Александр Суворов - Григорьев Сергей Тимофеевич (книги онлайн полные версии бесплатно TXT) 📗

В глазах Прасковьи Тимофеевны блеснули слезы.

– Ну вот, ну вот, узнал-таки старую «птичницу»! Меня теперь так вся Москва честит: только тем и занимаюсь, что всем гнезда вью, устраиваю, учу птенчиков выводить. Ведь я давно вдовею: Василий-то Васильевич волею Божией помре… Ну, пойдем, погляди, какое я тебе гнездо свила.

Она повела Суворова по комнатам, взяв за руку, как ребенка. Василий Иванович следовал за ней, счастливо улыбаясь.

Все покои были натоплены, но на окнах не виднелось слезливых потоков, и в воздухе не было запаха холодной гари, какой всегда бывает, если пустой дом истопили лишь только к приезду хозяина.

– Ну что, нравится? – спрашивала Суворова посажёная мать.

– Да… Уж очень много всего…

Головина рассмеялась:

– Тебе всего много, а невесте мало покажется.

– Кому, матушка, кто она?

– Не сказал Василий Иванович? – попрекнула отца посажёная мать. – Ну, ин так, будем в загадки играть. Приезжай завтра с отцом в мой «птичник». Так и быть, покажу тебе невесту. Вот и смотрины будут…

На другой день Суворовы приехали в усадьбу Головиной над Яузой. Дом Головиной стоял на откосе реки, в большом, десятин [116] на двадцать, саду. Чернели среди сугробов стволы старых яблонь. Подстриженные кусты жимолости окаймляли дорожки. Выше стеклянно стучали оледенелыми ветвями березы. Двухэтажный дом, весь в лепных завитках, был весел и наряден. В саду всюду порхали, чирикая и посвистывая, снегири, чижики, синицы и воробьи. Из голубятни, поднятой от кошек высоко на одном столбе, высыпали на приполок разномастные голуби и на солнцепеке ворковали по-весеннему. Стая галок на белых березах напоминала крупную черную листву. Белобокая сорока восторженно застрекотала, извещая о появлении гостей, и, перелетывая с куста на куст, проводила Суворовых до самого крыльца.

«Птичница» ждала гостей. Василий Иванович церемонно поцеловал ей руку. Александра она, как вчера, расцеловала и, взяв за руку, повела:

– Идем, я покажу тебе твою птицу. Да не упирайся, чего ты?

– Вы очень быстро идете, – пожаловался Суворов.

– Поди-ка! – удивилась хозяйка.

Она вела его какими-то темными переходами и внезапно распахнула дверь. Оттуда хлынул разноголосый птичий гам. Посажёная мать потянула Александра за руку, остановилась:

– Раскрой очи. Смотри, да не ослепни…

Александр послушно открыл глаза. Перед ним стояла, улыбаясь, высокая девушка. Русая коса, перекинутая на грудь через плечо, тяжело свисала до пояса. Девушка от смущения зарделась. У нее были глубокие и темные глаза. Видимо, она не знала о встрече. Обе руки у нее были заняты. Она зачерпнула перед внезапным появлением гостей из кадушки пригоршню воды и поила из лодочки своих маленьких рук египетского голубка. Другой голубок сидел у девушки на плече и старался выклевать камушек из серьги. Девушка разжала руки, вода пролилась на пол, голуби испуганно вспорхнули.

– Остолбенели оба! – сердито молвила Головина. – Да хоть поклонитесь друг другу!

Девушка низко, по-старинному, поклонилась. Александр ответил таким же поклоном.

Девушка рассмеялась глубоким бархатным смехом, и Суворов поймал себя на том, что готов сейчас выкинуть что-нибудь забавное, чтобы вызвать еще раз ее смех.

Птицы перелетали в высоком вольере перед стеклянной стеной, защищенной частой рыбачьей сетью и обвитой изумрудным на просвет диким виноградом. Где-то заливались серебряным колокольчиком канарейки; раздувая хохол, верещал какаду, качаясь на огромном листе раскидистой пальмы. А рядом с этой великолепной пальмой поднималась из зеленой кадки стройная елочка, и на ее вершине какая-то невзрачная русская птичка неведомой породы неустанно повторяла коротенькую руладу.

Дело порешили быстро. 10 декабря был сговор, 18-го генерал-майор Суворов был помолвлен с княжной Варварой Ивановной Прозоровской, дочерью отставного генерал-аншефа. 22 декабря было обручение, а 16 января играли свадьбу.

Все время до свадьбы Александр Васильевич прожил в тихом, почти умиленном состоянии. Был необычайно серьезен. Даже походка его стала более плавной, как будто он неосторожным, резким движением боялся расплескать свое чувство. Все обычаи и обряды, сопряженные с браком, он исполнял с такой серьезностью, что окружающие невольно улыбались. Как-то ненароком Василий Иванович подглядел, как сын смотрится в зеркало, изучая свое лицо. Старик отошел на цыпочках и, улучив минутку, решил в последний раз поговорить с Александром. Дело еще стояло на той черте, когда и жених мог, не пороча девушку, отказаться, и невеста – указать «от ворот поворот», не срамя жениха.

– Что-то ты, сынок, стал очень задумчив, – начал Василий Иванович. – Мальчишник, что ли, устроить? Погуляй напоследях.

– Зачем людей смешить, батюшка! Я не мальчишка. Я не о том думаю.

– Правду сказать, молода она для тебя.

– Зачем молода? Засиделась в девках. Молодой майор ее не возьмет.

– Красавица…

– А что же? И я не урод.

– Верно: «молод, да смород, а и стар, да бaсок» [117]. Больше пяти тысяч в приданое кроме рухляди из старика не выжать. Разорились они.

– Зато мы, батюшка, богаты…

– Кабы не стала транжирить. Покупать она любит. Вещи любит.

– Всё в дом, а не из дома…

Александр повторял все прежние доводы отца, когда тот думал, что сын колеблется.

– Стало, так: «Жребий брошен»… А ты помнишь Пелагею? Знаешь, ведь я у Головиной ее вам купил. Триста рублей дал.

– Какую Пелагею, батюшка?

– Вот те на! И Пелагею забыл! Да помнишь, у Василия Васильевича домоправительница была, все его причуды до тонкости знала. Всем домом вертела, проныра баба.

– Та старушонка, серая и юркая, как мышь?

– Она, Пелагея. Немудрено: если Прасковью Тимофеевну не сразу признал, то Пелагею и подавно забыл.

Суворов поёжился. Бывая с отцом в новом доме, он приметил Пелагею, хотя и не узнал. Низко кланялась и исчезала, не проронив ни слова. Вот она-то, оказывается, и вертела новым домом, а казалось, что он вертится сам собой.

На третий день после свадьбы молодые, по обычаю, делали визиты. Маршрут составляли Василий Иванович с Прасковьей Тимофеевной так, чтобы, не делая лишних концов, управиться к вечеру: предстояло объехать пол-Москвы. Последний визит – в усадьбу посажёной матери.

Стоял крепкий морозный день. Карету, поставленную на полозья, запрягли шестеркой с выносными и форейтором на первой паре. «Молодые едут собирать подарки» – так определили главную цель визитов. По дедовскому обычаю, в каждом доме, посещенном молодыми, им что-нибудь дарили.

Дарили иногда и ценные вещи, а то отделывались и пустяками. Старались не дарить новокупленных вещей, хотя иногда покупали вещи нарочно для свадебного подарка. Смысл обычая заключался в том, что подаренные вещи, переходя из дома в дом, роднили людей между собой.

К концу дня зазябли форейтор, кучер, выездные казаки и кони. Зазябли и сами молодые. Визиты были по необходимости краткие, и Суворов с Варварой Ивановной, выслушав поздравления, пожелания, поймав в них иной раз тонкую насмешку, перекинувшись двумя-тремя словами о том, что настали лютые морозы – «да тепло ль у вас в новом-то дому?» – не успев согреться, прощались и торопились одеваться: Варвара Ивановна – в соболью шубку, Александр Васильевич – в генеральский плащ с бобровым воротником. Казачок выносил за ними новый подарок. «Пошел!» Карета, визжа полозьями по снегу, грузно катилась дальше. Люди Суворовых тоже не успевали отогреться на кухне или в ближнем кабаке и, коченея, проклинали все на свете.

В карете стало тесно от подарков. В ногах у молодых горой высились ларцы, ящики, пестрядинные [118] мешки, рогожные кулечки, узелки в шелковых платках, узлы, тюки и даже целый ящик с китайским чаем, зашитый в телячью шкуру шерстью внутрь. На ухабах подарки дребезжали. На поворотах гора их оплывала, распадалась. Рискуя заморозить пальцы, молодая жена поправляла вещи и вслух повторяла: