Бульвар под ливнем (Музыканты) - Коршунов Михаил Павлович (онлайн книга без TXT) 📗
Ганка отогревала их, потом они брали скрипки. От скрипок уютно пахло свежим домашним хлебом и узваром из сухих фруктов. Обычный утренний запах многих хат.
Председатель спрашивал у Ганки: «Когда твой оркестр можно будет пригласить в клуб на праздник урожая? Союз серпа и смычка». — «Пригласите, когда мы тоже созреем», — отвечала Ганка.
А однажды прибежал тракторист и вполне серьезно начал просить, чтобы Ганка выставила оркестр на свадьбу. У него свадьба, и он просит что-нибудь сыграть. Он понимает, что оркестр еще очень молодой, поэтому он не будет возражать, если оркестр сыграет просто гамму покрасивее. Ганка долго смеялась вместе со своим оркестром.
Сегодня Ганка, как и всегда, выстроила учеников, и они стояли с маленькими подвязанными к плечу подушечками, чтобы класть скрипку на плечо, и смотрели на свою учительницу. А Ганка смотрела на них. Летом они бегают босиком по траве, у них выгорают волосы до полной белизны, вместо кукол они играют с жеребятами или скачут, как жеребята, верхом на длинных прутьях, и пусть не все они будут музыкантами, но все они полюбят музыку. Ганка научит их этому. Музыка с детства будет у них под пальцами. Ганка счастлива, когда видит их лица, их смычки, сидящие на струнах, как птицы на проводах. Музыка приближает мечту. Это радостная и бесконечная тайна и для самых маленьких и для самых взрослых людей. Даже слабым она дает силу.
Ганка хочет видеть своих учеников сильными. Она сама была сильной. Старалась.
Под окнами класса расположились старики. Весна, и уже тепло. Старики беседуют, выясняют между собой, когда же эти барбосюги начнут працювать на скрипцах, а то они вона храптят, как разбитые кувшины. И потом все, дружно закурив цигарки, так что дымки протягивались струйками вдоль оконного стекла, соглашались, что все-таки раз-поз-раз и стасуется оркестр. Учительница тюнюнюнькаться с ними понапрасну не станет. Не та дивчина. Уж она-то может такое спулить на скрипце, что на всем селе слыхать будет.
Ганка подходила к окну, стучала в окно и говорила:
— Мешаете работать.
— О-се-се! — кивали головами старики и замолкали. Но оставались на местах. Слушали все гаммы терпеливо и настойчиво.
Ганка была в классе, когда в двери постучал Яким Опанасович, один из тех стариков, которые сидели под окнами.
— До тебя человек тут… Шукает. Музыкой заниматься хочет, потому как с инструментом.
Ганка не успела ничего ответить Якиму Опанасовичу, как встал в дверях Ладя Брагин. Он был в своей неизменной куртке, натянутой поверх свитера, и потертых на коленях джинсах. В руках он держал футляр со скрипкой.
— Как дела? Годятся? — сказал Ладя так спокойно, как будто они только вчера расстались, а сегодня опять встретились на занятиях у Киры Викторовны.
— Ладька! — воскликнула Ганка. — Батюшки мои, здесь у меня Ладька! — и бросилась к нему.
Яким Опанасович покачал головой и проворно закрыл дверь. Он заспешил к приятелям, чтобы развить новую тему.
— Откуда ты взялся, Ладя? — тормошила его Ганка, поворачивала из стороны в сторону, разглядывала.
— Из цирка.
— Откуда-откуда?
— Из цирка.
— Дурачишься, как всегда?
— Серьезно. Гастролировал по контракту. Был униформистом — штаны с лампасами. Но вообще подменял больного шофера. Теперь остался без контракта.
В окне школы застыли лица стариков. Ученики Ганки тоже смотрели со своих мест за столами, и в глазах их уже не было тишины.
— Твои? — спросил Ладя.
Ганка взглянула на стариков в окне:
— Что ты, не мои!
— Да нет. Ученики.
— Ученики мои, — улыбнулась Ганка. — Урок сольфеджио.
— Ну, ты даешь! — весело сказал Ладя, но Ганка показала ему глазами на ребят, и Ладя смущенно замолк.
Ладя подошел к первому столу и заглянул в раскрытый «Музыкальный букварь».
— Спой верхнее до, — сказал Ладя девочке, у которой косы торчали, как пшеничные колосья.
Девочка робким, но чистым голосом спела верхнее до.
— А какие звуки окружают ми? — спросил Ладя мальчика за соседним столом.
Мальчик очень хотел, чтобы его о чем-нибудь спросили: он подскакивал на месте.
— Ре и фа, — ответил быстро мальчик.
— Найди ноту фа и спой.
Мальчик нашел на нотных линейках фа и спел. Рот он открывал старательно, как будто показывал врачу горло.
— Выучишь упражнения Шрадика, этюды Мазаса, а их три тетради, сорок два этюда Крейцера, двадцать четыре каприса Родэ, каприсы Донта, сыграешь Мендельсона и Брамса, Бетховена и семь концертов Моцарта, сыграешь Сибелиуса, Чайковского, ну, и концерты Паганини, и готов скрипач.
Мальчик растерянно улыбнулся.
— Пустяки, — продолжал говорить Ладя. — Ну и каждый день спиккато, легато, стаккато, пиццикато, деташе, мартеле.
Мальчик слушал и уже не подскакивал, сидел тихо. Глаза у него открывались все шире, и в них был искренний ужас.
— Ничего. Не отчаивайся. Дятел всю жизнь стучит по дереву. — И Ладя постучал пальцем по скрипке. — И живет.
— А потом наймешься шофером в цирк, — весело сказала Ганка. — Сядь за тем свободным столом и подожди меня. — Ганка боялась, что Ладя опять исчезнет.
Ладя с трудом втиснулся за маленький стол, положил на стол скрипку, на скрипку положил руки и опустил на них голову. Он ничего не сказал.
Яким Опанасович за окном сказал:
— Ревизор. Ноты пытае.
— Одежонка на нем дюже расхлпстанная, — засомневался кто-то.
— За председателем сельрады сбегать хиба за агрономом?
— Ганка сама отобьется, — сказал Яким Опанасович. — Она ему этих нотов насыплет цельный лантух.
Когда Ганка кончила урок и подошла к Ладе, он спал. Голова его по-прежнему лежала на руках, а руки лежали на скрипке.
— Ты поселишься у тетки Феодоры, маминой сестры, — сказала Ганка Ладе, когда они шли из школы по селу. — Она живет одна и будет рада, если кто-нибудь поселится в хате. Ты жил в украинской хате?
— Нет, — сказал Ладя.
— Теперь поживешь.
— Можно, конечно, — согласился Ладя. В хате жил сам Тарас Григорьевич Шевченко. Да и с Ганкой спорить было бесполезно — типичная Кира Викторовна. Она уже все за него решила.
Ладя шел и пока в основном помалкивал. На свою жизнь он не жаловался — интересная жизнь, разнообразная. Открытая всем ветрам, как сказал поэт. Может быть, и не говорил поэт, но так говорят, что всегда говорил поэт. Ладька подумал о всех ветрах, потому что увидел мельницу. Это был черный от времени ветряк, со смешными кустами, выросшими у него на крыше и торчащими, как поредевший чуб.
Дорога, по которой Ладя шел с Ганкой, была сухой, укатанной машинами. Идти было легко.
Ладю почти довезли к селу Бобринцы по автостраде, так что в самом селе он еще не был, только на окраине, где было новое здание школы. Ладя доехал в автодоме Санди и ее родных. За рулем «Тутмоса» уже сидел постоянный шофер. Да и Кира Викторовна, в конце концов, написала директору цирка, чтобы он отправил Ладю в Москву.
У Лади не было никакого плана, когда он ехал по автостраде с цирком. Он собирался вместе доехать до Запорожья, где должны были начаться очередные гастроли. Цирк возвращался из Кабардино-Балкарии, где побывал уже после Крыма. В Запорожье Ладя собирался сесть на поезд на Москву, но вдруг неожиданно прочитал на указателе дорог название села Бобринцы, и тут он все вспомнил и все решил. Он сойдет. Он навестит Ганку. Конечно. Идея!
Санди и Арчи долго стояли и смотрели, как Ладя уходил по проселку в сторону села. И вся колонна цирка стояла. Ладю в цирке полюбили, и он полюбил цирк.
Ладя забыл взять скрипку. Вещи взял, а про скрипку забыл. Почему-то так получилось. Почему-то думал, что не уходит, а просто идет куда-то. Отнесет вещи и вернется. Так раньше он никогда не думал; раньше он всегда уходил. Идея — и все. А тут идея — и получилось как-то не все… Не до конца.
Санди приказала Арчи — Ладя не слышал что, но увидел, как спешит к нему Арчи, а в зубах у него был знакомый потрепанный чехол, перетянутый резинкой. Арчи осторожно нес скрипку. Он понимал, что несет. У него душа артиста.
