Парфетки и мовешки - Лассунская-Наркович Татьяна (книги хорошего качества .TXT) 📗

— Да уж, ты у меня кипяток, что и говорить!.. А вот признайся-ка, как у тебя насчет наук — преуспеваешь ли?

— Я, папочка, одна из лучших учениц!.. — не без гордости ответила Ганя. — Мне даже m-lle Струкова поручила с Женей заниматься — у нас в институте принято, чтобы хорошие ученицы помогали слабым, а Жене нелегко учиться, вот я ей и помогаю. Да вдвоем и заниматься веселее, и расставаться не надо, мы целые дни с Женей вместе проводим, и все у нас с ней общее, и лакомства делим пополам…

— Хорошо, что предупредила, теперь буду приносить побольше, так как вы обе, наверное, сладкоежки, и одной такой порции вам маловато, — капитан со смехом указал на фунтовую коробку, лежавшую в его фуражке.

— Ой, какой ты добрый, папочка, спасибо тебе за мою Женю, знаешь, я ее полюбила как сестру, и если бы ты ее увидел, то и ты полюбил бы ее! — восторженно закончила девочка.

— Ну, познакомь, познакомь как-нибудь.

— А знаешь, папочка, я сейчас и приведу Женю… М-lle Малеева мне позволит… — воскликнула Ганя и вмиг исчезла за дверями зала, откуда несся несмолкаемый говор воспитанниц.

Через минуту обе подруги уже входили в приемную. Женя была заметно смущена; яркая краска разлилась по ее матово-бледным щекам, что делало девочку еще привлекательнее.

Она грациозно присела перед капитаном, легко пожала его протянутую руку и застенчиво ответила на его вопросы.

Савченко с любопытством вглядывался в хорошенького ребенка с необыкновенным цветом темно-рыжих волос, отливавших красной медью, с большими серовато-зелеными глазами — глубокими, как колодец, и холодными, как горный родник. Чем-то тревожным повеяло на капитана из глубины этих чудных, бездонно-глубоких глаз, и какое-то суеверное чувство вдруг возникло в его душе. «Из этого ребенка вырастет опасная женщина», — неожиданно мелькнула у него мысль, и он с еще большим вниманием вгляделся в загадочные глаза Жени. Но странно: чем дольше он присматривался к девочке, тем больше сглаживалось первое впечатление — от Тишевской веяло женственностью, в звуке ее голоса была нежная мягкость, так противоречившая холодности взгляда.

«Оригинальная красота и оригинальное сочетание противоположных впечатлений…» — капитан продолжал критиковать про себя маленькую подругу своей дочери, и в то же время сознавался, что девочка положительно ему понравилась.

Женя действительно была очень ласкова к Гане, которую, видимо, любила. Это тронуло капитана, и ему хотелось чем-нибудь выразить симпатию ребенку, так полюбившему его дочь. Прощаясь, он почтительно поцеловал маленькую ручку Жени с тоненькими, точеными пальчиками; Женя вспыхнула, сердце ее сильно застучало: никогда и никто еще не целовал ее руки…

Глава XIII

Котлетный бунт

Время в институте тянулось томительно и однообразно. Ничто не вносило оживления в серенькую повседневную жизнь, не давало пищи для разговоров и пересудов; скука и раздражение чувствовались и в классах, и в залах, и в дортуарах. Девочки ходили вялые, словно заспанные, маленькие часто капризничали, старшие дулись друг на друга, все часто и по пустякам плакали и обижались на каждое замечание классных дам, иногда находя в этом своего рода развлечение — по крайней мере, смену впечатлений и темы для разговоров. И всем хотелось чего-то особенного, пусть даже чрезвычайного, что всполошило бы весь институт и нарушило бы монотонность учебных будней.

Трудно сказать, эти ли настроения неожиданно вылились в общее возмущение или просто чаша терпения воспитанниц переполнилась…

Так или иначе, в одно серенькое утро весь институт вдруг оживился, словно электрический ток пробежал по всем классам, по всем сердцам и вылился в неожиданный для всех бурный, открытый протест.

— Медамочки, — таинственно шептала Кутлер, — нам нельзя отставать от других. Липочка поручила мне узнать мнение нашего класса… Весь институт постановил не есть сегодня котлет.

— Не есть, не есть!

— Надоели нам котлеты, каждый день — не на завтрак, так на обед!

— Да, да, каждый день, и не котлеты, так битки, не битки, так котлеты, а это все одно и то же, — волновались седьмушки.

— И были бы хоть вкусные, а то настоящая резина!

— Не хотим больше котлет!.. Не будем есть котлеты!.. — раздавались со всех сторон протестующие возгласы.

— Выпускные решили бойкотировать котлеты, — взволнованно сообщала между тем Кутлер, — мне сама Липочка Антарова сказала. Вторые, которые себя считают «без пяти минут выпускными», присоединились к ним, третюхи тоже не хотят отставать от старших, и так все классы уже решили участвовать в общем заговоре… Дело за нами, и Липочка поручила мне спросить мнение нашего седьмого класса, — и Кутлер пытливо обвела взглядом собравшихся вокруг нее девочек.

— И мы как и все!.. И мы согласны… — седьмушки торопились выразить свое согласие примкнуть к старшим.

— Я так и думала, но, конечно, без общего согласия не могла заверить Липочку… Как я рада, что мы оправдаем доверие старших!.. Я, душки, сбегаю предупредить ее об этом.

— Беги, беги!.. — кричали ей вслед подруги, самолюбию которых польстило, что старшие с ними считаются. Это что-нибудь да значило!..

Девочки вдруг исполнились чувства собственного достоинства и прониклись торжественностью события.

Время до завтрака тянулось бесконечно, девочки едва скрывали все сильнее охватывавшее их оживление. Это не ускользнуло от внимания синявок [21], которые подозрительно насторожились…

Наконец раздался желанный звонок, и класс за классом потянулись в столовый зал.

Здесь царило необычное оживление, несмолкаемый говор и даже веселый смех воспитанниц, чувствовался общий подъем настроения и напряженное ожидание… По обычаю, дежурная из старших прочла молитву, после чего воспитанницы с шумом разместились на скамейках, придвинутых к длинным столам.

Столовые девушки торопливо разносили блюда, расставляя по два на класс на двух противоположных концах стола.

Дежурные воспитанницы проворно накладывали приплюснутые, почти черные котлеты на подставленные им тарелки; сидящие из рук в руки передавали их дальше, и, соблюдая строгую очередь, каждая получила свою порцию.

Но сегодня никто не дотронулся до еды, а многие со звоном отодвинули тарелки, сразу принимаясь за едва теплый чай со сладкой булкой.

М-lle Малеева с удивлением вглядывается в лица своих учениц — ни одна не прикоснулась к завтраку.

— Дети, почему вы не едите? — наклоняется она то к одной, то к другой группе.

Большинство девочек только пожимают плечами и брезгливо кривят губки в сторону ненавистных котлеток.

В столовой усиливается шум и движение. Воспитанницы всех классов заглядывают на соседние столы, как бы опасаясь вероломства других… Но недоверие напрасно: ни одна рука не прикоснулась к своей порции.

Встревоженные синявки забегали, предчувствуя надвигающуюся беду. От стола выпускных уже несутся недовольные возгласы, они все усиливаются, грозя перейти в громкий протест.

Инспектриса — строгая, вспыльчивая немка, фрейлейн Фогель, — побледнев от охватившего ее гнева, грозно поднялась со своего места, готовая принять энергичные меры к подавлению разливавшегося по столовой негодования воспитанниц. Но не успела она сделать и нескольких шагов к центру столовой, откуда намеревалась произнести «слово» ко всему институту, как в дверях буфетной показалась толстенькая фигурка немца-эконома, которого кто-то успел предупредить о происходящем в столовой.

— «Людоед» идет… — пронеслось по рядам, и девочки с нескрываемой ненавистью оборачивались в сторону немца, как ни в чем не бывало катившемуся навстречу фрейлейн Фогель на своих толстых коротких ножках, потиравшего жирные ручки и хитро поглядывавшего по сторонам своими рысьими глазками.

— У-у, людоед, кровопивец, всех нас голодом заморил!.. — зашипела кто-то из старших.

— Котлетами задушил, так вот же тебе! — крикнула бойкая Катя Вильк, общая любимица первого класса, и в толстый живот Карла Францевича, словно мячик, ударилась черная котлета.