Портрет синей бабочки - Заровнятных Ольга (книга бесплатный формат txt) 📗
Но было тут одно «но». И носило это «но» кличку Дрозд. Теперь, когда я знала этого человека, как мне казалось, досконально, я не могла позволить Дине и его обводить вокруг пальца. Звучит нелепо, но я не могла дать Дрозда в обиду.
Вдохнув вечерний воздух, который к вечеру заметно посвежел, я преисполнилась решимости разоблачить Дину любым путем. Может, Дрозда не впечатлит то, что она обманывала меня. Ведь Дина могла обернуть все таким образом, что Дрозд принял бы ее злостные розыгрыши за дружеские шутки. Но то, что Дина водила за нос одновременно двух парней, – это Дрозд должен был узнать. А там уж пусть решает сам, как с ней поступать. Любить ли ее дальше, деля с Никитой право на свидания, или прекратить с ней всяческое общение.
Я уже было достала телефон, чтобы позвонить Дрозду и выложить всю правду о Дине, как вдруг в моей голове созрел коварнейший план. Я поняла, как могу донести до сведения Дрозда правду о наличии у него соперника и притом совершенно анонимно! Мне вовсе не хотелось, чтобы за мной, словно крысиный хвостик, тянулось звание предателя.
Глава 16
Пазл
Несколько дней ушло у меня на подготовку к разоблачительному плану. Я распечатала фотографию Дины, сидящей на коленях у Никиты, но просто так бросить ее в ящик Дрозда я не смогла. Желание выпендриться еще не окончательно покинуло мою изобретательную голову.
Разрезав фотографию, словно плитку шоколада, на пятнадцать частей, я хорошенько перемешала их и только тогда положила в конверт. После этого возникла новая проблема – как его передать? Написать на конверте «Дрозду» и кинуть в почтовый ящик с номером его квартиры в их подъезде было вроде бы логично, но этот конверт могла достать и мама Дрозда. И это был бы провал операции.
Оставался один выход – задействовать Виту. Я весь вечер караулила, пока Дрозд выйдет из дома – он не вышел. Я караулила и следующий вечер – то же самое. Мне еще повезло, что каждый день на улице становилось все теплее, весна вступала в свои права и, кажется, не собиралась больше уступать зиме ни единой минуты.
Сидя у одного из подъездов дома, расположенного перпендикулярно дому Дрозда, я навлекла на себя подозрительные взгляды старушек. Верба уже расцвела, ее почки вскрылись, и вот, как я караулила Дрозда, старушки караулили вербы, рассаженные вдоль подъездов. Чтобы их веточки в преддверии Вербного воскресенья никто не обломал.
Напрасно они меня подозревали. Я никогда не ломала ветки и не собиралась делать этого в будущем. Жаль, что моя мама, как и многие, уже успела сорвать где-то три вербные веточки и поставить их в вазочку с водой, и на них давно уже треснули темно-бурые перчатки скорлупки, показав пушистые, словно звериные лапки, почки.
Я позвонила в дверь Дрозда наудачу. Если бы открыл он, я бы сказала, что пришла брать уроки игры на гитаре. Открыла Вита. Я протянула ей конверт и попросила передать Дрозду, ни в коем случае не сообщая, что конверт от меня. Вита согласилась. И я знала, что могу ей доверять, поэтому с легким сердцем отправилась домой.
Ну как с легким… Не вполне, конечно. Вы же понимаете, что я не так проста, как хочу казаться. Думаете, я сделала дело и расслабилась? Ха, как же! Даже если все пройдет как по маслу и Дрозд, собрав пазл, разругается с Диной в пух и прах, станет ли Дина от этого несчастна? Буду ли я отомщена за все ее козни? Пф, да нет, конечно!
Я торжествовала. Почему бы и нет? Не то чтобы я была злюкой. Но как бы вы чувствовали себя на моем месте? По крайней мере, часть моего плана могла осуществиться. Уже от одного этого я чувствовала себя победительницей и смотрела вокруг себя воинственным взглядом.
По обе стороны дороги цвела мать-и-мачеха. Наверное, обычные девчонки, глядя на эти цветы, представляли себе цыплят, бегающих по лужайке и непрерывно пищащих. Трогательно. Но не для меня. Я представляла золотой лавровый венок, венчающий мою голову.
«Что может подавить Дину? – спрашивала я себя. – Что может ранить ее настолько, что она прекратит задирать нос, перестанет быть выскочкой?» Если поставить себя на ее место, она превосходила меня в двух вещах: у нее был парень – даже два парня! – и она наверняка опять собиралась блистать на приближающемся балу.
Отбить у Дины Никиту я не сумела бы ни при каком раскладе. В этом плане я была реалисткой. Меня выворачивало при одной мысли о том, чтобы присесть к парню на колени, откровенно заигрывать с ним, хихикать и жеманиться… Фу, какая гадость! А что, если он захочет еще и поцеловать меня?..
Вопрос с поцелуями – это отдельная тема. Упрекайте меня в излишней чопорности, считайте старомодной – мне плевать. Я не понимала, что может быть прекрасного в поцелуях. Вот в садике мальчики с девочками не целуются же и прекрасно себя при этом чувствуют! Ну или, к примеру, не целуются же братья с сестрами, и это не мешает им любить друг друга. Да даже просто друзья не целуются! А ведь порой жить друг без друга не могут.
Было и еще кое-что, повлиявшее на мое отношение к поцелуям, я вполне отдавала себе в этом отчет. В детстве, когда мы как-то вечером смотрели с мамой телевизор, на экране мужчина принялся целовать женщину. Вернее, это мама смотрела телевизор, а я во что-то играла и время от времени поглядывала на экран. Заметив, что я пялюсь на то, как двое целуются, мама воскликнула: «Отвернись!» – и я покраснела, опустив глаза и поняв, что застала нечто постыдное.
В другой раз телевизор смотрела уже бабушка. Случилось примерно то же самое, что в случае с мамой, только оценка бабушки была еще более уничтожающей. Едва на экране соприкоснулись губами мужчина с женщиной, бабушка покривилась и невольно заметила: «Опять лижутся!» – так я поняла, что поцелуи сопровождаются еще и обильным слюнообменом.
Так вот, если бы мне каким-то чудом удалось отбить Никиту у Дины, то как, скажите на милость, мы смогли бы с ним поцеловаться? Это же уму непостижимо! Мне пришлось бы перешагнуть через себя, а к этому я была не готова. Позволить парню целовать себя – для меня это было все равно что присутствовать на вскрытии лягушки. Да-да, так же мерзко и скользко.
И ладно бы еще какому-то другому парню – на вскрытии лягушки еще никто не умирал. Но Никите! Никите! Мое первоначальное впечатление о нем как о первом в классе красавчике, напоминающем русского былинного богатыря, давно уже сменилось на резко негативное. У него, к примеру, были пухлые губы, всегда красные и потрескавшиеся, будто воспаленные от простуды. У него был яркий аллергический румянец на щеках, отчего казалось, что его щеки густо намазаны румянами.
Если посмотреть на него мельком и, желательно, издалека – ну да, красавец. Но если вглядеться… Я не смогла бы позволить поцеловать себя этому монстру, даже закрыв глаза. Даже через марлю.
Стало быть, вариант с лишением Дины обоих парней отпадал. Вообще, если подумать, то, что Дине доставался Никита, – это ведь только с ее точки зрения было победой. На самом деле они были как красавица и чудовище. И оба заслуживали друг друга.
Но я ведь могла и не отбивать Никиту у Дины. К чему такие крайности. Ведь когда в марте прилетели грачи, и каждый из них важно, как и Никита, расхаживал по сырой от снега земле, рядом с ними прекрасно уживались и воробьи, и галки, и голуби, в конце концов. Я могла заставить Дину поверить, что Никита увлечен другой. И заставить Никиту поверить, что есть кое-кто получше Дины. Как это сделать – вопрос техники.
Вы, конечно, вообразили, что я с моей склонностью к розыгрышам и интригам была отъявленной вруньей. Ничего подобного. Звучит парадоксально, но я терпеть не могла лжи. Да, ложь лжи рознь, зарубите это себе на носу. Ложь ради веселого розыгрыша – одно, а ложь из чувства мести – совсем другое. Это все равно что верба, цветущая на улице, и сорванная верба. Первая цветет сама по себе и в то же время для всех, вторая – лишь для своих хозяев, постепенно умирая.
Я шла и ломала голову, каким образом мне влюбить Никиту в несуществующую незнакомку. Если бы у меня была подруга! Ну то есть, я имею в виду, кто-то, кроме Дины. На миг я даже представила в роли подруги Виту… ну так, чисто теоретически. Но тут же поняла, что привлекать Виту еще и к плану соблазнения – хотя это, конечно, слишком громко сказано – верх неблагодарности. Ну и, наверное, верх безнравственности, ведь Вита, по сравнению с нами, была ребенком.
