Чудо-юдо, Агнешка и апельсин - Ожоговская Ганна (читаем книги .txt) 📗

Ганна Ожоговская

Чудо-юдо, Агнешка и апельсин

Глава I

Когда-то здесь внизу, под откосом, стоял большой красивый дом. Но это было давно, до войны. Теперь от него уцелели жалкие остатки, почти развалины. Если бы не застекленные окна второго этажа, вряд ли кому-нибудь из прохожих, увидевших с Гданьской набережной этот дом, могло прийти в голову, что в нем живут люди. Заметив эти окна да еще разглядев в одном из них пышно цветущую розовую герань, прохожие пожимали плечами и говорили:

«Какая отвага — жить в таком доме!»

В самом деле, то, что осталось от некогда роскошного здания, приводило в трепет. Разрушенные третий и четвертый этажи, обвалившиеся перекрытия — все это заставляло опасаться, что здание вот-вот рухнет. Весь первый этаж обгорел и обуглился, он устрашающе зиял пустыми проемами окон и разрушенным подъездом.

А ведь до войны в этом доме жили очень просторно. Большую четырехкомнатную квартиру второго этажа с кухней и каморкой для прислуги занимали владельцы дома, семейство Шафранец. И чего только у них не было! Пани Леонтина до сих пор с величайшим удовольствием рассказывает, какая у них была мебель, какие картины и прочие ценности.

Только одно и остается: рассказывать, потому что от былого великолепия не сохранилось ровно ничего, если не считать нескольких изрядно обшарпанных предметов да стоящего в передней тусклого зеркала — трюмо.

Теперь эту большую квартиру занимала не одна семья, а несколько. Несмотря на отпугивающий вид здания, квартира была, как говорят, густо населена. Впрочем, пока Варшава лежала в развалинах, это никого не удивляло.

Но проходили годы: пять, шесть, семь лет. В центре и на окраинах разворачивалось бурное строительство, высоко над откосом возрождались один за другим дома Старого Мяста, на правом берегу Вислы вставали в ряд башни нового района — Прага-II, и вот тогда-то стало казаться, что про этот разрушенный дом просто забыли.

— Видимо, собираются Замок восстанавливать, — сказал однажды пан Петровский, глядя из окна кухни на хорошо видные отсюда отвесные стены разрушенного Замка.

— Ах, как это мило! — язвительно воскликнула пани Шафранец. — Нет чтобы о людях подумать! Замок! Да кому он теперь нужен?! Но такие уж настали времена: ты, человек, хоть пропадом пропади, зато Замком сможешь полюбоваться. Вот так порядки! Ну и ну!

— Вы не совсем правы, — очень осторожно возразил Петровский (он очень не любил вступать в пререкания с пани Леонтиной). — Разве о людях мало заботятся! Посмотрите, сколько новых домов выстроили, — повсюду, куда ни глянь.

— А наш? Что же нам, до конца дней своих в этой трущобе прозябать? — не унималась старушка.

— И до нас дойдет очередь. Вам это известно не хуже, чем мне. Наш дом снесут. Мы получим новые квартиры, и гораздо раньше, чем восстановят Замок. Не в один год все делается, а постепенно, планомерно.

— «Получим»! — с горечью повторила пани Леонтина. — А где?! Нет, нет, не нравится мне это! Никогда у меня уже не будет такой дивной квартиры, как до войны.

Однажды в воскресенье пышнотелая и почти круглая пани Анеля, радуясь, что у нее нет сегодня дежурства в больнице, чистила в кухне овощи к обеду и неторопливо говорила старухе Шафранец, следившей за чайником на газовой плите:

— Для здоровья важнее всего спокойствие. А тут с каждым днем все неспокойней. А как хорошо было раньше!

— «Раньше, раньше»! Нашли о чем вспоминать! — раздраженным голосом прервала ее старушка. — Раньше мне и в голову не могло прийти, что d нашем собственном доме, в нашей собственной квартире, — слова «собственные» она особо выделила, — я буду себя чувствовать точно квартирантка, которая всем мешает, всех раздражает, от которой кое-кто рад бы избавиться…

— Э-э-э, вот уж неправда, пани Леонтина! Мы все помним, чем вам обязаны. Вы приютили нас в тяжелые времена. Такое не забывается!

— Не забывается, говорите? А учительница тоже не забывает? Не забыла она, как ее к нам привел Петровский… господи, сколько уж лет минуло… шесть, не меньше… привел озябшую, еле живую… Мы ее приютили, отогрели, накормили, жить у нас оставили, а теперь она…

— Пани Янина век вам будет благодарна и…

— Знаем мы ее благодарность! Да вот, не далее как сегодня, проходит она через нашу комнату и, кашляя, говорит: «Ах, как здесь накурено! Дышать невозможно!» Что же, моему мужу нельзя трубку выкурить? Конечно, табак у него не ахти какой. Дорогой табак он не покупает. Разве он может себе теперь такое позволить? А до войны, бывало, он покупал самый лучший табак — «Пурсичан». Но ведь это были совсем другие времена. Тогда квартиранты платили за жилье! Никто даром не жил! Вот так порядки пошли! Ну и ну!

Слова пани Леонтины о квартирантах сильно задели медсестру. Она чуть было не ответила резкостью, но в это время на пороге кухни появился пан Шафранец, старик с трясущейся головой.

— Леоня, душечка, — сказал он жене, — что же ты так долго? Посмотри, какое солнце на дворе, совсем как весной! Давай после завтрака пойдем погуляем немного.

— Иду, иду, Франек. Чайник закипел. Позавтракаем и пойдем.

Медсестра еще долго не могла успокоиться. Она мысленно возражала старушке. Разве кто-нибудь здесь даром живет? Все платят! Сколько жилотдел назначил, столько и платят. Вот разве что не Шафранцам…

Размышления пани Анели прервал приход учительницы.

— Здравствуйте! Вам не помешает, если я здесь поглажу несколько вещичек? Кашель меня замучил. По правде говоря, я тут не то что кашлянуть — вздохнуть боюсь…

— Золотко мое, не обращайте ни на кого внимания. Для здоровья главное — спокойствие.

— Легко сказать — спокойствие. Посмотрела бы я на вас, если бы вам надо было ходить через комнату Шафранцев.

— И вы тут не квартирантка, а у себя дома.

— Вот и я так думаю. Сколько здоровья и денег на эту квартиру ушло — то дверь надо починить, то пол перестилать, то печь перекладывать. А тут только и слышишь: «Наша собственная квартира». Была бы у них квартира, как же, если бы не Петровский и Черник! После войны, в первую зиму — вас еще тут не было, — воду приходилось носить из Вислы, дрова добывать из-под развалин. Шафранцы тогда тяжело болели. Я им варила, стирала, ухаживала за ними, ни с чем не считалась, а теперь они…

— Они это всегда помнят, пани Янина. Старушка мне много раз рассказывала, какая это была тяжелая и страшная зима. Но поймите и вы их. Люди они пожилые. Война у них отняла единственного сына, никого у них нет.

— А невестка, а внук?

— Где? За морями-океанами?.. У старушки больная печень, поэтому она такая раздражительная. Комната у них неудобная, проходная…

— Они сами ее выбрали! Не помните? Черник предлагал им свою, а они отказались.

— Отказались, потому что в проходной теплее. Окна выходят на улицу, балкон есть. А пан Франтишек любит возиться с цветочками.

— А по-моему, они выбрали проходную, чтобы удобнее было за всеми подглядывать. Пани Леонтина как усядется в кресло за занавеской, так и следит, кто куда пошел — в кухню, в ванную или еще кой-куда. Тут нужно ангельское терпение, чтоб выдержать!

— Может, и так, — спокойно согласилась медсестра. — А что им еще остается? У каждого из нас своя работа. У меня — больница, у вас — школа, у Петровского — контора, у Черника — завод, даже у мальчишек Петровских и то есть свои дела и заботы, а что у них? Старость, недомогания, и только…

Пани Анеля тяжело вздохнула, и на мгновение по ее жизнерадостному, розовощекому лицу пробежала тень печали, но тут же исчезла.