Дядя Коля – поп Попов – жить не может без футбола - Давыдычев Лев Иванович (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
Зато и быстро летело время-годы, а лето так прямо промелькивало.
Каждую свободную минутку Егорка отдавал своему любимому футболу, хотя играть ему, бедному, приходилось только босиком: бабка Домна обувь в целях, так сказать, экономии прятала.
В своем любимом футболе Егорка не знал никакого удержу. Все ребята уже по домам разойдутся, потому что стемнело, а Егорка и в темноте удары отрабатывает, пока его бабка Домна за шиворот домой не приведёт. И обратите внимание, уважаемые читатели, что удары-то в темноте Егорка отрабатывал… без мяча. Да, да, своего мяча у него не было, зато желания играть было хоть отбавляй, вот он и приноровился — прыгает, бегает, скачет, удары производит словно бы по мячу…
Бабка Домна как будто что-то понимала в безудержной внуковой страсти, не препятствовала ему, а когда он подряд три раза вывихнул большой палец правой ноги, купила Егорке резиновые тапочки.
И, пожалуй, единственное, что отравляло Егорке жизнь, толкало на скорбные, но бесполезные размышления, так это словно бы мимоходом брошенный кем-нибудь вопрос:
— Как жить-то, горемыки, будете, когда помрет бабка-то?
Конечно, Егорка с достоинством отвечал, что никакие они не горемыки, живут не хуже других, а некоторых даже и получше, но вот как действительно они будут жить без бабки Домны, он и представить не мог, сколько ни пытался.
Сама бабка Домна не раз говорила:
— Долгонько я ещё протяну. Мне вас одних оставлять нельзя. Вот получат наши старшенькие паспорта, тогда я о себе и подумаю. А может, и ещё дальше жить надумаю.
Если хотите знать, уважаемые читатели, то к службе в армии Егора подготовила, и замечательно подготовила, бабка Домна, умом и сердцем понимавшая, каким должен расти будущий солдат и настоящий мужчина.
Но неужели в этой дружной семейке никто никогда не совершал проступков? Бывало, конечно, и не так уж и редко. А наказывали ли провинившихся и как наказывали?
Провинившихся внуков и внучек бабка Домна наказывала и часто наказывала очень жестоко.
Вот, предположим, забыл Егорка принести воды, и тогда ведра брала сама бабка Домна и сама приносила воду. Егорка со стыда был готов провалиться сквозь землю!
Но самым суровым наказанием в целиком трудящейся семейке было такое: провинившемуся категорически запрещалось работать. Да, да, если ты не выполнил бабкиного распоряжения, ступай себе, отдыхай на здоровье, раз безделье тебе работы дороже, а мы без тебя обойдемся в делах своих и заботах. Мы без тебя и воды и дров наносим, и печку истопим, и еду приготовим, и стол накроем — садись, маленький тунеядник, угощайся, но трудиться тебе мы не позволим, это тебе ещё надо заслужить! Бездельничай, сколько только тебе угодно!
И вот представьте себе, уважаемые читатели, мучения и страдания провинившегося: все в делах, все в трудах, все в заботах, а его и близко не подпускают. И невольное бездельничанье не только не приносит провинившемуся никакой радости, а, как говорится, совсем наоборот: он уже согласен землю носом рыть, лишь бы не тунеядничать, а работать.
Вспоминая об этом, Егор Весёлых задумчиво крутил последний ус и печально смотрел на предпоследний — отрезанный. Помнится, когда он впервые отрастил усы, когда его так и тянуло к зеркалу полюбоваться на себя, то, всё время вспоминая бабку Домну, горько жалел, что она не дожила до такой его красоты.
Умерла бабка Домна, когда старшей внучке было уже восемнадцать лет, она работала и училась, а Егорка уже получил паспорт, и они вдвоем возглавили дружную, надёжную, целиком трудящуюся семейку. Но самым главным в их жизни оставалось то, чему научила бабка Домна: не ленись, трудись, помогай и не хуже других жить будешь.
И даже когда Егора призвали в армию, дружная семейка не растерялась, сказала ему:
— Служи, солдат, Родине, учись её защищать, а о нас не беспокойся!
Конечно, он беспокоился, и очень, но всё прошло благополучно: выдержала дружная, надёжная, целиком трудящаяся семейка все испытания, выстояла перед всеми бедами, преодолела все невзгоды.
Улыбнулся своим воспоминаниям Егор Весёлых, взял ножницы, пощёлкал ими в воздухе, покрутил последний ус, нежно погладил его, затем осторожно, но крайне решительно остриг этот огромный чёрный ус и очень горестно задумался.
Было Егору Весёлых стыдно за свое поведение. И вовсе не из-за того, что он проспорил усы. Стыдно ему было за то, что вёл он себя неспортивно. Хвастался. Опять подвела его ярко выраженная, непрестанная склонность к зазнайству. А мастерства-то не хватило! Правда, этот поповский вратарь… Техники вроде бы никакой, а… попробуй, забей ему гол! И откуда такой взялся?
Тщательно побрившись, Егор Весёлых ещё выпил чаю с вареньем, но уже без усов, налил коту Жоржику молока и решил лечь спать мертвым сном до утра, чтобы не заниматься горестными размышлениями. Завтра предстоял нелёгкий день, дел было множество и одно важнее другого. Шутка сказать — поступать на работу и в команду.
Обычно он засыпал мгновенно и крепко: покрутит свои огромные чёрные усы, нежно погладит их — и тут же заснет.
Вот и сейчас Егор Весёлых по старой привычке потянулся рукой к усам и покрутил… свой нос! Сначала он даже ничего и не понял, потянулся к усам другой рукой и снова ухватил себя за нос… Жалобно, как мальчишка, шмыгнув этим самым носом, Егор Весёлых осторожно провёл пальцем над верхней губой, и сердце его остро, до боли сжалось, а в очень возбужденном сознании проскользнула мысль: опозорился ведь!
— О-по-зо-рил-ся, — вслух прошептал он испуганно и удивленно. — Осрамился… зазнался опять… захвастался опять… — Он сел в темноте на кровати и долго сидел, совершенно забыв о сне. — О-по-зо-рил-ся… о-сра-мил-ся… зазнаец хвастливый… хвастун зазнайный…
А что, если этот поповский вратарь всем расскажет, что ни одного толкового мяча не смог забить ему он, Егор Весёлых?!
А что, если этот вратарский поп всем расскажет, что выиграл усы у него, у Егора Весёлых?! Расскажет, расскажет, как пить дать расскажет!
И — правильно сделает! Не хвастайся, Егор Весёлых, не зазнавайся, а технику удара по мячу отрабатывай!
И он сам жалобно-жалобно рассмеялся. Смех прозвучал не только жалобно-жалобно, но и жалко-жалко-жалко… Позор! Стыд! Презрение зазнайке и хвастуну! Не место таким в большом футболе!
— Да-а, — как говорил его любимый командир, старший лейтенант Синица, — не глупость страшна, а расплата за неё…
А что, если бы при этой некрасивейшей истории присутствовал бы сам старший лейтенант?!?!?!
Егор Весёлых сбросил одеяло, спрыгнул с кровати на пол, вытянулся по стойке «смирно» и яростно прошептал:
— Виноват, товарищ старший лейтенант! Больше такого позорного стыда не повторится! Честное солдатское, вытравлю из себя зазнайство! С корнем вырву из себя хвастовство! Тренироваться обещаю, не жалея сил! Не жалея сил, тренироваться буду!.. — Он тяжело и глубоко передохнул и продолжал более спокойным тоном: — Понимаю, конечно, товарищ старший лейтенант, что смешно вот так в темноте и в трусах с вами разговаривать, но я сейчас, честное слово, абсолютно серьёзен. Я ведь сейчас за глупость свою расплачиваюсь.
Может быть, кто-нибудь из вас, уважаемые читатели, и усмехнется, может быть, даже ехидно усмехнется, читая эту сценку. Однако мне кажется, что повода для усмешек, тем более ехидных, здесь нет. Егор Весёлых действительно был абсолютно серьёзен.
Снова залезая под одеяло, он уже обдумывал, как завтра извинится перед странным вратарём за свое самоуверенное, неспортивное поведение и поблагодарит его за хороший урок… Егор Весёлых, до боли напрягаясь, старался закрыть глаза, но они тут же легко, без усилий сами раскрывались.
Такого с ним ещё никогда не бывало!
Он ворочался с боку на бок, со спины на живот, опять с боку на бок и снова со спины на живот и с каждым движением чувствовал себя всё бодрее и бодрее. Тогда Егор Весёлых стал соображать, что же именно ему спать мешает. Думал он думал, соображал он соображал — и вспомнил: не глупость страшна, а расплата за неё! А ведь некоторое время назад он полагал, что достаточно осознать свою вину, раскаяться — и можно спать спокойным сном. Оказалось, увы, не так. Чуть ли не с каждой минутой на душе у него становилось всё неспокойнее, всё тревожнее.
