Двое с лицами малолетних преступников (сборник) - Приемыхов Валерий Михайлович (книги полностью .TXT) 📗
— Курите, наверно, шпана?
— Нет! — кричим. — Некурящие пока!
— Здоровенькими помрете! — хохочет кочегар.
Машинист укоризненно на кочегара смотрит, головой качает. Помощник — молодой, строгий — все время вперед смотрит, не улыбнулся нам ни разу. Я влюбился в них во всех, даже в строгого помощника машиниста. Почему-то казалось, будто народу в мире так мало, что надо благодарить этих паровозников, радоваться, что не выгоняют и взяли тебя в компанию.
Еще собаки не просыпались, не ходили машины, а люди смотрели последние сны, когда мы приехали домой. Наш маленький старинный вокзал с колоннами блекло светился в утреннем сыром воздухе. Асфальт блестел после ночного тумана. На пустом перроне нас ждали два человека: Элла и ее отец. Элла в плащике и необыкновенной вязаной шапочке с красным помпоном, ее высокий папа — в фуражке и железнодорожной шинели.
Паровоз тормозил очень медленно. Они терпеливо нас ждали. Два, в общем-то, чужих человека, даже не из нашего города, которых никто не заставлял не спать всю ночь, а потом идти на вокзал встречать ничем не знаменитых вредных пацанов, сбежавших от милиции.
— Клянусь, — сказал Винт, — если она в беду попадет, я ее выручу.
Через полчаса мы входили к Винту в дом. Умела Элла людям в душу влезть, вот что я скажу! Отодрали бы Винта, меня к ним на порог не пускали бы месяц за плохое влияние на товарища. А тут младшая сестренка, говорить еще не умеет, а к Элле на колени мостится: «Иля! Иля!», брат-первоклассник ей в рот смотрит. Отец Винта, неразговорчивый, хмурый, матери приказывает:
— Прими гостью. Бывают же дети порядочные у людей!
На столе конфеты, печенье.
— Кушай, Эльвирочка, — приглашает мать, — кушай, пожалуйста. Дай я Катьку заберу.
А нас вроде не существует. Так, между прочим, Винту по затылку хлопнула, но застеснялась Эллы, сказала лицемерно:
— Кушай, сыночек, кушай, кормилец… — И мне: — А что ты сидишь?!
После такого ничего в горло не лезет.
— Уж ты не бросай этих обормотов, — говорит мать Эльвире, — а то им, чертям, одна дорога — в тюрьму…
…А у меня дома еще смешнее. Ждут меня всей семьей: бабушка, мать и отец. Они подумали, я один явился, поэтому не стесняются — лица у всех каменные, отец ремень снимает. Но показалась Элла — они Проводы Зимы изображают: счастливые, улыбаются; отец незаметно ремень под диван сунул.
— Здравствуй, Эллочка, — поет моя мать, — здравствуй, голубушка…
Ощущение, она им дочь родная, а я макулатуру пришел собирать.
— Вы мне обещали, — говорит Элла, — не трогать Севу.
— Конечно, — кивает отец. — Мы его любим. Сын, какой-никакой…
— Как я хотела девочку! — говорит мать. — Идемте чай пить!
По забывчивости я оказался последним. Тут меня бабка как по затылку треснет, — думал, голова отвалится.
— Как вы считаете, Элла, — спрашивает отец, — может, им с Виталием дружить не надо?
Вот до чего мы докатились с поисками любимого в жизни дела!
Повторяю: умела Эльвира людям в души лезть. Дома у меня она заикнулась о герани: какой, мол, милый цветок. Эта самая герань всю жизнь у нас на окне стоит. Еще в третьем классе меня бабушка за нее гоняла — я авторучку промывал и чернила в цветок вылил. В воскресенье с утра ко мне вся семья пристала: тебе к Эллочке в гости, чистую рубашку надень, причешись. А бабушка горшок с геранью в руки сует — подарок.
Иду я по городу с цветком в руках. Винт разговаривать не хочет, только «да», «нет», «не знаю»…
— Все-таки Эльвира не такая, как все, — говорю я, — красивая, отзывчивая, а если б еще пацаном была, то вообще не знаю! Разве я б кому-нибудь тащил эту герань?! Ни за что!
Остановился Винт и стоит.
— Иди один, если хочешь.
Возмутил он меня.
— Совесть есть? Ты поклялся все для нее сделать.
— Из пожара вытащить, подраться с кем-нибудь за нее — пожалуйста, а так…
Надоел он мне со своей хандрой, не стал я его уговаривать, пошел один. Догоняет.
— Не ходи к ней, — бормочет, — не надо нам с ней водиться. Ты уж верь мне, Кухня, лучшего друга у тебя не было и не будет. Ты мне роднее, чем брат. Она гипнотизерка, понял? Черная и белая магия…
— Ты суеверный!
— Ни во что такое не верю. Но она не хочет, чтоб мы дружили! Она всю эту канитель завертела, чтоб нас поссорить.
Задумался я крепко. На первый взгляд Винт не прав, но задумаешься — есть в его словах правда.
— Если, — говорит Винт, — мы раздружимся, я уйду в другую школу…
Дело серьезное. Совещались мы, так прикидывали и этак, спорили. Решили честно пойти и обскакать суть дела, культурно, без всяких обид. Умная — поймет, а глупая… что ж, тогда мы не виноваты.
Заходим, у меня дар речи пропал. Она такая сверкающая к нам навстречу выбежала, ждала, наверное, готовилась.
По нашему виду догадалась о плохом, говорит тихонько:
— Что вы у порога стоите?
Даже на мой цветок внимания не обратила. Я стою как пришибленный с этим горшком, а Винт целую речь произнес:
— В общем, Эльвира, мы по предметам подтянемся. А интересного дела у нас нет. Ну так что ж? Без него как-нибудь проживем. Коли когда-нибудь ты в беду попадешь — мы тебя выручим. Не стесняйся, говори, если что надо. Так что, вот так.
Отдал я ей горшок с геранью:
— Бабушка тебе передала.
— До свидания, — заторопился Винт, — пошли мы, наверное…
— Может, посидите? — предложила она.
— Некогда! — Винт уже к двери повернулся.
— Посиди ты, Сева. Если Виталий такой занятой.
— Ладно, — вздохнул я.
Почему я остался, не понятно. Винт ушел оплеванный, а я, предатель, уселся и сижу. Не могу ей отказать, и все!
— Очень красивая герань, — говорит Элла.
— Да, — говорю, — конечно, ты права…
— На улице тепло?
— Да, — говорю. — Ты молодец! Это очень важно — иметь интересное дело!.. Коллектив… Команда…
Отпустила она меня, добрая душа, видит, я еле соображаю.
— Иди, — говорит, — догоняй его.
Я пулей из комнаты, только прокричал с порога:
— Извини! Мы с Винтом друзья на всю жизнь.
И за дверь. Не успел отойти, послышались рыдания. Не просто всхлипы, плач, а настоящие рыдания. Вернулся я на цыпочках, заглянул в щелку: положила Эльвира голову на руки и ревет. Даже у меня в носу защипало.
Зато Винт обрадовался, когда меня увидел. Руку стиснул, по плечу стукнул, смотрит так, будто я от смерти спасся.
— Я знал, ты настоящий друг! Она хитрая, эта девчонка, но мы, брат, тоже не лыком шиты. Какая жизнь замечательная, Кухня!
А у меня на душе кошки скребут.
— Винт, она там ревет.
— Перестанет. Девчонки вообще плаксивые. Может, она в тебя влюбилась. Они всегда плачут, когда влюбляются. Что ж, из-за этого нервы себе портить?..
Настроение мне исправила Зойка Фуртичева. Из-за угла выскочила, кричит:
— Так и знала, что вы у Эллы. Сегодня обсуждение маршрута, побежали быстрее.
— Мы люди без интересов, — вздохнул Винт. — В походы не ходим…
— Неправда! — кричала эта выращивательница кактусов. — Меня за вами Митя прислал!
На пустыре, за школой, весь наш класс тренировался для похода. Валентин Дмитриевич, в спортивном костюме, с секундомером в руках, был судьей, а две команды соревновались. Мы подбежали, когда первая команда уже поставила палатку, а у другой что-то не ладилось. Потом эти догнали, и ветер стал раздувать обе палатки — желтую и голубую. Красиво! И в поход захотелось в десять раз больше, чем когда мы всего этого не видели.
Уже заполыхал первый костер, запахло дымом, а мне покоя не дает одно обстоятельство. Почему еще вчера нас никто в упор не видел, а сегодня — со всей душой.
Выясняется, Элла за нас слово замолвила, какое надо, что мы не хуже других и с интересами у нас все в порядке.
— Правильно! — врет Винт, а сам жадно на костры смотрит, хочется ему себя в деле показать. — Хороший она товарищ! Научила…
