Бульвар под ливнем (Музыканты) - Коршунов Михаил Павлович (онлайн книга без TXT) 📗
Между первым и вторым этажами висели расписания лекций и семинаров на всех курсах. Горели лампы, тоже в старинных абажурах, матовых и похожих на тюльпаны. Расписание первого курса висело под первой лампой. Последняя, шестая лампа, была аспирантской. Чаще других подходили к расписанию студенты первого курса, и поэтому их лампа горела чаще других.
Старые консерваторские деревья. Их всего несколько штук во дворе, но они видели студентов и профессоров многих поколений. Все, что было когда-то. Может быть, еще во времена этих поблескивающих тяжелыми корешками книг.
В особенности Андрею понравилось бывать в Консерватории поздними вечерами, когда уже было пусто и тихо и можно было стоять у окна с низким подоконником и не спеша думать, отгадывать свое будущее. Очень это всегда заманчиво. Не отсюда ли гороскопы, медиумы, пасьянсы, линии жизни на ладонях?.. Это удел слабых и сомневающихся. Никакого собственного движения, развития. Надо не отгадывать себя и свое будущее, а знать его! И с тех самых семи или восьми лет! Вот идеал для музыканта, чтобы не было потеряно ни одного дня, ни одного часа. Чтобы все успеть раньше. Это честная открытая борьба. И надо побеждать, обязательно. Не оступаться, не падать, не пропускать никого вперед. Тоже честно. Вот как все должно быть, если не совершать ошибок. С самого начала. Ни одной ошибки, даже самой незначительной. Если бы людям позволялось возвращаться к детству, чтобы многое проделать заново, Андрей бы вернулся и начал все сначала, чтобы в самом начале и победить!.. И как можно доказательнее, чтобы не очень потом заниматься отгадыванием своего будущего. Никогда не чувствовать удела слабых. Даже тени! Даже намека! Слова! Взгляда! Ни в ком до конца не погиб Моцарт. Ни в ком! Да, да! Ни в ком…
Была середина зимы. Шел густой снег. Сквозь него едва пробивался свет уличных фонарей. Пешеходы с трудом отыскивали тротуары, а иногда и не отыскивали, а прокладывали тропинки, где и как им это было выгоднее. Снег закрыл ступени, вывески магазинов, дощечки автобусных и троллейбусных остановок, огни светофоров, завалил бульвары и спуски в подземные переходы, и появился незнакомый город — летучий, бесшумный и загадочный.
Рита пригласила Андрея к себе в институт на концерт. Андрей пришел весь засыпанный снегом. Рита встретила его в вестибюле института, помогла отряхнуться от снега. Глаза у нее опять были подведены синим, и она боялась, чтобы случайно их не смазать. Андрей давно уже обратил внимание, что лицо Риты часто бывает бледным. Может быть, поэтому она и подрисовывает глаза. На плечах у нее, как всегда, был теплый шарф. Концы его она завязала в огромный пышный узел.
Рита и Андрей не виделись уже больше недели: Рита была занята в институте, Андрей — в Консерватории. Переговаривались только по телефону. Андрей обрадовался предложению Риты прийти и послушать выступление оркестра старинной музыки, который институт пригласил к себе. Оркестр был недавно создан, исполнял музыку средних веков и эпохи Возрождения, в нем были собраны старинные инструменты. Об этом оркестре уже говорили специалисты. Теперь можно было его послушать и повидаться с Ритой.
В зал долго не впускали. Там устанавливали клавесин, высокие металлические подсвечники и еще какую-то мебель.
Студенты шутили:
— Ампир дяди Вани.
— Ренессанс с Помпадур.
— Столярка, — сказал кто-то басом.
Андрей все еще никак не мог привыкнуть, что Рита своя в этом институте, где на дверях написано: «Счетно-вычислительный центр», «Электромеханическая лаборатория», «Турбогенераторная». Хотя Рита была из семьи, как говорят, потомственных инженеров: ее отец работает инженером на заводе «Калибр», ее дед и, кажется, прадед тоже работали на каких-то московских заводах. Но все равно Андрей был уверен, что Рита не должна учиться в техническом институте, что на ней техническая династия должна поменять свое направление на гуманитарное. Правда, Рите очень шел рабочий халат, и когда Андрей впервые увидел ее в рабочем халате, он не удивился, что она такая изящная в нем. Она была такой всегда. Просто халат все это усилил, как это усиливал зонт в ее руках, или авиационная сумка, с которой она ходила в институт, или золотистая цепочка вместо пояса, которую она тоже часто надевала. Он бы многое мог назвать, потому что он все это замечал и не забывал.
Рита ему очень нравилась, даже еще больше, чем прежде. Ритой восхищались и его новые консерваторские знакомые. Кто-то ее назвал «штучной девчонкой» — высшее признание красоты.
Пока готовили зал, Рита повела его в лабораторию, в которой она начала свою работу. В авиационной сумке Рита носила теперь такие книги, как «Справочник молодого токаря», журнал «Приборы и техника эксперимента». Однажды Андрей открыл «Справочник молодого токаря» в том месте, где была вложена закладка, и прочитал: «Предельные отклонения вала в системе отверстия второго класса точности…» Все-таки, что общего между Ритой и молодым токарем, кроме условной семейной традиции? Рита говорила ему, что есть радиозвезды, радионебо, радиооблака. Андрей не представлял Риту с паяльником в руках или вот с лабораторной горелкой, которую она ему сейчас показывала. Дутик. Пусть ее отец, ее дед, прадед, но не она — штучная девчонка.
Рита зажгла дутик, и он вспыхнул длинным игольчатым пламенем.
— Запаивает стекло, — сказала Рита.
Она погасила дутик.
— Не интересно?
— Интересно, — сказал Андрей.
— Нет, не интересно. Ты можешь дома поменять вкладыш в водопроводном кране?
— Представь, могу. Знаю, как устроен электрический утюг, газовая плита и мусоропровод.
Они опять едва не поссорились. Так, из-за пустяка, как это у них часто случалось. Но Рита первая сказала: «Пойдем в зал», и они пошли на концерт.
В зале на сцене стояли черные высокие подсвечники и в них горело по шесть и по четыре белых свечи. Стоял клавесин с поднятой крышкой, стулья с кожаными подушками и высокими спинками и пюпитры, похожие на раздвижные скамеечки. Были разложены старинные инструменты: виола да гамба по виду напоминала небольшой контрабас, только с шестью струнами, фагот дульциан, продольная флейта и флейта пикколо. Свечи отбрасывали тени от инструментов, тени шевелились.
Вышел один из солистов и сказал, что будет исполнена французская музыка пятнадцатого века. Назвал исполнителей — певцов и музыкантов.
Андрей и Рита сидели в шестом ряду. Было хорошо все видно и слышно. Андрею казалось, что и их тени с Ритой тоже шевелятся на стене. Ему сделалось от этого как-то странно беспокойно.
Девушки на сцене были в длинных до пола платьях из темно-серебряной парчи; волосы подобраны высоко, украшены искусственными камнями. Ребята — в черных костюмах. Двое — с короткими, клинышком, бородами. Ренессанс, Помпадур. Незаметно вышла к клавесину девушка, тоже в длинном темно-серебряном платье. Андрею показалось в ней что-то знакомое, в тех движениях, с которыми она усаживалась на стул, готовилась взять первые ноты. Но пока Андрей окончательно поверил, что это Оля Гончарова, Рита уже первая узнала ее, и Андрей понял, что Рита узнала Олю, по тому, как у нее дрогнули ресницы.
— Она теперь не на органе играет? — спросила Рита.
— Кто играет на органе, всегда может играть на клавесине, — сказал Андрей.
Струны клавесина зазвенели, как будто это была лютня. Мотив нежно подхватили продольная флейта и флейта пикколо. Солисты раскрыли книжечки в черных переплетах и запели. Старинное мелодическое пение — на латыни. Это было удивительно — при свечах, при этих тенях, которые шевелились на стенах, будто складки гобелена. Со свечей иногда струйками сбегал воск и громко ударял по деревянному полу. Какое-то естественное дополнение музыки, эпохи, и все это в сегодняшнем летучем, бесшумном и загадочном городе.
«Воплощение поэмы», — подумал Андрей. И Чибис какая-то повзрослевшая, новая, затянута в длинное платье.
Когда она аккомпанировала на клавесине одной рукой, другая рука с кружевами у запястья свободно висела вдоль тела, и от этого пальцы казались особенно тонкими и чувствующими, как на полотнах старых мастеров. В этом выражалась сама Чибис и музыка, которую она исполняла. Подсвечники стояли и на клавесине, и Олины руки были хорошо видны. Плечи и лицо.
