Совсем не Аполлон - Киери Катарина (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Там лежало кое-что еще. Статья о «Летней книге». Я не знала толком, что с ней делать. Если бы не встреча в «Олене», то я нашла бы Андерса Страндберга, чтобы отдать статью ему. Но теперь мне вовсе не хотелось его искать. С другой стороны, тащиться в редакцию самой и отдавать текст совершенно незнакомому человеку — это еще глупее. Я бы никогда не решилась. Ни за что.

— Здрасте, я Лаура, я написала статью, не хотите ли опубликовать?

Я уже подумывала махнуть на все рукой. С другой стороны, предложение было серьезным. А я трудилась целое воскресенье, чтобы написать эту статью, и к тому же получилось неплохо.

— Здравствуйте, меня зовут Лаура. Мне предложили написать статью для вашей газеты, она готова и лежит у меня в сумке. Подскажите, пожалуйста, где кабинет главного редактора.

Ну почему в жизни все так сложно?

Даже если Андерс Страндберг справедливо считает меня полной дурой, это ведь не должно помешать ему взять мою статью и показать ее кому следует. Наверное. Он ведь сам спросил, не хочу ли я написать рецензию.

Конверт лежал в сумке, и я дотрагивалась до него всякий раз, доставая какую-нибудь вещь. Я не могла решить, что лучше с ним сделать: отдавать не хотелось, оставить в сумке — тоже нехорошо. Вокруг было тихо и пусто; отдать статью Андерсу Страндбергу — это хотя бы какой-то поступок, какое-то действие. Но только через почтовый ящик в учительской.

Я готова была кому-нибудь заплатить, чтобы не идти в учительскую самой. Стояла и пыталась вычислить, когда у него начинается урок. Потом вдохнула, нырнула в кабинет, нашла его ящик, положила конверт и выскользнула в коридор.

Через секунду я увидела его — когда шла к своему шкафчику, чтобы взять одежду и пойти домой. Тогда это и случилось. Он шел навстречу, болтая с красивой учительницей немецкого по имени Моника. Им явно было хорошо вдвоем. Прекрасная пара. Симпатичные ровесники-коллеги, множество общих тем для разговора. Заметил ли он меня? Почти не заметил. Беглый взгляд, сдержанный кивок, больше ничего. Улыбнулся ли он? Промелькнуло ли хотя бы что-то в его взгляде? Нет. Нет. Сдержанный кивок — и он снова весь поглощен разговором с красавицей Моникой. Наверное, уже пригласил ее к себе домой, поужинать при свечах: устрицы, вино. Взрослая жизнь.

Зачем я унизилась, положив статью в его ящик? Почему я не могу просто исчезнуть с лица земли? Почему не могу раствориться в воздухе? Хотя бы ненадолго.

Я очень медленно натянула куртку, перчатки и шапку. С трудом сложила вещи в сумку и пошла домой. «Эй, рождественские гномики, давайте пить и веселиться!» Я чувствовала себя одной из тех несчастных, плетущихся по зимней улице одиночек, которым Карл-Бертиль Юнсон [4] раздавал подарки. Только самого Карла-Бертиля не было, равно как и подарков, и саксофона из мультика что-то не было слышно.

Наверное, в эту минуту Андерс Страндберг показывал мою жалкую статейку красавице Монике, после чего они, всласть посмеявшись надо мною, упали в объятья друг друга. Надеюсь, падение завершилось неудачно и ужин при свечах пришлось отменить.

Если бы у меня были силы, я закричала бы прямо в зимнюю серую пустоту. То есть нет — я бы взвыла. Выла бы, как волчица, потерявшая волчат. Сидеть бы на скале и выть на луну…

О-у-у-у-у-у. О-у-у-у-у-у. О-у-у-у-у-у.

Я достала школьную газету и села за кухонный стол. Это Ленина газета. То есть ее начали выпускать благодаря Лениным стараниям, и то, что она продолжает выходить, — тоже Ленина заслуга. Она почти всё придумывает сама, и статьи тоже почти все ее. Я считаю себя помощником, которому иногда поручают сделать то да се.

Когда мы начали выпускать газету, нам сильно помогали Ленины родители. Они читали весь номер, прежде чем мы отдавали его в печать. Комментировали содержание, обсуждали его с Леной и даже предлагали свои изменения. Я завидовала. Мои родители вовсе не находили работу с газетой чем-то выдающимся. Я показывала им первые номера, но они, кажется, не особо внимательно читали, так что я перестала. Потом зависть отпустила. Во-первых, потому что я и так не ждала от родителей особого интереса. Во-вторых, потому что Ленина мама со временем стала проявлять слишком большой интерес к нашей работе. У нее было столько замечаний и предложений, что если бы мы, то есть если бы Лена следовала ее советам, то получилась бы совсем другая газета. Хорошо, что в самом начале нас было больше, — так было легче давать отпор. Если бы изданием занимались только мы двое, то еще неизвестно, что бы из этого вышло.

Я пролистала газету. Там в основном были материалы, которые мы запланировали еще до начала всей этой неразберихи. Моей статьи о собрании не было.

Сначала я ничего не почувствовала. И потом ничего. Но затем изнутри стало подниматься темное беспокойство — и чем дольше я сидела над газетой, тем сильнее оно становилось.

Я встала, пошла в свою комнату, легла на неубранную кровать.

Зачем она исключила мою статью? Если я написала плохо, то можно было сказать об этом. Хотя да, она больше не разговаривала со мной. Она не могла, потому что я предала ее: мой жалкий недоразвитый мозг ни с того ни с сего решил думать об учителе математики. Я сама виновата. Я не оставила ей возможности сказать, что моя статья не годится для ее великой газеты.

Я вернулась на кухню, открыла дверцу холодильника и долго стояла, тупо глядя перед собой.

Или она так отомстила — не опубликовав статью? Поставила меня на место, показала свою власть.

Я вошла в гостиную, включила телевизор и угодила прямо в мерзкую кулинарную передачу. Беспокойство быстро перешло в тошноту. Я выключила этих клоунов со всеми их жареными морковками и кефирными соусами, или что они там стряпали.

Обратно в комнату. Как зверь в клетке. Села за письменный стол и уставилась в окно, то есть на глухую торцовую стену соседнего дома. Встала и огляделась по сторонам. Начала перебирать диски. Нашла один, который почти никогда не слушаю.

Скрипичный концерт Баха, Иоганна Себастьяна. Подарок на какой-то день рождения от Анники.

Я была совершенно не готова к такому, музыка застала меня врасплох. Как будто кто-то стремился добраться до моего сердца, сразу, с первого такта. Как будто сердце вырвали из тела и стали перебрасывать между инструментами, между быстрыми, емкими нотами. Как будто музыка проникла в грудную клетку и заняла место сердца. Сильная и странная ликующая печаль разлилась по всему телу. Все темное внутри меня смешалось с чем-то красным и крепким.

Надо выбраться отсюда. Я больше не могла оставаться дома, мне хотелось на свежий зимний воздух, с музыкой внутри.

Я быстро оделась, вынула диск из проигрывателя, вставила в плеер. Быстро — чтобы музыка не успела отпустить меня, чтобы ни на секунду не разомкнулись ее объятия. Запирая дверь, я уловила слабый сигнал телефона, далеко, за звуками скрипок и клавикордов. Ну и пусть звонит, не променяю я небо и звезды на трель телефона.

Почему мне никто не рассказывал об этом? О том, что Иоганн Себастьян Бах так трогает сердце. Что он писал такую поразительную музыку, от которой приходится выбегать на мороз.

Почему его музыку не играют везде, все радиостанции, наполняя самые темные дни года сиянием и светом?

Я ступала легкими шагами. Не шла — ступала. Без цели — музыка направляла меня сама. С гордо поднятой головой, как будто звуки наполняли меня легкостью, я шла по нашему району, потом к большой дороге, которая вела к причалу. Вот и берег, я вышла на лед. Открытое снежное поле, широкое ледяное устье реки манили еще дальше, к горизонту. Но темнело быстро, фонари светили еле-еле. И только я собралась повернуть домой, как в плеере сели батарейки.

Великолепный мир, в котором я пребывала последний час, в одно мгновение обернулся жалким зимним вечером с тихим завыванием ветра, проникающим в ушные раковины, в слуховой проход. Дорога домой казалась очень длинной.