Мой дом на колёсах (сборник) - Дурова Наталья Юрьевна (электронная книга .txt) 📗
– О, это очень редкая штука! Это зубы удава!
Кто-то из гостей потянулся было посмотреть несуществующие зубы змеи, но в это время Бемби зло заворчала, а хозяин, засмеявшись, заставил Снежку встать на задние лапы и протанцевать вальс. Снежка всё умела. А Бемби единственно что могла – это ездить безбилетным пассажиром. У неё было какое-то особое чутьё на проводников. Бывало, стоит ему показаться, как Бемби мгновенно исчезала, только пиджак хозяина странно оттопыривался.
Снежка же ездила всегда на законном основании, как настоящая артистка. И Бемби, наверное, завидовала Снежке.
Но однажды и ей представился случай выступить на манеже. Хозяину принесли сатиру на бюрократа, с которого, почти как в басне, «семь шкур должны спустить и голым в Африку пустить».
Хозяин подумал и решил. И вот перед зрителями стоит ящик, в котором будут «сдирать с бюрократа шкуру». Разъярённый клоун хватает упирающуюся лохматую Снежку и через минуту из ящика вместо неё вытаскивает маленький жалкий голый комочек.
– Ага, попался!
– Так его! Так его! – хохочет публика.
А голый комочек, которым, конечно, была Бемби, озираясь, стоит и дрожит от страха перед множеством людей и ярким-ярким светом.
Из-за занавеса раздаётся:
– Бемби, ко мне!
Но она не слышит. Подобравшись, трясущаяся и испуганная, вместо того чтобы быстро пробежать к хозяину, Бемби вдруг протяжно начинает выть.
И тут-то и случилось неожиданное. Крышка ящика поднялась, и на глазах у публики бюрократ раздвоился. Это верный друг Снежка поспешила к Бемби на помощь. Собаки быстро скрылись за занавесом. И несмотря на то что кто-то крикнул: «Своя же шкура выручила!» – номер был испорчен.
Когда собаки очутились дома, хозяин отругал Снежку. Он был зол и, наверное, поэтому не подумал, что талантливая артистка подвела его первый раз в своей жизни.
Обиженная и без вины виноватая Снежка лежала рядом с подругой, как всегда согревая Бемби своим теплом, и, глядя на них, у хозяина вдруг появилась неприязнь к редкостной и холёной собачке.
Он хотел подойти и наказать Бемби. Но раздумал. Ведь она всё равно была вымирающей породы.
Глупында
Глупында, Инфекция, Кара – всё это имена одной вороны, которую мой друг Никита подобрал в больничном дворе. Мама Никиты лежала в больнице, и он ходил по утрам её навещать. К маме Никиту не пускали: корпус, где находилась его мама, считался инфекционным. Поэтому Никита мог с мамой говорить только через окно палаты.
Лицо у мамы было осунувшееся, жёлтое, и через зеленоватое стекло мамина голова, окутанная белым полотенцем, походила на самую первую фотографию бабушки, сделанную до революции. Теперь карточку увеличили. На ней бабушка была тёмной, неестественной, а фон сзади туманно-белый. Никита не любил эту фотокарточку и, увидев маму такой, испугался.
– Ма-ма-а! Ма-а-мочка! – растерянно протянул Никита.
– Как вы там живёте? Ты не опаздываешь в школу? Кто тебе готовит обед – папа? – Мама радовалась Никите, радовалась тихо и очень печально.
«Папа готовит невкусно. Варил щи, забыл про картошку и положил лапшу. Потом, утром кефир и всё время кефир. А сам ругается, почему по географии у меня тройка. Мамочка, ты же сама говорила, что нужно есть сахар, а кефир – кислятина, поэтому я и стал хуже учиться».
Никита хотел всё рассказать маме, но почему-то жаловаться не стал, поднял на маму грустные глаза и бодро сказал:
– Живём хорошо. Без тебя скучаем. Мам, тебя скоро выпишут?
Мама хотела ответить, но замахала на Никиту руками и быстро пошла прочь от окна. Никита тотчас сообразил, что в палату вошёл врач и разговаривать с мамой больше нельзя.
Вечером Никита позвонил мне:
– Натка, приходи поскорее! Нужно поговорить!
«Раз звонит, да ещё вечером, значит, произошло что-то серьёзное и ему нужно помочь», – решила я. Спешу. Вхожу и слышу:
– Ну ты! Цып-цып-цып! Как тебя ещё там называть? Чего не ешь? Цып-цып!
Смотрю, Никита сидит на корточках, а рядом – ворона. Крылья обвисли, перья растрёпанные, будто кто-то ещё не успел её ощипать.
– Смотри какая! Её кормят, а она слюни распустила. Натка, больная она, а папа кричит: «Инфекция, сейчас же выбрось ворону вон! Чтоб к моему приходу духу её не было!» Эх, мамы нет! Попроси отца, он…
Никите было тяжело, вороне тоже. Да и мне, признаться, не легче. С одной стороны, Никита и больная ворона, а с другой – мы, взрослые, которые должны быть справедливыми. Я догадываюсь, откуда ворона, начинаю издалека:
– Ты ходил куда-нибудь?
– К маме.
– А-а… Как мама себя чувствует?
– Плохо. Вот была бы она сейчас дома… Чем ворону лечат – скажи…
– Подожди. Сначала выясним, откуда ворона.
– Как?
– Да очень просто – поговорим с ней. А ты где сам нашёл её?
– На улице, – неохотно ответил Никита.
– Так-так! Значит, шёл по улице, считал ворон и одной недосчитался? Сейчас я всё узнаю. Только ты, пожалуйста, выйди, я буду говорить с вороной наедине.
– А ты можешь? Честно?
– Спрашиваешь! Что, разве животных моих не видал? У меня, Никита, по птичье-зверюшечьему языку всегда «отлично» было. Э, да ладно, выходи. Чем скорее всё узнаю про ворону, тем быстрее на крылья её поставим.
Никита вышел. Я склонилась над вороной и осмотрела её. Дело ясное: птица больна и неизвестно чем. Оставлять её дома – опасно для Никиты: Никита может заболеть. За дверью шорох и сопение. Это он, конечно, подслушивает наш разговор. Что делать? Жалко Никиту: достаётся ему без мамы, а тут ещё ворону отнимать. Нет, не могу! Решай, Никита, сам.
– Никита! Никита!
– Ну?.. – Никита входит настороженно, смотрит букой.
– Чего ты сердишься? Рассказала мне ворона всю-всю правду. Не то что ты. Слушай, сейчас всё переведу тебе с птичьего на человеческий язык.
Вороне двадцать семь лет, она твоя ровесница. Тебе девять лет, а ей в три раза больше, но это не важно, вороны ведь живут не сто лет, как человек, а триста. Вот и считай. Была она в семье самая непоседливая и походила на папу. А папа у неё, самая настоящая ворона, вечно всё делал не так, раздражал всех. Дочка брала с него по глупости пример и тоже никого не слушалась. Когда ей говорили: «Не высовывайся из гнезда, не отлетай далеко от стаи, „любопытной Варваре нос оторвали“», ворона про себя думала, что у Варвары нос мягкий – его можно оторвать, а у неё клюв твёрдый – попробуй оторви! Поэтому она постоянно с любопытством рассматривала всё яркое и блестящее, отлетая далеко от своей стаи.
Однажды мальчишка выстрелил в неё серебряным шариком. Промахнулся. Она могла улететь, но шарик ей так понравился, что ворона схватила его в клюв, села на ветку, стала рассматривать, и вдруг – трах!.. Даже не каркнув, только издав крыльями «ч-чох», она, подстреленная, упала на землю. Ну и что хорошего?
С тех пор Глупында стала ещё глупее. Она от глупости своей перестала признавать сверстников, дружила только со старшими и сама ничего не понимала в их жизни. Друзьям она надоела, они просто забывали Глупынду. Пшено, рассыпанное для голубей, или хлебные корки ей не доставались. Глупында становилась неказистой, от худобы перья её торчали в разные стороны, и вскоре стала она не вороной, а скорее вороньим пугалом. Про учёбу ж она и слышать не хотела.
«Не буду учиться. Не хочу ни читать, ни писать. Я самая худая, зато летаю быстрее всех, а тому, кто быстро перелетает с места на место, ни к чему наука».
Как-то Глупында летала одна над городом и увидела большой дом – светлый, красивый. Даже люди все были одеты в белые халаты. Глупынде это понравилось, но ещё больше понравилось то, что совсем недалеко от этого дома стояли огромные, в человеческий рост, металлические стаканы. Крышки их были открыты, и назывались они приятно и знакомо: «Помойка».
«Правильно! Обязательно перед едой нужно вымыться. Это говорила даже бабушка. Помоюсь, помоюсь», – решила Глупында и не задумываясь, искупалась в ещё дымящихся паром отбросах да принялась за обед. Наевшись до отвала, она вдруг показалась себе красивой. Зоб её раздувался, перья лежали ровно и гладко. Пожалуй, среди ворон она сейчас выделялась бы и ходила важно, как голубь Дутыш.
