Чур, не игра! - Бременер Макс Соломонович (читать бесплатно книги без сокращений txt) 📗
— Ещё мне очень нравится… Я прямо завидую тому, какая у тебя выдержка! Она…
— Вырабатываю, — вставил он.
Я осёкся.
Опять он одним словом как бы пригасил мою похвалу. И вдруг обнаружилось, что мне больше нечего сказать. На очереди не было ни одной мысли.
— Так-с, — заметил Рома. — Теперь о моих недостатках.
— Твоих недостатках? Каких?
— Как — каких? — спросил он недоумевая. — О тех, которые ты во мне находишь.
— А если не нахожу?
— Как — не находишь? — переспросил он, начиная сердиться. — Мы, по-моему, знакомы довольно давно. Что ж, ты не замечал во мне никогда никаких изъянов, ни одной дурной черты?
— Как-то не замечал, — признался я. — Нет…
— Значит, по-твоему, у меня нет пороков? — спросил он раздражённо. — Так, что ли, ты считаешь? Довольно странно! Надо, Володя, развивать наблюдательность.
— Конечно, надо, — согласился я. — И потом, ведь мы с тобой ещё недавно дружим. Так что, возможно, я ещё разгляжу в тебе и недостатки, и слабости, и пороки, — добавил я обнадёживающе.
Конечно, со стороны наш разговор выглядел бы очень странным. И мне самому, когда перед сном я вспомнил о нём, он тоже показался немного диковинным.
Правда, скоро я привык к Роме. Много позже — понял его. А пока что мне приходилось трудно…
Рома воспитывал свой характер с великим нетерпением. Он развивал проницательность, тренировал наблюдательность и с застенчивой беспощадностью открывал во мне всё новые изъяны. Казалось, он видел меня насквозь.
Но главное — он требовал ответной беспощадности. В этом было всё дело! Ибо оттого ли, что я был худшим психологом, чем Рома, или потому, что у него было куда меньше недостатков, чем у меня, — так или иначе, я очень редко отвечал ему «взаимностью». Как-то, правда, я сказал Роме, что у него неприятная манера насвистывать, слушая собеседника (действительно так бывало несколько раз, когда я ему о чём-либо рассказывал), но, едва я сделал это критическое замечание, он сейчас же извлёк из него урок. И больше не насвистывал, слушая меня, ни разу. А других дурных привычек я у него не обнаруживал… Это сердило его:
— За полторы недели я открыл в тебе, Володька, наверно, десяток — не меньше! — отрицательных черт. А ты — просто смешно! — один раз сделал мне толковое замечание…
Так развивались наши необычные отношения. Меня тяготило лишь то, что я не оправдываю Роминых надежд. Я вспоминал, как бывшие друзья Ромы говорили, что он предъявляет к дружбе невозможные требования. Неужели это были те самые требования, которых не выдерживаю я? И может ли быть, что мы раздружимся оттого, что я не нахожу в нём изъянов? Ведь обычно-то расходятся, наоборот, оттого, что находят их друг в друге!
Довольно часто я задавал себе эти вопросы. А Рома тем временем не дремал. Его проницательность не притуплялась и не знала у?стали. Стоило мне, между прочим, вскользь упомянуть как-то о Зине Комаровой, и он сейчас же сказал:
— Надо будет пригласить её к нам в школу. Я уже думал об этом, а потом из головы вылетело. Пусть расскажет, как работала над последними ролями. Ребятам будет интересно, а?
— Пожалуй, — ответил я, изо всех сил стараясь рассеянно глядеть по сторонам.
— На днях зайду в театр и приглашу её. Это ты мне удачно напомнил. Кого бы, Володька, взять с собой, чтоб, так сказать, делегация была?
— Кого-нибудь, — ответил я и зевнул. Это был натуральный, непритворный, протяжный зевок. И какой своевременный! Какую подлинность придал он моему ленивому «кого-нибудь»!
Но, едва я закрыл рот, Рома рассмеялся.
— Не темни, брат, — сказал он, — не к чему. Ты со мной и пойдёшь. Или откажешься?
День, когда мы с Ромой отправились в театр к Зине Комаровой, по многим причинам запомнился мне навсегда.
IV
Идя в дирекцию театра по длинному и узкому коридору, мы встретили попа в рясе и незагримированного мужчину с галстуком-бабочкой. Оба с удивлением на нас посмотрели. Не будь рядом Ромы, мне стало бы не по себе. Теперь же я спокойно и бегло их оглядел.
Когда Рома был рядом, я не робел. Боязнь попасть в неловкое положение, которая одолевала меня то и дело, совершенно исчезала. Это было очень ново и приятно. Вскользь я уже замечал это за собой. Но сейчас, приближаясь по толстому ковру к столу секретаря дирекции, я испытывал особенное, осознанное удовольствие оттого, что чувствую себя так свободно в положении, в котором один краснел бы и немел.
— Нам нужно повидать артистку Комарову. Она в театре, кажется? — осведомился Рома у пожилой седоволосой секретарши.
— По-моему, да, — ответила та. — Если вы посидите в коридоре на диванчике, она непременно пройдёт мимо вас. Вы Комарову в лицо-то знаете? Раньше ли, позже ли, она, как соберётся уходить, пройдёт мимо вас.
— Мне случалось встречаться с Комаровой на нескольких конференциях, — отвечал Рома, — а мой товарищ видел её только на сцене. Но, к сожалению, мы не располагаем временем. В семь в райкоме начнётся совещание, и я не хотел бы на него опаздывать. Поэтому…
Со словами «одну минутку, товарищи» секретарша сняла трубку и по внутреннему телефону попросила Зину Комарову (она назвала её Зиночкой) зайти в дирекцию.
Через минуту вошла Зина Комарова. Я впервые видел её так близко. Если она шла навстречу по улице, я всегда отводил глаза, когда она оказывалась совсем рядом. Сейчас, пока Рома от лица школы приглашал её к нам на вечер, я смотрел на неё без стеснения.
На Зине Комаровой была голубая шёлковая косынка с изображением карты Польши. Это была очень подробная карта — на ней обозначались не только крупные города, но и маленькие. Такой косынки я ещё не видел ни на ком. Она вполне могла служить учебным пособием. И промышленный центр Лодзь на круглом плече Зины Комаровой вдруг напомнил мне, как я в прошлом году «плавал» на уроке экономической географии…
Но необыкновенная географическая косынка удивила меня на Зине Комаровой гораздо меньше, чем обыкновенные вещи: блузка такая, как у нашей соседки, туфли, как у моей тётки. Было очень странно, что у Зины Комаровой может быть что-то такое же, как у обычных людей, не причастных ни к театру, ни к кино, ни к славе. Не значило ли это, что мы живём в одном и том же мире?!
Зина Комарова держалась очень просто. Она сразу согласилась прийти в нашу школу, спросила, бываем ли мы в соседней — оказалось, что она кончала соседнюю пять лет назад, — а на вопрос Ромы, какое у неё отчество, ответила:
— Николаевна. Но можете, если хотите, называть меня просто по имени — не настолько уж я старше.
К слову, Зина Комарова рассказала, что пошла в первый класс, когда ей было шесть с половиной лет (мы с Ромой пошли в семь с половиной). Тут же она со смехом вспомнила, как трудно давалась ей геометрия: однажды, не в силах доказать, что два треугольника равны, она даже попросила математика поверить ей на слово…
У ограды нашей школы мы расстались, и Зина Комарова дружески помахала нам вслед.
Я почувствовал такое воодушевление, какого не испытывал никогда. Ведь Зина Комарова старше меня лишь на четыре года. Ведь через несколько месяцев я окончу школу. И стану взрослым человеком. И какое значение будет иметь через два-три года то, что я немного моложе её?!
— Очень хорошая девушка! — произнёс Рома после паузы задумчивым тоном. Таким тоном произносят первые слова после того, как закрылся занавес, ещё не покинув мира пьесы, ещё оставаясь на своём месте, хотя занавес больше не откроется. — Ну что ж, Володя, по домам, а? — спросил он тут же совсем по-иному, как бы окунаясь в забытую было обычную жизнь, которая — хотим ли, не хотим ли — нас окружает.
Вернёмся из мира театра в свой мир?.. Но ведь мы видели Зину Комарову не в пьесе!
— Рома, ведь…
— Ты сейчас, по-моему, в мечтах на такую вышину забрался… Да? — спросил он негромко и как бы вызывая меня на откровенность.
