Короткое детство - Курочкин Виктор Александрович (чтение книг .TXT) 📗

Митьке с Самоваром досталась самая тяжёлая работа: крутить колесо. Лаптя назначили засыпать триер зерном. Лильку — отбирать очищенные семена. Аркашке досталась работёнка пыльная, но зато самая лёгкая. Его поставили выгребать из-под триера мусор и выбрасывать его на улицу.

Работа закипела. Первые полчаса работали так, что пар шёл. Митька с Самоваром даже сняли полушубки и засучили рукава. Однако в конце второй половины часа полушубки пришлось надеть. Ещё час усердно крутили ручку и таскали корзинки с зерном. Когда пошёл третий час, Самовар стал завидовать Стёпке.

— Молодец Коршун, что на фронт сбежал, а то бы и его заставили крутить это проклятое колесо, — сказал он.

Первым забастовал Аркашка. Он заявил, что ему надоело работать, и ушёл. Прошло три часа, и ребята совсем выдохлись. Митька крутил колесо и считал:

— Восемьдесят пять, восемьдесят шесть… девяносто два. — Досчитав до ста, он остановил колесо. Самовар, внимательно следивший за счётом, запротестовал:

— Ещё крути десять раз.

— Это почему? — возмутился Митька.

— Я следил, как ты считаешь. Семьдесят, а потом сразу девяносто.

Митька не стал спорить и отсчитал ещё десять кругов. Неожиданно взорвался Лапоть. Он швырнул корзинку и принялся ругать Стёпку:

— Это из-за Коршуна желтоглазого нас засадили в лабаз. Если б он не сбежал, я бы сейчас на озере рыбу ловил.

Митька хотел ему возразить, но так устал, что не было сил даже языком пошевелить.

— А когда мы кончим? — спросила Лилька.

— Ещё полчасика — и кончим, — сказала Наталья. Она, по мнению Митьки, занималась совершенно бесполезным делом. Перетаскивала мешки из одного угла в другой.

Неожиданно заявился Витька-счетовод. Размахивая портфелем и разметая полами батькиного пальто пыль, он прошёлся по лабазу, солидно кашлянул и спросил:

— Ну, как поработали?

— Неплохо. Центнера три отсортировали, — сказала Наталья.

— Молодцы! — похвалил Витька, сел на мешок, вытащил из портфеля бумажку с карандашом и стал подсчитывать: — Одиножды нуль — нуль… семью девять — шестьдесят три… Полтора трудодня поделить на четверых. Итого, — громко объявил он, — каждый из вас заработал по тридцать семь соток.

— Значит, нам и трудодни будут писать? — удивлённо спросил Лапоть.

— А ты думал как? — и Витька похлопал его по плечу. — Только давай старайся. Ещё и в газете пропечатают.

Это было новостью. Ребята думали, что они работают так, задарма, как в школе на воскреснике. Но оказывается, за трудодни. Значит, на них смотрят как на взрослых. И усталости — словно не бывало. Оставшиеся полчаса работали азартно и разошлись по домам весёлые и довольные.

За ужином Митька сообщил матери, что он сегодня заработал тридцать семь соток. Елизавета Максимовна взлохматила Митькины волосы.

— Устал?

— Чепуха. Только чуть-чуть лопатки болят.

— С непривычки. А втянешься, и всё пойдёт как по маслу, — сказала Елизавета Максимовна.

Поужинав, Митька прилёг отдохнуть и не заметил, как уснул, а когда проснулся, было уже утро.

— На работу пора, — сказала мать.

«На какую работу?» — чуть не спросил он, но, вспомнив про лабаз, тяжело вздохнул.

В этот день Лапоть с Лилькой крутили колесо. Локотков засыпал триер зерном. Работали до вечера. Витька Выковыренный записал им по пятьдесят соток и выдал каждому личную трудовую книжку. На третий день перестали болеть руки. Митька подсчитал, что за это время он выработал полтора трудодня. А Стёпка всё ещё не возвращался, и ребята решили, что он уже давно воюет.

Четвёртый день начался с невероятных событий. Когда пришли в лабаз, то вместо Натальи они увидели там Ваську Тракториста. Васька, накинув на плечи шинель, расхаживал по лабазу и громко насвистывал. Ребята столпились у дверей и обалдело уставились на Ваську.

— Привет, товарищи колхознички! — сказал Васька и посмотрел на ручные часы. — Тридцать минут опоздания. Сегодня прощаю, завтра не прощу. Время военное. Понятно?

— А где Наталья? — спросил Самовар.

— Я за Наталью. Понятно?

Ребята прыснули. А потом принялись хохотать.

— А ну, за работу, шагом марш! — скомандовал Васька и сбросил с плеч шинель. Ребята примолкли. На груди у Васьки висела белая медаль на голубой ленте, а левый пустой рукав гимнастёрки был аккуратно заправлен под ремень.

Второе событие было куда похлеще первого. В обед в лабаз прибежал Аркашка и сообщил, что со станции приехал милиционер и привёз Коршуна с отмороженными ушами.

Глава XIV. Рассказ Коршуна о том, нам он съездил на фронт

Когда ребята прибежали к дому Коршуна, на крыльцо вышла Серафима и сказала:

— Не пущу!

— Почему? — спросил Аркашка.

— Он сам не хочет. Так и сказал: «Не пущай».

Ребята потоптались, посудачили и вернулись в лабаз сортировать овёс. Однако работали они в этот день кое-как. Всё время говорили о Стёпке.

— Почему он не захотел с нами видеться? — возмущался Самовар.

— Форсу на себя напустил, — отвечал Лапоть.

— А чем форсить-то? Отмороженными ушами? — сказала Лилька.

«Да, — подумал Митька. — Форсить отмороженными ушами смешно».

— А я знаю, почему он не захотел видеться, — заявила Лилька. — Ему стыдно. Не доехал до фронта и отморозил уши.

— А может, он их на фронте отморозил, — сказал Митька.

Самовар с Лаптем принялись спорить, был ли Коршун на фронте или не был. Лапоть уверял, что Стёпка испугался войны и нарочно заморозил себе уши.

Митька в споре не участвовал. Он размышлял о том, как бы сегодня повидать Коршуна и узнать, что с ним случилось. Обвинение Лаптя, что Стёпка нарочно заморозил себе уши, он считал глупым. Как можно нарочно самого себя заморозить?

После работы он побежал к Стёпке. В нерешительности потоптался у крыльца, потом осторожно поднялся по ступенькам и постучал. Никто не ответил. Митька постучал сильнее, потом забарабанил кулаками, а потом стал бить в дверь ногой. За дверью раздался Стёпкин голос:

— Ты что, хочешь дверь сломать?

Митька замер и ждал, что ещё скажет Стёпка. Но он молчал.

— А я к тебе, Стёп… — голос Локтя прозвучал так жалобно, что ему самому стало противно.

Брякнул крюк, дверь приоткрылась, и показалась голова, похожая на кочан капусты.

— Ух ты, — воскликнул Митька, — как раненого, забинтовали!

— Проходи. Не видишь, что я в одной рубашке из-за тебя здесь мёрзну, — проворчал Стёпка. И опять закрыл дверь на крюк.

— Зачем ты так запираешься? Словно тебя украдут, — сказал Митька.

— Не твоё дело, — обрезал его Коршун.

Такого приёма Митька не ожидал и растерялся. После драки он побаивался Коршуна. А теперь ему стало ещё страшнее. Митька выдавил угодливую улыбку.

— Чего это ты лыбишься? — угрожающе спросил Коршун.

Митька вздрогнул и с перепугу выпалил:

— Ребята говорят, что ты нарочно отморозил себе уши.

— Почему нарочно?

— Чтобы не ехать на фронт, — невольно вырвалось у Митьки.

Коршун взял Митьку за грудки и скрипнул зубами.

— Кто сказал?

— Лапоть. Я не поверил, — и, что окончательно убедило Стёпку, добавил: — Даже хотел набить ему морду.

Митька вообще ничего не говорил Лаптю. А морду бить даже и не решился бы. Лапоть был в два раза сильнее Митьки.

— Врёшь, врёшь. Сам, наверное, такое надумал, — и Стёпка принялся раскачивать Митьку из стороны в сторону.

— Не вру. Если бы я так говорил, разве б я тогда к тебе пришёл, — оправдывался Митька.

Стёпка перестал трясти Митьку.

— Ладно, — сказал он. — Я с этим делом разберусь.

Митька поднял с полу шапку, прошёл к столу, сел на табуретку.

— Матки дома нет? — спросил он.

— А ты что, не видишь?

Разговор не вязался. Коршун ходил по избе кругами и сердито фыркал.

Митька поднял голову и покосился на Стёпку.

— Ты на меня очень сердишься?.. За драку.