Ловушка для волшебников - Джонс Диана Уинн (онлайн книга без TXT) 📗
Минуточку-минуточку! Мама всегда говорит, что про человека можно многое понять по его жилищу. Говард подумал об уютном, обжитом доме Хатауэя, о возне в саду и запахах стряпни. Славный дом, совсем не похожий на тикающий и жужжащий ангар Арчера, роскошный особняк Диллиан или мрачное логово Шик. Хатауэй и правда в этом семействе как подкидыш. Ясное дело, остальные его не понимают и ни в грош не ставят.
На душе у Говарда полегчало, и он, окрыленный, быстро зашагал мимо экспонатов выставки про саксов. Катастрофа до этого героически держалась на ногах, а тут ее словно подкосило от хмеля — она еле плелась за братом. Когда миновали скелеты, Катастрофа вдруг громко и проникновенно заявила:
— Никто меня не любит!
— Прекрати нести чушь! — оборвал ее Говард.
— Вовсе я не чешу нюшь! — возмутилась Катастрофа.
В вестибюле она ощутила настоятельную потребность лечь на пол и похохотать.
— А ну-ка, живо вставай! — велел Говард.
Но Катастрофа валялась на полу, дрыгала ногами в воздухе и, похоже, плакала и смеялась одновременно. Обернувшись, Говард увидел музейного смотрителя. Тот глядел на Катастрофу и Говарда с крайним неодобрением.
— Молодой человек, не могли бы вы забрать девочку? — спросил он Говарда. — Музей закрывается.
Говард попробовал поднять Катастрофу силой, но куда там! Она лишь перекатилась на живот и объявила:
— А меня сейчас стошни-и-и-ит!
— Здесь?! Не вздумай! — возмутился Говард.
Он ухватил сестру под мышки и рывком поставил на ноги. Катастрофа почему-то очень потяжелела, ноги у нее подгибались. Говард волоком протащил ее через вестибюль к выходу и каким-то чудом преодолел со своей вопящей ношей вращающуюся дверь. Катастрофу эта затея рассмешила до колик — когда они оба вывалились во двор, она заливалась икающим хохотом.
Оказалось, что на улице гораздо темнее и холоднее, чем у Хатауэя. Как же обрадовался Говард, завидев Громилу! Тот терпеливо топтался у входа в музей, облокотившись на каменного льва. А на другого льва облокотился Рыжик Хинд и метал на Громилу свирепые взоры, и это Говарда совсем не обрадовало, но что поделаешь, если от Рыжика не отвязаться. Когда Громила и Рыжик увидели, как Говард волочет из музея Катастрофу, они вздрогнули от неожиданности и очень удивились.
— Что-то тут не то, — определил Громила.
— Понимаете, Катастрофа перебрала вина, — объяснил Говард, отдуваясь.
— В музеях наливают? Надо же, — удивился Громила. — Не знал.
— Да нет! — Говард сделал вид, будто не замечает злорадной ухмылки на физиономии Рыжика. — Мы были у Хатауэя, а он угостил нас вином, потому что вода там плохая. Громила, вы не могли бы понести Катастрофу? Она почему-то стала страшно тяжелая.
— Понесу, вопросов нет. — Громила наклонился и легко поднял Катастрофу на руки, будто экскаватор ковшом. — Не знал, что Хатауэй тут живет.
Катастрофа сподобилась заметить, что ее куда-то несут.
— Отпусти меня, отпусти-отпусти! — завизжала она, яростно брыкаясь и пихаясь. — Уйди! Не хочу тебя, хочу Хатауэя! Он самый хороший, лучше всех!
Громила явно огорчился, но тем не менее зашагал прочь от музея, не обращая внимания на то, что Катастрофа молотит руками и ногами. Говард устало топал следом, а за Говардом тащился неотвязный Рыжик и ухмылялся от уха до уха, даже синяки не мешали.
— Пусть меня Хатауэй несет! — скандалила Катастрофа.
— Да ладно, — успокаивал ее Громила. — Я тоже ничего. Тебе нравлюсь.
— Не-е-ет! — рыдала безутешная Катастрофа. — Хочу Хатауэя!
— Угомонись, Катастрофа, — нагнав Громилу, велел Говард. — Ты прекрасно знаешь, что Хатауэй живет в прошлом, и к тому же очень обижаешь Громилу и ранишь его в самое сердце.
На Катастрофу тотчас напал приступ раскаяния. Она пылко обвила Громилу за шею и захлюпала носом.
— Ты хороший! — оглушительно и прочувствованно сообщила она. — Милый, славный Громи-лушка-милушка! Я тебя так люблю, так люблю! Ты мой самый распрекрасный Громилушка, лучший в мире!
Они как раз дошли до очередного уличного фонаря, и в его свете лицо у Громилы оказалось кирпично-красным от смущения. Говард каждой клеточкой ощущал, что Рыжик неотвязно следует за ними и наверняка веселится от души, а самое плохое — прекрасно их слышит. Рыжик, как и Шик, знает лишь, что они ходили к Хатауэю — ничего больше. А Катастрофа вот-вот выболтает все подробности!
— Катастрофа, умолкни, я тебе серьезно говорю! — настойчиво потребовал Говард.
Но Катастрофа никак не могла угомониться. Она всю дорогу осыпала Громилу хвалами и комплиментами и только у Косого проезда вдруг отключилась на полуслове и заснула глубоким сном, похрапывая и прижавшись мокрым личиком к шее Громилы. Руки и ноги у нее болтались как тряпичные. Громила боялся разбудить Катастрофу и до самого дома нес свой драгоценный груз, ступая огромными беззвучными шагами, даже вроде бы на цыпочках. Говард шел за Громилой, а Рыжик — за Говардом. Наконец Громила перешагнул канаву перед домом и свернул к черному ходу дома номер десять.
Но Говард остановился и повернулся к Рыжику. Тот благоразумно застыл на безопасном расстоянии.
— Ну, что встал? — спросил Говард. — Иди сюда, чего ждешь?
Рыжик не ответил и не шелохнулся. Может, не совался он лишь потому, что думал — а ну как Громила выскочит из черного хода и отметелит его? Но Говарду было уже все равно, и он решительно пошел на Рыжика, прикидывая соотношение сил. Оно складывалось в пользу Говарда: роста они с противником одного, правда, Рыжик старше, зато он тощий и жилистый, а Говард плотный. Тут, около дома, светло от фонаря — не промажешь в драке. Говард был уверен в победе. Но к его удивлению, Рыжик попятился и чуть не свалил пластиковый красный конус.
— Ага, не нравится? — процедил Говард. — Слабо в одиночку подраться, без твоей своры? Слабо, да?
— Шик велела за тобой проследить, но не трогать, — буркнул в свое оправдание Рыжик.
— Ты ко мне и не сунешься! — Говард презрительно фыркнул. — Один ты и пальцем меня тронуть побоишься.
Он сделал еще шаг вперед, и Рыжик снова попятился.
— А я чего, мне приказали, я выполняю, — промямлил он, да так испуганно, что Говарду стало противно.
— Приказали! — передразнил он. — Шик тебя попросту загипнотизировала, заколдовала, а ты и поддался.
— Вот как? — спросил Рыжик. — А ты откуда знаешь?
— Оттуда, что она и со мной пыталась проделать такую же штуку, вот откуда.
Говард отвернулся и, оставив Рыжика наедине с пластиковыми красными конусами, лихо прыгнул через канаву к дому. Он и без того был взбудоражен, а тут на него почему-то накатило такое бешенство и отвращение, что Говард едва не промазал в прыжке и не врезался в стену. Пришлось вильнуть вбок, только это и спасло его от ушиба, да и от позора тоже. Хорошо, что удалось устоять на ногах и не рухнуть в канаву, иначе Рыжик надорвал бы животик со смеху. Говард, пошатываясь, пошел в дом. Забавно, но Рыжик почему-то превратился из грозного противника в безобидного и даже жалкого типа. Говард напрочь забыл о воздействии хмеля и приписал эту перемену тому, что Рыжик тоже оказался потомком Хатауэя и, значит, каким-никаким родственником вроде тетушки Милдред.
На пороге кухни Говарда вдруг осенило: да ведь Рыжик вовсе ему не родня! И вообще у него, Говарда, нет ни единой родной души. Он приемыш и ничегошеньки о себе не ведает. Но мама-то с папой наверняка знают!
Мама с папой сидели за кухонным столом, а между ними лиловело на столешнице сердце, намалеванное Громилой. Мама была без наушников, хотя телевизор в гостиной извергал из-под одеял громкие венские вальсы, а ударные инструменты глухо погромыхивали из подвала. Родители сидели лицом друг к другу и молчали. Папа непреклонно скрестил руки на животе и поджал губы. Воздух прямо-таки звенел от напряжения: ссора была в разгаре.
Как назло, и очень некстати.
— Мам… — начал Говард.
Но тут, пригнувшись, чтобы не задеть головой притолоку, из прихожей вдвинулся Громила.
