Не бойся, это я! - Аргунова Нора Борисовна (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
Деревья роняют листья. Накрапывает. «Надо волкам наломать рябины. Если только, — думаю я, — если только там всё в порядке».
Теперь я поняла, почему Тарик уезжал в командировку в такой панике. Володю, который взялся заменить Тарика, застать невозможно. Я приезжала сюда вчера, а перед этим не была три дня.
Вчера, прежде чем отпереть ворота, поглядела в щель и увидела хромающего волка. Двое лежали, Лобан ходил. Он ступал передней лапой и сильно припадал на неё. К самому животу он поджимал то одну заднюю лапу, то другую. «Всё, — подумала я, — обезножел волк!» Неубранная клетка, неизвестно какая кормёжка, да мало ли…
Когда я вошла, лежащие волки лишь приподняли головы. Помятые физиономии, равнодушный взгляд. Лобан растерянно стоит на трёх ногах. Никогда ещё не встречали они меня с таким безразличием.
Володя всё не шёл. Я взялась за крайцер — тяжёлый железный прут с поперечиной на конце — и стала выгребать из клетки сырые, слежавшиеся опилки. Ополоснула из ведра пол. Волки поднялись, вся троица начала расхаживать, и, к своему удивлению, я заметила, что Лобан больше не хромает. Откуда мне было знать, что волки так брезгливы и чистоплотны!
Потом я меняла подстилку у Лады — косули, возилась в клетке, где живут беркут и степной орёл, возилась с лисицами, совами, филином, а когда кончила, измученная уже до предела, и собралась кормить, в ящике не оказалось ни мяса, ни рыбы. Только морковь. А Серёжа нетерпеливо кричал, и дождь, осенний, с ветром, разошёлся как следует. Я ждала Володю, который так и не явился, и думала о Тарике. Как же он тут, днями и ночами, дождь не дождь, холод не холод… Какую жизнь себе выбрал! Смолоду — какая пропасть забот!
…Дорога безлюдна. Чем ближе к зверинцу, тем тревожнее. Несу сегодня полный рюкзак, но разве я управлюсь одна? Не по моим силам задача. Хоть бы адрес Володькин мне оставили!
Вдали разворачивается грузовик с подъёмным краном. На платформе две пустые транспортные клетки. Медвежьи клетки. Слышен возбуждённый собачий лай. Неужели приехали?
В воротах успеваю заметить, как Тарик подводит Мику к её постоянному жилью. Клетка стоит высоко, и медведица взбирается сначала на ящик, с ящика проворно перескакивает в клетку, и видно, как сотрясается над могучими мышцами мохнатая шкура.
А вокруг что творится! Мечется Лада, её копытца без разбора ступают по полу, в кормушку, в поилку с водой. Серёжа теребит лапами сетку и свистит, как птица. С ума сходят волки — прыгают, суетятся — и вот не выдержали, запели хором, запрокинув морды. А возле них стоит Тарик, склонив к плечу голову, улыбаясь, и подпевает им — очень точно, по-волчьи.
Я могла бы и не навестить моих знакомых в тот вечер — мы не встречаемся годами. Была суббота, кроме меня сидели ещё люди. Пили чай с вареньем, с пирогами. И вот слышу, как один человек — по говору определённо не москвич — рассказывает о кино. Он работает в съёмочной группе, их фильм почти закончен, доснять осталось немногое. Завтра экспедиция отбывает. Сюда приезжали делать эпизоды с медведем.
Он рассказал, что в картине должна быть сцена, где молодая девушка героиня фильма — случайно проваливается в берлогу. На неё кидается разъярённый медведь. С пригорка прыгает и встаёт между нею и зверем отважный парень, схватывается с медведем, ножом убивает его и спасает героиню.
Режиссёр предполагал действительно убить перед объективом медведя как и большинство кинорежиссёров, он думал, что иначе сцена не получится естественной. Существует же охота на медведей, почему одним зверем не пожертвовать для искусства?
Разузнали, что на московской студии имеется такой дрессировщик с таким медведем… Теперь я задаю себе бесконечные вопросы. Что значит «такой» медведь? Ручной? Которого можно к тому же убить? А «такой» дрессировщик? Способный показать рукопашную с медведем? Дублировать в опасную минуту актёра? Или дрессировщик, который не пожалеет своего медведя?
Затем я услышала ещё кое-что. Фильм делается долго. Бесконечные съёмки в павильонах и на натуре, поездки с их гостиницами, неустроенные ночи и напряжённые дни; смена неудач и побед, сомнений и уверенности… Некоторые в группе ещё не утеряли энтузиазма, но всем хотелось наконец закончить, хотелось домой — все устали. Кроме того, объявились зверолюбы, не соглашавшиеся снимать жестокую сцену с медведем. Начались разногласия. Спорили иногда до ссоры.
В таком состоянии — и с такими намерениями — прибыли в Москву. Познакомились с Тариком. Поговорили с ним, обсудили то, другое. Приглядывались друг к другу. Он показал своих животных — почудилось что-то непонятное в его отношении к животным, что-то не совсем обычное для дрессировщика. Ту сцену, заключительную, пока не обсуждали.
Выбрали место для съёмок — неширокое безлюдное шоссе, подмосковный великолепный лес кругом. В транспортных клетках привезли медведей, собак.
Надо было снять медведя на свободе. Обтянули сеткой большой участок леса. Тарик поочередно то с Микой, то с Фенькой находился внутри вольера, остальные снаружи. И вот Фенька разошлась, разбегалась и с ходу, легче кошечки, со скоростью, всех удивившей, взлетела на сосну.
Обратно она слезала медленно, с оглядкой и не в вольер, нет — по ту сторону сетки, где находилась группа.
Сетка шла по холмам, оврагам, кустарникам, и Фенька носилась вокруг, то скрываясь, то показываясь, весёлым галопом проскакивала мимо людей.
Тарик и не подумал покинуть своё место в центре ограды. Он только командовал оттуда:
— Не двигайтесь! Стойте кучей! Никаких резких движений!
Потом добавил:
— Не двигайтесь, всё равно догонит.
Он произнёс это, кажется, серьёзно, но с какой-то особой интонацией, и, точно в тон ему, откликнулся режиссёр.
— Слушай, — взмолился режиссёр, — возьми меня к себе!
— Нельзя, — отвечал Тарик, — места мало. Метраж не тот.
— Может, я в клетку залезу, пока она свободная, — просил (не жестикулируя, без резких движений) режиссёр, — в клетке, знаешь… как-то спокойнее.
Оба уже открыто смеялись.
Некоторое напряжение Тарик уловил, но не мог он не оценить способности шутить в такую минуту. Да и вся группа… Неплохо они держались, это он заметил.
Затем понадобилось снять берлогу, видневшегося в ней зверя и собак, рвущих ему шкуру. Тарик нашёл место на откосе, под корнями старой сосны. Пока углубляли яму, он заметил, с каким интересом поглядывает Мика, и понял, что яма ей нравится. Открыл клетку, и Мика побежала прямо к берлоге. Уж она там трудилась! Она рыла, выкидывала землю, исчезала и выглядывала…
Медведь в берлоге был снят.
Пустили и натравили собак. Не на Мику, избави боже, о таком чёрном деле никто и не заикнулся! Мику водворили в клетку, а в берлогу залезли люди с полушубком. Выставляли, наружу мехом, полушубок, его драли собаки. Тянули с таким азартом, что вырвали из рук и с триумфом понесли свою добычу. Это показалось так смешно, что все захохотали.
— В нашу уставшую группу, — говорил рассказчик, — парень этот внёс милую атмосферу, совершенно новую, непривычную. Всё у нас переменилось. Вечерами в гостинице смех, оживление. Раздражённости как не бывало. Утром мы приезжали в лес. Он уже ждал нас, такой весёлый, бодрый, что-то уже придумавший… Бесконечно изобретательный! Он был, по существу, режиссёром всех «звериных» сцен, подсказывал, с каких точек снимать, придумывал, как обойтись с медведем, чтобы сцена получилась…
— Мы смотрели на него открыв рот и слушали открыв рот. Никто не представлял себе таких отношений между человеком — причем профессионалом и зверем. Он, понимаете, совершенно не противопоставлял им себя. Дрессировщиком его можно назвать лишь условно. Как-то получается, что он среди зверей — старший и одновременно равный… Мне было неловко за себя, вдруг признался рассказчик, — я с таким самозабвением работать не умею. Настоящее творчество!
