. Море живет, шумит, вскидывается высокими солеными брызгами и стремится незаметно схватить тебя за ноги, чтобы ты весело подпрыгнул от неожиданности.
Арчи бегал по пляжу и хотел обмануть море: быть совсем вплотную около него и не попасть под брызги.
Ладька только что вернулся с рыбалки, поэтому у него и была в сумке рыба. Ставрида. Ладька плавал за пятьдесят копеек на катере в открытое море. Спиннинг ему одолжил шофер. Он работал на автокране, помогал натягивать купол шапито, когда цирк прибыл в Ялту и занял свое место на Московской улице. Ладька был возбужден: впервые в жизни ловил рыбу, и успешно.
— Крутишь катушку, понимаешь, крутишь… Чтоб леска не перепуталась с леской соседа. Понимаешь? Со мной рядом ловил тоже приезжий, из пансионата «Донбасс». Леска где-то там в глубине и тянется…
— Понимаю, — сказала Санди. — Ты крутишь и сосед из пансионата крутит.
— А червей нет. Никакой наживки. Крючки пустые.
— Червей нет, — повторяла Санди.
— Вместо червей — цветные нитки или птичьи перья. На поводке у крючков. Да ты посмотри! — И Ладька пытался снова собрать спиннинг. — Серьезно говорю!
— Конечно, серьезно. Крути дальше.
— Сколько километров накрутил катушкой. А в море два балла. Чего смеешься? — Ладька от возмущения даже забыл сказать ей «вы».
Санди улыбнулась:
— Хемингуэй.
Ладька высоко поднял пластиковую сумку:
— А это что!
Подбежал Арчи.
— Что это, Арчибальд? — И Ладя теперь держал сумку перед пуделем. — Отправимся с Арчибальдом в кафе «Якорь» и зажарим там рыбу.
Кафе «Якорь» было на берегу среди зарослей тамариска — дом со ступеньками и открытой террасой. Что-то шипело на сковородках. Распространялся запах подсолнечного масла.
— А-а, жарить! — воскликнула Санди, швырнула в море свои очередные кольца, выхватила у Лади сумку и побежала в сторону «Якоря».
Арчибальд и Ладя погнались за ней. Ладя размахивал спиннингом, как палкой.
Потом они все трое подпрыгивали от восторга. Арчи лаял, Санди и Ладя что-то кричали, каждый хотел перекричать другого. Всем троим было весело, и все трое были мокрыми от брызг, потому что за ноги их хватало море.
А потом они на самом деле отнесли рыбу в «Якорь». Повар в белом чехле от морской фуражки, заменявшем ему колпак, взял рыбу и сказал, что он ею немедленно займется. В цирке на Московской он уже побывал. Цирк он любит и уважает, артисты цирка похожи на моряков, смелые ребята. Он сам бывший моряк, отслужил сверхсрочную, вот так. И велел появиться через полчаса.
Ладя, выходя из «Якоря», сказал:
— Это все я. Вот так. Моя идея.
Санди сказала:
— «Старик и море».
Арчи тихонько пошел и обследовал помойку. Он понимал, что в «Якоре» они теперь свои люди. И еще он понимал, что они будут скоро есть свежую жареную рыбу, но чтобы пренебречь помойкой — это было свыше его сил, и он не отказал себе в удовольствии, хотя и был весьма смущен и от смущения втянул голову в плечи.
Через полчаса Санди и Ладя сидели в «Якоре», перед ними на столе была тарелка жареной ставриды. Сверху ставриду повар присыпал зеленью лука и тонко нарезанным сладким болгарским перцем.
Это была еда!.. И на веранде, где был слышен прибой, где неподалеку стоял круглый с остренькой крышей маячок, будто наполовину исписанный карандаш, где по-зимнему близко у берега летали чайки, где в крутых изгибах улиц лежала горками коричневая кожура от спелых каштанов — как сейчас горкой лежала на тарелке жареная ставрида, — где большие дома были как большие корабли, а маленькие деревянные — как сейнеры и шаланды, а цирк шапито был как великолепный двухмачтовый парусник.
После ставриды Ладя и Санди продолжали путь по пляжу. Арчибальд нес в зубах пустую сумку, наслаждался запахом рыбы. Он ее тоже ел и тоже весьма оценил.
К пляжу, на окраине Ялты, спускался виноградник ливадийского совхоза. На винограднике были небольшие колья, между кольями натянуты проволоки. Шпалеры. Виноградные лозы висели на проволоках уже без листьев, голые, пустые, как обыкновенные корни. Листья пухло лежали между шпалерами, их было много, и они ярко светились.
Санди первой побежала вверх по откосу к виноградникам. За ней, конечно, Ладя и Арчи с сумкой в зубах.
— Сплетем что-нибудь из листьев, — сказала весело Санди. — Моя идея!
— Пелерину! — закричал Ладька и при этом стукнул удилищем по одной из проволок. Она громко загудела, как струна. Ладя прислушался и ударил еще раз.
— До… — сказал он. — Подстроить надо.
Ладька начал крутить и натягивать проволоку. Ударил.
— Точно. До.
Принялся за следующую проволоку на соседней шпалере. Даже раскачал, выдернул кол и переставил его.
— Ре!.. Фа!.. Ми… Ми…
Арчибальд бегал за Ладькой, но с сумкой не расставался. Сумка дарила ему наслаждение ничуть не меньше, чем звучащий от края и до края виноградник. Ладька стучал по проволокам, выдергивал и переставлял колья.
Санди не обращала на Ладьку внимания: она занималась листьями, выбирала самые красивые и скрепляла их черенками друг с другом в неширокую ленту. Черенки были мягкими и податливыми.
Ладя был увлечен виноградником. Он у него звенел, как звенели когда-то в Большом театре колокола.
Санди закончила ленту, накинула ее на плечи. Ладя глянул, сказал:
— Парижанка.
— Это плохо?
— Нет, отчего же. Я знаком с настоящей парижанкой.
— Что в ней парижского?
— Наверное, все. Она скрипачка. Заводила, как и ты.
— И ты заводила. И кстати, о скрипке…
— Не мешай. — Ладя опять начал стучать спиннингом по проволокам.
