Мой дом на колёсах (сборник) - Дурова Наталья Юрьевна (электронная книга .txt) 📗
Пашка снова на манеже
Морской лев Пашка был очень похож на льва, изображённого на плакате «Покупайте сливочное мороженое!». Особенно он был похож в тот момент, когда, изогнув свою блестящую, словно помасленную, шею, ловил вазу с искусственными шариками пломбира и держал её на кончике носа несколько секунд. Потом неторопливо встряхивал головой – и ваза снова оказывалась в руках дрессировщика.
Конечно, Пашке было гораздо удобнее жонглировать мячом, и он почти всегда слышал по окончании номера:
– Ещё! Ещё-о-о!
– Браво! Браво!
– Глядите! Морской лев, а бросает мячик, как жонглёр! – переговаривались зрители, и ещё громче неслось:
– Браво!..
Но Пашку такие комплименты только обижали: он же был действительно самый настоящий природный жонглёр. Наверняка любой артист-жонглёр мог ему позавидовать, ведь морскому льву не нужно было учиться жонглировать.
Правда, на воле Пашка не знал, что такое «браво», и совсем не думал, что ему когда-нибудь придётся радоваться мутной зелёной воде цинкового бассейна, той воде, без которой он мучительно задыхался, переезжая в товарном вагоне, и которая даже отдалённо не напоминала запах освежающей влаги моря.
Теперь, наверное, Пашка жалел, что когда-то, распластавшись на тёплом от солнца песке, он привычно равнодушным взглядом провожал и встречал белую пену прибоя.
Но и в те дни, на воле, Пашка балансировал. Объяснялось всё очень просто: черепная коробка у морского льва нежная и слабая, как у маленького ребёнка, и, боясь летящих на голову предметов, морской лев всегда старается всё отразить своим ловким носом.
Конечно, в море Пашка делал это совсем не ради лакомой рыбки. Тогда он сам подстерегал добычу и, настигнув, весело подбрасывал рыбёшку вверх, проворно ловя её открытой пастью. Всё было похоже на своеобразную игру. Но на самом деле Пашка подбрасывал рыбу для того, чтобы поймать её с головы, иначе острый хвостовой плавник мог поранить ему горло.
То же самое он проделывал и на манеже, только здесь рядом с ним был дрессировщик и всё надо было исполнять по его приказу. Да и всё это, конечно, было намного сложнее, чем там, на воле. Недаром Пашка и считался одним из самых замечательных артистов среди зверей: ещё бы – морской лев!
И вдруг неожиданно Пашка заболел. Случилось это на утреннике в одной из пригородных школ, где Пашка выступал на дощатой, наскоро сколоченной сцене. Пашка так увлёкся, что и не заметил, как длинная заноза впилась в ласт.
Пашка был настоящим артистом, и поэтому, еле-еле передвигаясь, он всё-таки отработал вечернее представление. Но через два дня он уже не вставал и, лёжа на одном боку, стонал, поворачивая голову только на шум воды, наполняющей бассейн.
Дрессировщик созвал лучших ветеринаров. Они толпились возле клетки, ходили вокруг да около, но не могли ничем помочь.
– Трудный больной! Д-да… – заявляли ветеринары в один голос. – Что ж вы хотите? Осмотреть рану нельзя, ведь в руки он не даётся. Опять же – пенициллин ввести необходимо. А как?
Они переговаривались, переглядывались и вопросительно смотрели на взволнованного дрессировщика.
Пашке принесли рыбу. Он было потянулся к тазу, в котором она лежала, но тут же застонал.
– Послушайте! – вскрикнул дрессировщик. – А что, если ввести пенициллин в рыбу и дать её Пашке? Он съест. Таким образом пенициллин и попадёт к нему в организм.
Врачи сделали укол маленькой, только оттаявшей корюшке, а Пашка затем жадно съел её.
– Хорошо бы теперь прополоскать ему ранку марганцовкой, – сказал кто-то из ветеринаров, но тут же осекся и растерянно посмотрел на остальных.
– Вот это как раз проще простого, – неожиданно ответил дрессировщик. – Мы сейчас разведём марганец в бассейне, и наш больной слегка, конечно, поупрямится, не без этого, но, привыкнув к запаху воды, обязательно влезет в бассейн и искупается. Ну а если так, то и промоет ранку марганцем.
Так оно и вышло. Пашка поупрямился, но, видя, что делать нечего – другой воды нет, – осторожно, почти не наступая на больной ласт, подошёл к лестнице и опустился в бассейн. Поплыл, отфыркиваясь, и, зажимая ноздрями воздух, погрузился под воду. Потом всплыл и, кося глазом на изумлённых врачей, стал барахтаться в слабом растворе марганцовки.
Кто знает, помогло ли это лечение Пашке, или же он соскучился по тому шуму аплодисментов, который возникал при его появлении и чем-то напоминал ему приливы волн далёкого моря, – кто знает, только через несколько дней Пашка снова был на манеже.
Две подружки
Это две небольшие собачки – Снежка и Бемби. Как вода не похожа на камень, так и две подружки были совершенно различными. Снежка – северянка, с густой нарядной шерстью, а Бемби – маленькая африканская левретка, почти совсем голая, только на бородавках мордочки у неё вырастали длинные, как усы, щетинки.
Даже в самое жаркое московское лето Бемби бывало холодно. Она старалась зарыться в свой ватный тюфячок, а если случалось ей выбегать на улицу, Бемби, быстро топоча крохотными ножками, вся как-то съёживалась и мелко дрожала.
Когда солнечные лучи попадали в дом и, словно прожектора, выхватывали на свет целые куски комнаты, в луче обязательно оказывалась Бемби. И по мере того как блики весёлого солнышка передвигались, Бемби переходила с места на место, пытаясь не пропустить ни одного живительного для себя тёплого луча. Пожалуй, именно в эти минуты у неё бывало выражение полного довольства. И тогда маленькая загорелая Бемби не могла, наверное, понять свою подружку Снежку, которая пряталась от жаркого солнца где-нибудь под диваном и лежала там, тяжело и часто дыша да ещё показывая при этом свой красный язычок.
Не понимала Бемби и Снежкиной привязанности к хозяину. Бемби ласкалась к тому, кого считала сильным, и кусала того, кого абсолютно не боялась. Когда хозяин уезжал и собаки оставались с кем-нибудь из служащих, Бемби чувствовала себя так, как всегда, а Снежка почему-то худела и по вечерам тосковала и не отходила от двери.
Снежку все любили, ведь она была артисткой, которая всех удивляла своими способностями. А про хитрую Бемби говорили, что она редкая и уже вымирающая порода собак, её жалели, баловали и обращались с ней чрезвычайно осторожно. На зиму ей вязали тёплый свитер, который должен был заменить шерсть, и выносили на улицу не иначе как под пальто, откуда, высунув мордочку, она с любопытством, но снисходительно рассматривала окружающих.
И то ли потому, что она была редкая, исключительная собака и ей не нужно было работать перед зрителями, как Снежке, то ли потому, что она чувствовала, что её накормят и приласкают уж только за то, что она существует, Бемби становилась всё чопорнее и нелюдимей. Даже к привязанности доброй Снежки она относилась как к должному и уж мясные косточки Снежкиного обеда, конечно, считала своим достоянием.
Правда, у Снежки были красивые ленты для бантиков и ошейник с серебряной надписью, чья она собака, а у Бемби ничего этого не было: бантики завязывать было не за что, а ошейник натирал её нежную, как у человека, кожу.
А Бемби очень хотелось иметь что-то своё и беречь, никому не отдавая. Поэтому часто можно было видеть, как она стережёт давно обглоданную косточку.
Хозяину эта Бембина привычка не нравилась. Он отнимал у неё косточку, но в пепельницу или урну не бросал: хозяин знал, что Бемби обязательно найдёт и снова, на всех ворча, будет охранять её, поэтому клал косточку на письменный стол так, чтобы Бемби видела. И на столе всегда были две-три такие косточки да ещё красовались выпавший слоновый зуб, панты оленя и страусовое яйцо.
Бемби зачастую не сводила глаз с письменного стола, сторожа кости.
Как-то к хозяину пришли гости, и он принялся рассказывать обо всех диковинках, что лежали на письменном столе: и про зуб слона, и про панты оленя. Но, дойдя до Бембиного имущества, хозяин слегка смутился, но тут же торжественно поднял палец и шутливо сказал:
