Не бойся, это я! - Аргунова Нора Борисовна (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
В сторожке стояли сумерки. Я заперла дверь на засов, спустила Агашу. Посреди комнаты она с тревогой прислушивалась, как молотит по крыше. Я тихо окликнула её:
— Агаша!
Она косолапо шагнула, я взяла её на руки, села у окна.
Перед окном тянулись провода. По одному, низко обвисшему, изъеденному ржавчиной проводу бежала, обрывалась свинцовая капля. Вот полетела, следом натекает, копится другая, и опять с неприятным чувством ждёшь.
Агаша сидела неподвижно. Я нагнулась, чтобы узнать, куда она уставилась, а она подняла глаза, посмотрела на меня серьёзно…
Оказалось, она тоже следила за каплей. С верхнего угла окошка вела взглядом вдоль провода, ждала и косилась на широкий лист крапивы, куда капля должна упасть.
Я оперлась подбородком на тёплую Агашину голову, глубоко вобрала запах её меха.
Так мы сидели, слушая, как затихает дождь, и переезд в тридцатиградусную жару в город, и путёвка, использованная наполовину, — всё было пустяком и не имело теперь значения.
СВОЯ НОША НЕ ТЯНЕТ
— Пойми, — сказал Тарик, — я никогда не уезжал в такой панике.
— Да понимаю, — сказала я, — но как ты себе представляешь? Чтобы я каждый день ездила, да копалась до ночи, да обратно, а утром мне работать?
— Не обязательно каждый день. Володька же остаётся. Если он будет знать, что ты можешь приехать, — это одно. А без контроля сама знаешь… Мику с Фенькой я забираю, так что медведей не будет. Собаки едут все — этих тоже не будет.
— А корм?
— Ты видела, где у меня рыба и мясо хранятся. И овощи. Овощи обязательно мыть. Морковь вдоль нарезать, свеклу — помельче, у косулёнка рот узкий. Серёже рыбу тоже мыть…
— О Серёже можешь не рассказывать. Волкам по два кило?
— Обязательно. Следи, чтобы свою норму каждый получал. А в общем, слушай. Ничего не надо. Последи, чтоб Володька… Теперь насчёт ключей… Алло, ты дома? Я перезвоню, тут телефон нужен.
Звонок.
— Это я опять. В общем, ты Володьку знаешь. Можно на него надеяться? Так что приглядывайся, чего там, в клетках.
— Да ладно, ну. Поняла же.
— Да нет, ты слушай. Еще не всё ты поняла…
В детстве он рисовал, лепил, резал по дереву. Был принят в Суриковское училище, его прочили в скульпторы. У него был ещё и абсолютный слух, и голос, его учили музыке — как знать, он может вырасти пианистом.
Кажется, будущее определено: человек родился с призванием к искусству. Родители могут не волноваться за своего талантливого сына. Раздражало только одно — Тарик много времени тратил на пустяки.
Во втором классе он вздумал завести головастиков. В большом тазу устроил песчаные отмели, илистые топи; там росло, плавало и ползало то же, что растёт и водится вместе с головастиками в природе.
Из мелочи, из чепуховых козявок они вымахали чуть ли не с грецкий орех, шустрый орех с хвостом. У них появились лапки. Тарик подумывал о другом жилье для них, со стенками повыше. Как обставить новое жильё, какая понадобится еда, где её брать — великое множество забот ему предстояло!
Утром, соскучившись у пианино, Тарик вышел на балкон и запустил руки в таз. Сдвинув брови, очень серьёзный, он чистил, подправлял, благоустраивал — он работал. И не слышал, как подошла мать.
Она выхватила таз у него из-под носа. Рывком подняла тяжёлый таз и выплеснула головастиков на мостовую с четвёртого этажа.
Тарик так и остался сидеть на корточках. С его рук капала вода. Запрокинув голову, он не мигая смотрел матери в лицо… Прошло много лет, а она до сих пор помнит тяжёлый взгляд восьмилетнего сына.
Но воспитание продолжалось в том же духе. У Тарика жила белая мышь. Кто-то обрубил ей хвост, и звали её Куцая. Много раз Тарик держал белых мышей, но Куцая оказалась особенной. Она отличала шаги и голос хозяина, издалека чувствовала его приближение, а такими способностями обладает не всякая мышь.
…Он открывает клетку. Куцая спрыгивает на подоконник, суетится на краю, пока Тарик не подставит ей ладонь. Она ныряет в рукав, и на плече Тарик чувствует тепло её шёрстки. Цепляясь коготками за кожу на его груди, она спускается за пазуху, и он смеётся от щекотки. У Тарика под рубашкой мышь укладывается спать. Теперь перепиливайте его тупой пилой, бубните нотации хоть до ночи — он неуязвим. Он не один. При нём собственный карманный зверь, портативный зверь. Зверь — комик от природы; стоит только взглянуть, как эта мышь моется или делает важное дело — капает. Капает, чистёха, только в одно место — в пепельницу.
— Тарик, сложи ноты. Сколько раз тебе говорили — убирай за собой ноты!
Тарик не слышит: он трясётся от смеха. Куцая капает серьёзно, сосредоточенно, надо видеть полную глубокой мысли мышиную физиономию в эту минуту!
Летом Тарика повезли на юг. Взрослые не разрешали, но он всё-таки взял Куцую с собой. Однажды, вернувшись с пляжа, он нашёл клетку пустой. Дверка была приоткрыта.
— Ты забыл её запереть, — сказала мать. Но Тарик отлично помнил, что запер клетку. Ещё бы! Он никогда не видел такого количества кошек, как здесь. Это были какие-то кошачьи джунгли.
Тарик почти не искал её. Где искать? Он только, сжимая зубы, отгонял, отталкивал от себя жуткую картину: кошка играет с белой мышью.
В Москве, чтобы утешился, ему купили аквариум. Но и за аквариум ругали — как можно потратить вечер на рыб! Он подобрал на улице котёнка стали ругать за котёнка.
Тарик срывал с вешалки пальто, подхватывал котёнка и отправлялся спать на чердак. Он ложился там на пол, засовывал руку за пазуху, к котёнку, и засыпал. А утром отправлялся не в училище, а в Зоопарк. Теперь вините его, взрослые, за то, что он прогуливает уроки, что стоит перед клеткой и зарисовывает львицу.
Он так часто бывает в Зоопарке, что многие звери узнают его. Львица Рита встаёт, когда Тарик её подзывает. У Риты чуть великовата голова, но в том-то и дело. У неё крупные черты: большой лоб, большие щёки, ясные большие глаза. Смотрит открыто, смело. Такой зверь может защитить. Кто-нибудь начнёт приставать: «Рита, ко мне!» — и возле Тарика вырастает львица…
А к вечеру приходилось возвращаться домой. Вот Тарик идёт по двору своей походочкой — медленный крен влево, крен вправо, тяжёлые плечи опущены, взгляд исподлобья, но добродушный.
Девчонки, прыгающие через верёвку, кричат: «Тарик, здравствуй!» Большие ребята стоят кучкой: «Привет, Тарик! Тарик, здорово!» А один бежит навстречу с авоськой. На ходу шлёпнул Тарика по плечу, болезненно сморщился, затряс кистью, делая вид, что ушибся о железные мускулы.
Женщины на скамейке замолкают. Тарик здоровается, они провожают его доброжелательным взглядом. Они знают, что у парня неприятности дома и в школе. Но вот он уважает старших. И у него есть свой интерес в жизни. Попробуй кто-нибудь при нём бросить камень в кошку! Он охотно возится с малышами, пускает к себе смотреть животных. Этот — выправится…
Дома тяжело, как свалившееся на семью несчастье, переживали поворот в судьбе Тарика и не верили, не могли поверить, что такое — навсегда. Что огрубевшие от работы пальцы (больше не пробегут по клавишам, рисовальные альбомы отложены на годы, а может быть, тоже навсегда.
Тарик уехал из Москвы. Он поступил работать на зообазу, где животных держали для киносъёмок. Он их кормил, выгуливал, чистил клетки. И помогал директору зообазы, когда животных снимали для фильма.
С детства Тарик видел себя скульптором и теперь не подозревал, что его будущее начинает определяться именно здесь. Он просто жил среди зверей, потому что иначе жить не мог, и пока не думал о будущем.
На зообазе подрастали медвежата. Оказалось, что молодая медведица Мика не нужна. А это она, ещё маленькой, принималась скулить, когда он отходил от клетки. Она звала его, и он возвращался. Поднимал на руки, она копошилась у него на груди, лопотала, тянулась лизаться.
