Со щитом и на щите - Димаров Анатолий (читаемые книги читать .TXT) 📗
— Третий… Сорок один… Пятьдесят шесть…
Цифры так и сыплются из его уст и материализуются шинелями, гимнастерками, бельем, обувью. Выдают сразу все, вплоть до портянок, чтобы на нас от домашнего не осталось и нитки. Кое-кто порывается сразу и примерить, но командиры торопят, чтобы не задерживались. Примерять будем в казарме.
— А вдруг не подойдет?
— Потом поменяете!
В казарме было пусто и тихо, все словно замерло. И двухэтажные койки, выстроенные в длинные ряды, с идеальной линией белых подушек и серых одеял, и табуретки, по две у каждой койки, и пустые пирамиды для винтовок и пулеметов. И даже дневальный, единственное живое существо на все помещение, в ловко подогнанной форме, со штыком на боку. Стоит и не моргнет: стережет строгую тишину.
Но мы ее враз всколыхнули: бросились к своим койкам. Каждому хочется скорее сбросить с себя гражданское, стать настоящим бойцом. Торопливо влезаем в нательное белье, в брюки галифе из синей диагонали, а потом уже подходим к командирам отделений с ботинками, портянками, обмотками.
До сих пор мне казалось, что обуться — дело нехитрое. Натянул на ногу, что попало под руки — носок так носок, портянку так портянку, кое-как зашнуровал, притопнул — одна нога и обута. Затем так же со второй, чтоб побыстрее из дома, с глаз маминых, не то обязательно заставит что-нибудь делать, а на улице друзья уже ждут…
Оказывается, что обуваться — это целая наука, от знания ее может зависеть успех наступательного боя, поучает командир отделения.
Ведь что может случиться, если неправильно обуешься?
Первое — натрешь себе ноги. Второе — отстанешь от колонны. Один отстал, второй отстал… А кому воевать?..
— Ногу нужно заворачивать, как куколку. Вот так!
Командир расправляет портянку, ставит наискось босую ногу. Молниеносное натренированное движение — и нога как облитая портянкой: ни единой складочки, ни единой морщинки. Мы пробуем делать точно так же, но жалкие наши старания не приносят успеха.
— Отставить! Давайте сначала…
Наконец кое-как обуваемся.
— Хватит для первого раза, — смилостивился командир отделения. Ему тоже наверняка надоело вертеть портянку. — Теперь давайте обмотки.
Ох, обмотки! Две длиннющие полоски грубой черной материи, скатанные в толстые валики. Сколько они нас помытарят в недалеком будущем, каких только неприятностей не доставят нам! Подадут, бывало, команду:
— Взво-од, смирно! Равнение на-право!
На командира роты, а то и батальона! Весь подберешься, подтянешься, соблюдая строй, и, топая вытянутыми ногами о землю, стараешься пройти получше мимо командира, показать ему, на что ты способен. Вот он уже почти рядом, торжественный и строгий, с ладонью у козырька. Поедаешь его глазами, как и положено по уставу, весь так и вздрагиваешь от напряженного шага. Еще шаг… Еще шаг… И вдруг замечаешь, как твердая и до сих пор неподвижная ладонь командира начинает дрожать и досадливо щурятся глаза. И еще замечаешь, как что-то черное и длинное мотается перед тобой, сбивает с шага, опутывает ноги…
Обмотка! Будь она проклята — двухметровое голенище!
Распустилась именно тогда, когда подошел к командиру…
Потом примеряли гимнастерки. И в один голос кричали:
— Товарищ командир! Велика!
— Поменяйтесь с товарищем!
— Все равно велика!
Особенно в воротнике. Плечи и рукава еще ничего, а воротник как хомут. И шея в нем — как палочка.
— Подошьете подворотнички — как раз будет, — утешает командир.
Подворотничок — узенькая полоска белой материи. Ее нужно подшить так, чтобы над воротником гимнастерки она выглядывала ровно на полсантиметра.
Я отроду не держал иголки в руках. Разве что тогда, когда нужно было уколоть Ванько или Сергуньку. У нас на селе шитье считалось чисто женским делом, которое не подобает мужскому роду.
Прилаживаю подворотничок и так и этак, спрашиваю тихонько у товарища, сидящего напротив на койке:
— Мишка, ты не знаешь, как его пришивать?
— А я что, портниха?
Мишка безуспешно тычет нитку в ушко и шепотом ругается.
Начинаю шить. Иголка почему-то чаще втыкается в палец, чем в твердый воротник. За несколько минут пальцы становятся будто решето.
В конце концов кое-как пришиваю. Втыкаю иголку в одеяло и иду к командиру — похвастаться.
— Отставить! — говорит командир и показывает на свою гимнастерку. — Вот как нужно пришивать. Ясно?
После того как с грехом пополам подшили подворотнички и надели гимнастерки, командиры учили нас, как подпоясываться: чтоб спереди ни одной складочки, а под ремень нельзя было и двух пальцев просунуть.
— Подтянуть живот! Сильней… Еще сильней! А теперь затягивайтесь. У кого не хватит силы — поможем…
Мы послушно вбирали живот, прокалывали дырки, затягивались изо всех сил. Уж очень нам хотелось стать такими бравыми с виду, как наши командиры.
И вот мы, наконец, обряжены. И не узнаем друг друга — так изменила нас военная форма. Все кажутся на одно лицо. Чувствуем себя немного неловко и боимся, что кто-нибудь это заметит. И ни за что на свете не надели бы сейчас гражданскую одежду, из которой только что вылезли.
Я и до сих пор убежден, что важнейшая личность в армии — младший командир. Но до того как попасть в армию, думал совсем иначе. Мне почему-то казалось: чем выше по званию командир, тем он страшней для рядового бойца. Комбата следует бояться больше, чем комроты, а командиру полка или дивизии, корпуса вообще не стоит попадаться на глаза. Младших командиров в моем воображении в то время просто-напросто не существовало. В своей святой наивности я думал, что стоит мне попасть в армию, как моей скромной особой сразу же заинтересуется по крайней мере полковник.
А в части нас постоянно опекал наш помкомвзвода, который почему-то считал, что солдата нужно держать в заячьей шкуре.
За все время я никогда не видел помкомвзвода улыбающимся. Он всегда ходил насупленный и сердитый. И очень любил читать нотации.
— Учили вас, учили… Ни ходить, ни стоять не умеете. А заправочка! Вот вы… Как ваша фамилия?
— Кононенко.
— Отставить! Нужно говорить: боец Кононенко!
— Боец Кононенко! — повторяет Мишка.
— Выйдите из строя. Кру-гом!
Мишка поворачивается — и едва не падает. По строю прокатывается смешок. Помкомвзвода пренебрежительно рассматривает Мишку.
— Разве так должен выглядеть боец? — спрашивает он. — Где ваша заправочка? Отделенный Ярчук!
— Я!
— Выйдите из строя.
Командир нашего отделения делает три шага вперед, приставляет ногу, поворачивается к строю лицом. Весь взвод невольно залюбовался его четкими движениями. Лишь теперь мы заметили, насколько велика разница между нашей и его походкой.
— Станьте рядом!
Чак-чак-чак! — стал.
— Ясно, каким должен быть боец?
Ясно. Гимнастерка как влитая, под ремнем ни морщинки, подворотничок белой линией очерчивает мускулистую, загорелую шею. И даже обмотки так плотно облегают ногу, будто наматывали не человеческие руки — машина.
— А теперь посмотрите на него!
Смотрим на Мишку, который стоит, как чучело. Гимнастерка перекосилась набок, воротник болтается на шее, как недоуздок, обмотки одна выше, а другая ниже.
— Видите?
— Видим, — неохотно отвечаем вразнобой. Видим не столько Мишку, сколько себя.
— Даю десять минут на заправочку… Р-р-разойдись!
Так началось наше знакомство. Сколько прошло лет, но до сих пор, вспоминая службу в армии, я прежде всего вижу не командира взвода или роты, а помкомвзводовскую статную фигуру.
Нам казалось, что все его раздражало, кроме двух вещей: он любил устав, который знал, наверное, на память, и безумно был влюблен в лошадей. Его и в армию взяли прямо из конюшни, где он работал конюхом, и он втайне страдал, что попал не в конницу, а в «царицу полей». Поэтому, видимо, во время учения, когда мы выходили в поле, чаще других звучала команда:
— Конница слева!.. Конница справа!
Наш взвод выстраивается в каре — лицом к вражеской коннице. Передние ложились, те, кто за ними, становились на колено, а третий ряд стояли во весь рост и целились в воображаемую конницу. И как мы ни старались, помкомвзвода все же в душе не верил, что наше каре смогло бы остановить стремительную атаку конницы. Ведь он не раз нам повторял то место из устава, где утверждалось, что десять кавалеристов могут порубить сотню пехотинцев. Но, по правде говоря, в том же уставе говорилось, что десяток пехотинцев могут перестрелять сотню конников. Наш помкомвзвода это место почему-то всегда пропускал.
