Всадник без бороды (Юмористическая повесть) - Привалов Борис Авксентьевич
Тем временем Шик-Бермес со своей ношей дошел до загона.
— Э-э, подожди, бай! — тоненьким дребезжащим голоском крикнул бахсы. — Я сам должен открыть мешок. И вы все должны отойти подальше, оставить меня одного. Самое главное, не накличь беду. Не думай о белом баране. Не думай… иначе…
Оставшись один, бахсы развязал мешок.
Волк сверкнул на него большими голодными глазищами.
Бахсы засунул руку с ножом в мешок, быстро разрезал ремни на задних ногах волка.
— Ничего, барашек, ничего, — приговаривал бахсы. — Сейчас ты будешь сыт, как бай-обжора.
Потом разрезал путы на передних ногах.
Расчет был правилен: ноги волка затекли и встать сразу на них он не мог. Бахсы быстрым движением ножа ловко разрезал кожаные шнуры, стягивающие челюсти зверя. И тотчас же завязал мешок. Теперь «волшебный баран» был свободен от пут. Только завязанная горловина мешка отделяла его от желанной свободы.
Волк лежал в мешке молча, только начал шевелиться сильнее. Через мгновение-другое он совсем придет в себя.
— Бай, иди сюда! — крикнул старичок бахсы. — Только не думай о баране!
Шик-Бермес вырос как из-под земли. Бахсы ослабил ремень, связывающий мешок, и сказал:
— Бросай, бай, мешок прямо в загон. Баран сам из мешка выйдет. Большой шум будет, не бойся!
Шик-Бермес поднатужился и перебросил мешок с волком в овечий загон.
В быстро сгущавшейся темноте все-таки можно было различить, как из мешка выскочило что-то четвероногое, постояло немного и исчезло в том направлении, где, сгрудившись, стояла отара байских овец.
Тотчас же раздались собачий истошный лай, испуганное овечье блеяние.
— Началось, слава аллаху! — вздохнул бахсы облегченно. — Ты станешь самым богатым баем в степи.
— Э-э, завтра увидим, — ответил довольно Шик-Бермес.
— Но, если ты или твоя жена хоть раз подумали в этот момент о белом баране, придет беда! — повторил бахсы.
— О чем же я должна была думать? — обиделась жена бая. — Десять золотых монет!
— Значит, ты будешь виновата, если что-нибудь случится, — сказал бай. — Ты все время думала о баране! Я о нем ни разу и не вспомнил!
А шум в загоне тем временем рос. Прибежали пастухи, табунщики, но Шик-Бермес остановил их, сказав гордо:
— Там белый баран! Он из одной овцы делает две! Придержите собак! Что вы понимаете в волшебных делах?
— Как же, удержишь их, — произнес один из пастухов. — Они рвутся так, словно волка почуяли!
— Разве собака, это животное, которое даже в мечеть не пускают, — затараторила жена бая, — понимает что-нибудь в волшебных делах?
— Бахсы, — спросил Шик-Бермес, — а если сейчас зажечь огонь? Мы увидим, как волшебный баран делает из одной овцы две.
— Утром, бай, только утром, — ответил бахсы. — Сейчас все должны идти спать. И пусть пастухи не мешают волшебному барану!..
…На этот раз бахсы, взяв кобыз, лег спать в гостевой юрте возле своих снятых с верблюда вьюков.
Ночью у юрты вдовы Одек послышался крик филина. Лениво затявкали собаки. Вдова Одек вышла из юрты, тихо спросила:
— Алдакен?
— Я, Одек-апа, я. Вот тебе немного денег… десять монет.
— Будь благословен, Алдакен! А то совсем пропадаем! Э-э, как тут много! О, золото!
— Как только удастся, уходи от Шик-Бермеса, иди в аул жатаков, тех, которые сажают хлеб. Они не кочуют, тебе и детям там будет легче. Деньги здесь не трать. Шик-Бермес каждую монету помнит…
— Ты, Алдакен, уже взрослый жигит, а ведешь себя как мальчишка. Зачем волка привез? Аул не спит, над баем смеется…
— Пусть всем будет стыдно, что их бай глупец. А волк порежет овец, вам бай мяса даст.
— Э-э, Шик-Бермес обозлится, тебе плохо может быть…
— Я его не боюсь, Одек-апа. Если баев бояться, нужно из степи удирать. Я не заяц, они не соколы.
— Ох, слишком ты храбрый, Алдакен! Среди твоих врагов тоже есть хитрецы, не забывай! Почему ночью без бороды ходишь по аулу?
— Надоела, жарко в ней… А с бородой еще хуже — увидят, скажут, бахсы бродит, беду на аул кличет.
— Уезжай, Алдакен, скорее!
— Да не бойся, апа! Я сейчас позову Желмаю, заберу мешки в юрте — и в степь!
— Рядом юрта родственника бая, еще услышит нас. Ведь сегодня все не спят. Уходи скорей. Вот и луна всходит.
— Тс-с, Одек-апа! Кажется, кто-то вышел из той юрты…
— Я же говорила, Алдакен. Ой, что делать?
— Дай мне аркан. Я днем шел — видел, он возле юрты лежал. Аркан меня выручит…
— Ребята играли, забыли… Сейчас, иди сюда. Тише! Вот, бери!
— Успею — отдам… Живи счастливо! Хош! Прощай!
— Береги себя, Алдакен! Будь осторожен ради нас всех…
Горб красной, как лисья шкура, луны встал над горизонтом.
Родственник бая бежал за Алдар-Косе. Его пыхтение Алдакен слышал почти за своей спиной. Родственник был толст и неуклюж, поэтому он мог делать что-нибудь одно: или бежать, или кричать. Иногда он останавливался и, не успев перевести дух, громким шепотом произносил:
— Стой, стой! Я узнал тебя…
Затем снова молча пускался в погоню.
Алдар-Косе не спешил. Он нарочно бежал медленно, чтобы толстяк не слишком отстал. В овечьем загоне по-прежнему шумел скот, кричали пастухи и табунщики, дружным хором лаяли собаки со всего аула.
«Хорошо, что все псы нашли себе дело у овечьего загона, — подумал Алдар-Косе, — а то бы мне было труднее. Однако пора этого родственника проучить, чтобы не подслушивал, не подсматривал».
В неверном свете восходящей луны толстый родственник успел заметить, как перед входом в гостевую юрту убегающий от него человек выронил что-то. Пыхтя и сопя, толстяк подбежал к юрте, наклонился, протянул руку к лежащему на земле предмету, и в тот же миг кожаная петля аркана захлестнула его горло. Толстяк сразу же схватился обеими руками за петлю, чтобы не дать себя задушить. Этого-то и ждал Алдар-Косе: пока толстяк оттягивал петлю, его ноги уже были крепко обмотаны арканом.
— Резвого пса не любит лиса! — усмехнулся Алдар-Косе.
— А-а! — захрипел родственник бая, но Алдар-Косе всунул ему в рот клок верблюжьей шерсти, затем деловито связал руки и поволок в гостевую юрту.
— Ох и тяжелый же ты! — дыша с трудом, сказал Алдар-Косе. — Наверно, много съел вечером, а? Ну, теперь отдохни…
Алдар-Косе втянул тушу толстяка в юрту, закатил его в тот угол, где спал сам.
«Пожалуй, пора идти за Желмаей!» — подумал Алдар-Косе, взвалил на спину свои легкие вьюки, взял кобыз и вышел из юрты.
Луна уже светила ярко. Овцы блеяли так громко, словно решили раз и навсегда доказать, что они гораздо голосистее собак.
Алдар-Косе беспрепятственно добрался до верблюжьего загона, свистнул раз, другой. Желмая, блеснув круглой лысиной на лбу, легко перескочил через дувал и оказался перед хозяином.
А через несколько минут по дороге в степь мягкой рысью помчался верблюд с всадником.
…Шик-Бермес ворочался с боку на бок. Ему чудились голоса, крики, шорохи, шепот. Только заснул и увидел белоснежного барана во главе бесчисленной овечьей отары, как жена разбудила:
— Тебя зовут! Проснись, слышишь, кричат?
Она встала, открыла входной войлок. Камышовый круг шуршал под торопливыми шагами.
— Кто тут? — спросила байбише, высовывая голову из юрты. — A-а, что тебе нужно? Бай, это пастух пришел!
Шик-Бермес надел халат, ежась от прохлады, вышел в лунную ночь.
— Бай, там волк в загоне, а вы приказали его не трогать, как быть? — спросил пастух. — Он же всех овец порежет, такой голодный… Ягнят жалко, овец жалко. Что делать, скажи?
Шик-Бермес стоял как громом пораженный. Глаза выпучил по-лягушачьи, шея надулась — вот-вот лопнет.
Байбише и пастух со страхом глядели на него.
